Анатолий Ефимович Буслов. Дед НА о себе в период 1917 -1924 гг.

Содержание: В городе своего детства. — Начальник уездной милиции. — Между эсерами и большевиками. Все-таки за эсеров. — По стопам брата. Депутат Учредительного собрания (брат Федор — депутат 1-ой Гос. Думы). — Герой неудачного путча Корнилов сидит в тюрьме Быхова. — Мародерство  поляков. Покушение на убийство. — В Москве. Вся семья в сборе. На встрече с Лениным. Продразверстка. — г. Вольск. Управляющий делами СНК. —  г. Базарный Карабулаг. — Надвигающийся голод. — Переселение. Через 5 губерний, 25 городов, за 1000 км в Ивановскую губернию на лошадях. — Владимир (Гаврилово-Посад). — Банды в лесах. — Отношение к советской власти. — Герой местной прессы. — Юзовка. Размолвки в семье. — Лисичанск. Точка семейного разрыва.

В   С Т А Р О М     Б Ы Х О В Е
              Понятно, командование дружины меня очень охотно  отпустило и я, распростившись с товарищами, уехал в Киев, а затем к семье.
             Впервые в Киеве я увидел величественность революционных демонстраций и поспешил поделиться  своей  радостью о революции и освобождению от службы, со своей женой.
             Выше я упоминал, что Фаина Ефимовна была причастна к освободительному движению и разделяла платформу большевиков.
             И вот, когда я задумался, где же мое место, к какой партии я должен примкнуть, то ни к чему не пришел. Плохо я знал платформу социал-демократов, плохо знал социалистов-революционеров. К остальным  партиям я не мог примкнуть. Но мне надо было быть с народом.
              И я решил ехать на родину, снова в Старый Быхов.
              Отдохнув и отгостив с месяц в семье, я уехал в Быхов.
фото 0
              В очень короткий срок избрали меня начальником уездной милиции и нужно было организовываться, а как? Устойчивой власти не было. Был какой-то правительственный комиссар, который тоже плохо разбирался в своих правах и обязанностях. С другой стороны, нарастала  июльская революция.
С третьей стороны, велась подготовка к выборам депутатов в учредительное собрание. А самое главное — политическое состояние  страны определялось больше слухами. Ну, мне пришлось втянуться во все дела.
            Будучи в Могилеве, на каком-то совещании, я был очевидцем убийства  Духонина (представителя  верховной ставки)  моряками под  предводительством комиссара Крыленко.
           Надо было что-то делать, а в голове был полный разброд. Окружавший меня народ, ориентировался на партию  эсеров.
           Большевиков  считали представителями рабочего класса, а нашему могилевскому  народу надо было получить землю и большевиков на это способными не считали. Словом, в голове моей был полный разброд.
           К осени в Быхов возвратилась наша дружина. Солдаты, понятно, разошлись и держался, так сказать,  штаб. И вот друзья мои потребовали от меня  баллотироваться в депутаты учредительного собрания по  эсеровской платформе.
           Мучительная загадка снова стала предо мной — что делать?
           В конце — концов  я пришел к такому выводу:  1. Я искренне  хочу добра своему народу- 2. Что думают внутри себя другие кандидаты я не знаю-  3. Принять какую-то четкую программу у меня нет четких  партийных убеждений, а в Быховской обстановке и сложиться им  трудно.
           Решил так: идти по списку социал революционеров, поскольку он надежнее, а там, в Петрограде, будет видно, где правда и где будет правда, там быть и мне.
            Кандидатура моя прошла во всех инстанциях. Прошла не столько по списку с-р, сколько потому, что фамилия моя известна народу по выборам в 1906 году  брата моего Федора в I-ую государственную думу.  Ну, может быть и как начальника милиции, неплохим я оказался. С предвыборной агитацией я не выезжал и не выступал.
            Так, во всяких  делах, а их была полная торба, подскочило время ехать в Учредительное собрание, просуществовавшее один день.
«Да здравствует Учредительное собрание».
             Глупое было наше положение, то есть положение таких как я бесплатформенных  людей.
             Одно было ясно, что эсеры довольно жалкая организация, которая ни на какую власть рассчитывать не может.
              С другой стороны ясно было, что власть в руках трудящихся и организована она цепко. Ясно было, что никто мужика затирать не собирается. Ясно было, что Учредительное собрание, имеющее эсеровское большинство, существовать не может.
             На другой или третий день я уехал обратно, чем и закончились мои высокие полномочия, правда, не без пользы для меня.
            В течении осени и зимы произошло еще два события.
Первое — это высылка под арест в Быхов генерала Корнилова и его окружения.
фото 1
Быхов, женская гимназия, XIX в. В этом доме содержались арестованные генералы.
Охраняла его часть Георгиевского батальона — это официально, а неофициально в Быхове разместилась сотня дикой дивизии.
Охрана Корнилова была организована так, что когда Корнилову это понадобилось, он со своими окруженцами под экскортом частей  дикой дивизии ушел на юг.
 Второе — польские войска начали оккупировать Белоруссию и в Быхове расположился штаб польской  дивизии. Войско это повело себя нахально. Грабило население, отбирало скот, птицу, хлеб и на этой почве возникали скандалы. Неоднократно приходилось  указывать польскому генералу на мародерство солдат и офицеров, требовать прекращения  грабежей и тому подобное.
Дело кончилось  тем, что однажды  в начале февраля около часа ночи  меня разбудила группа польских солдат  во главе с офицером, с заявлением, что на станции произошло крушение  поезда  и нет никаких  властей, чтобы оказать помощь пострадавшим. Заявление было сделано  в высоком тоне и с требованием немедленно  идти на станцию.
            Я уже слышал неоднократно угрозы по моему адресу и поэтому ничего хорошего я не ожидал.  Чтобы не приводить в смятение семью, я оделся, вышел и двинулся, охраняемый солдатами, на вокзал. По пути зашел в милицию, где дежурил мой помощник и сообщил ему, в чем дело. Разговаривать долго не пришлось, так как офицер настойчиво  требовал спешить на вокзал. Пошли дальше. Я чувствовал, что дела мои плохие и, когда вышли на пустырь и загалдели солдаты, я понял, что тут мне конец. Но скомандовал что-то офицер, и мы пошли дальше.
            Позже я узнал, что помощник, взяв с собой трех милиционеров, в  некотором отдалении шел за нашей группой. Это, очевидно, помешало совершить надо мной самосуд.
Пришли на станцию. Я заглянул в дежурную. На мой вопрос о крушении, дежурный сказал, что никакого крушения не было, хотя и столкнулись два эшелона с польским войском. Однако, поляки подняли шум и потребовали, чтобы я сам убедился. При этом, что называется, меня насильно тащили к путям.
Обошли какой-то состав, потом другой, наполненный поляками, и углубились в проход между составами. Тут я получил увесистый  удар по спине, видимо, прикладом, затем удар обрушился на голову, раздался выстрел. Я понял, что тут мне и конец. Но рванулся, кого-то опрокинул и нырнул под вагон, таща за собой  ухватившихся поляков. Браунингом саданул кого-то по  роже- оставив  рукав кожанки у  другого, я переметнулся   под следующий  состав, под носом подошедшего поезда  перемахнул  через свободные  пути, через платформу вокзала, через подъезд  к вокзалу, перепрыгнул через плетень и упал под ним.          Я задыхался.  Неслись какие-то  польские выкрики, раздавались выстрелы  и вскоре кругом умолкло.
Отдышавшись, огородами вышел к городу и переулками добрался до расположения штаба дружины.
            Перепугал я своим видом  весь штаб. Весь в грязи, лицо в крови, без шляпы, разорванная куртка без рукава. Словом, видик был хоть куда.
            Домой меня не пустили, опасаясь засады. Все согласно пришли к выводу, что меня хотели убить, для этого и сочинили версию о крушении.
           Наутро, уже в шинели и в фуражке, в сопровождении двух товарищей, я перешел в милицию, послав  одного из штабистов сообщить домой, что в общем все благополучно. Но посыльный рассказал дома все, что  видел и слышал.
       Возмущенная всем этим, жена пошла к польскому  генералу, который, несмотря на ранний час, ее немедленно принял. Он, видимо, все уже знал.
Он заявил, что ничего не знает, что немедленно расследует, что пусть мадам не беспокоится и так далее.
      Но когда жена уходила, провожавший ее адъютант, откровенно сказал: «Все равно мы Буслова повесим.»
       Собрали совещание в штабе и решили, что в Быхове мне оставаться нельзя.  А жена категорически потребовала, чтобы я немедленно уезжал, так как на углу нашей улицы появился польский пикет.
         Этой же ночью я уехал в Могилев.
М О С К В А
              В Могилеве я застал полную растерянность.
              Что делать?  Тут я решил  пробираться в Москву.
фото 2
Пятницкая улица, Москва, 1918 г.
               Где лошадьми, где пешком, где поездом, к  началу марта я добрался до Москвы. В Москве я узнал, что образовывается  польский  фронт.
               Случайным человеком, направлявшимся  в Могилев, я сообщил, что я в Москве, цел и здоров, хотя у меня еще долго болела  правая лопатка, поясница и правая нога. По знакомству еще в Нерчинске, я   разыскал своего литографского мастера  Кириллова (Чистова)  и по его рекомендации поступил инструктором  в культурно-просветительную  секцию  Московского  Центрального  Рабочего кооператива.
              Правильно говорится, что «сказка скоро сказывается», но за сухим и кратким  изложением событий столько пережилось и перечувствовалось. Каждое событие вызывало необходимость  действовать, часто  не без риска, в удивительно, порою, нелепых условиях. Да, «дело мешкотно творится».
             Но все течет и все проходит. Окунулся я в работу  по укреплению советской власти. Организация клубов, лекций, спектаклей. На Балагуше, в Черкизово, на Серпуховской  площади и во многих других местах приходилось организовывать и выступать.
             А положение в Москве было поганое. Москва начинала голодать.
             Везде высовывались свиные рыла контрреволюции. Массы, в том числе и рабочие, с трудом осваивали политические события и  становление рабоче-крестьянской власти. Но настроение было хорошее, боевое. Работалось двадцать четыре часа в сутки.
            С непостижимой энергией, упорством и настойчивостью, жена моя преодолела все фронтовые и прочие препятствия и в мае месяце  вместе с детьми приехала в Москву.
            Имущество разбросано в разных  местах — Кагарлык, Быхов, — а налицо, в чем стоим.
            Примерно в мае (1919 года) организовался комитет  рабочих и служащих МЦРК, а их было свыше трех тысяч.  Получилось так, что  прошел в состав комитета, а в комитете — в его председатели.
            Когда вот так оглянешься и не знаешь, какая фортуна ворошила перепитиями моей жизни, какие силы выволакивали меня на поверхность. Не знаю. Люди.
            Москва посылала своих людей за хлебом. Организовали и мы свою заготовительную группу, и возглавить ее пришлось мне. В составе пятнадцати человек с винтовками поехали в Саратовскую губернию и привезли своему коллективу пять вагонов пшеницы. Это была реальная помощь. Почти по полпуда муки получили сотрудники МЦРК.
            Москвичи голодали. Четверть фунта черно-желтого, как замазка хлеба, в таких же количествах — конина, иногда картофель.
            Зима 1941 — 1942 года походила на 1918 год, хотя, впрочем, была, кажется, легче 18-го года.
            В это лето мне пришлось познакомиться с Горьким, Шаляпиным, Неждановой, Колонтай и другими.
            На собрании представителей фабзавместкомов  профсоюзов и других организаций, слушал я  выступление товарища Ленина в Колонном зале.
***** от сайта НА
Ленин В.И.
РЕЧЬ НА СОБРАНИИ УПОЛНОМОЧЕННЫХ МОСКОВСКОГО ЦЕНТРАЛЬНОГО РАБОЧЕГО КООПЕРАТИВА 26 НОЯБРЯ 1918 г.
 Товарищи, я приветствую в вашем лице представителей рабочей кооперации, которая должна сыграть громадную роль в отношении правильной постановки всего дела снабжения. Нам неоднократно, а особенно за последнее время, в Совнаркоме приходилось ставить на обсуждение вопросы, касающиеся кооперации и отношения к ней рабоче-крестьянской власти.
В этом направлении необходимо вспомнить, как важна была раньше, во время власти капитализма, роль кооперации, которая строилась по принципу экономической борьбы с классом капиталистов.
Правда, кооперативы, по-своему подходя к практической работе распределения, очень часто народные интересы превращали в интерес отдельной группы лиц, руководясь часто стремлением разделять с капиталистами торговую прибыль. Руководясь чисто торговыми интересами, кооператоры часто забывали о том социалистическом строе, который, как им казалось, был еще слишком далек и недостижим.
Кооперативы часто объединяли главным образом мелкобуржуазные элементы, среднее крестьянство, которое в своих стремлениях в кооперативном движении руководилось своими мелкобуржуазными интересами. Однако эти кооперативы делали то дело, которое, несомненно, развивало самодеятельность масс, и в этом их большая заслуга. Кооперативы, действительно, на
*****
            Однако, дела мои семейные были очень плохие. От недоедания головы моих ребят покрылись  струпьями, жена еле ходила.
             В это время для организации Советской власти на местах, Москва выделяла  коммунистов, а те, в свою  очередь, вызывали к себе надежных  беспартийных.
            Так и мне, один из товарищей по комитету предложил ехать в Вольск.
П Е Р Е П И Т И И
                                                                                     Вольск
           Перед тем я побывал в Саратовской губернии. Там люди не голодали, а жили нормально. Что же было делать? Я согласился и, по сдаче  дел, выехал в Вольск вместе с семьей. Это уже было в начале декабря. Тут мы вздохнули. Хлеба было вволю, овощей — тоже, мясо тоже было. Купили козу и, месяца через два, ребята мои были здоровехеньки. Улучшенное питание дома, питание в детском саду, сделали свое дело.  А летом 1920 года я свою хорьковую шубу променял  на корову, так что молока и молочных продуктов было вволю. Завелись курочки и поросята.
фото 3
          По работе я поступил в Совет Народного Хозяйства в качестве инструктора по кустарной промышленности  для организации артелей по производству кожи, пошивке обуви и полушубков, по валке валенков, кошмы и тому подобное.
         Однако, через короткий срок я был назначен Управляющим делами УСНХ, а в середине 1919 года  был выбран председателем Совнархоза.  В ведении СНХ было четыре крупных цементных завода, несколько десятков разной мощности мельниц и крупорушек, большой кожевенный завод и несколько заводов  по обработке кож и шкурок, несколько крупных  артелей  по пошиву обуви, полушубков, несколько валяльных производств, типографии, механический завод, пивоваренный и три спиртзавода и так далее.
          Из перечисленного видна обширность  ведомства СНХ.  Свыше десяти тысяч рабочих трудилось  на предприятиях  Вольского  уезда.
           Качество моей работы определялось очень хорошим отношением Губ. СНХ и трудящихся уезда.
           Не будучи партийным, я был членом ревкома и исполкома, а также  членом уездного отдела профсоюза  Совторгслужащих  и уездного пленума  профсоюзов.
            Беспартийность в скором времени сказалась. В 1920 году в состав СНХ был введен партийный товарищ, и на пленуме при перевыборах  я оказался уже членом президиума СНХ. Оставаться работать членом президиума  мне было неудобно, о чем я доложил председателю Губсовнархоза. После этого мне поручено  было заведовать Базарно-Карабулакским отделом Губ. СНХ.
           Моя отставка и назначение в Баз-Карабулак вызвала со стороны служащих  СНХ, работников полиграфии, объединения сапожников и других организаций ряд  ходатайств о восстановлении меня на прежний пост. Это поставило меня в неудобное положение  по отношению к партии, и когда я получил  сообщение, что пленумом  профсоюзов  моя  кандидатура в СНХ была  выдвинута вновь, я категорически отказался и, хотя на выборах моя кандидатура прошла, я  в Вольск  не вернулся.
Базар — Карабулак.
                   Работы в  Б.-Карабулаке было много. Связь с Саратовым требовала  частых посещений его и поэтому время шло быстро.  Семья оставалась в Вольске, а жена начала работать в музее.
фото 4
Базар — Карабулаг. Современный снимок.
Фото 5
Базар — Карабулаг. Начало ХХ века.
           Как ни странно, но в Вольском рабочем университете я читал лекции по делопроизводству. Бывают же такие штуки.
           Вместе с тем нужно откровенно признаться, что я находил и потехе час. Положение, все-таки, портит.  Приходилось часто выезжать в уезд. Ну, и куда ни приедешь, везде и чарочка, и закусочка, и всякий уход. Отсюда и всякая нечисть.
            Например, увлеклась мной одна из сотрудниц  СНХ ( это я узнал из письма ее ко мне). Там было столько  наворочено признаний, что просто молиться на меня надо было. Но мне она была безразлична. Хотя интрижка затягивала, так как чудилось, что хочет она поймать меня на крючок. При личном объяснении я высказался  в том смысле, что бросить семью я не могу. Однако, в один из приездов  в Вольск, она  упросилась подвести ее к тетке. Выехали мы вечером, пришлось ехать по лесу при блеске луны. Деревья были нагружены снегом. Верха елей  пригибались к земле и мы были засыпаны снегом,  пока выехали  к мельнице, где жила ее тетка.
            К чему это я пишу? Да  к тому, чтобы  показать коварство юных душ.
            Ну, заночевать пришлось у тетки. Словом, когда огни были потушены, А. поднырнула под мое одеяло. А я выпил пару стопок  водки. Казалось бы, все в порядке. Но выперлось условие: порвать с семьей. Поцелуи, обнимание. Но не мог  я дать неверного слова, но зато несмотря на мою силу  и казавшуюся хрупкость  девушки, она сохранила  себя.
           Это же повторилось и в Б. -Карабулаке. Так мы с ней и расстались.
Через семь лет встретился  с ней в вагоне московского трамвая. Она замужем за своим Вольским начальником, имеет двух детей и, кажется, удовлетворена своей судьбой.
          Так вот, когда мне случается  слышать, что такой-то  изнасиловал  такую-то, то мне кажется, что это  было  не без  ее участия.
           Весна 1921 года ничего хорошего не предвещала. И чем дальше —   тем хуже. А еще дальше надвигался голод. Ликвидировался мой Б.-Карбулакский отдел. Переходить в Саратов в Губ. СНХ я не хотел. Поступать, куда-либо в Вольске тоже не хотелось.
          Появились беженцы, появился тиф, появилась холера — обязательные спутники голода.
          Надо было предпринимать что-то.
На  распутье   дорог (1921).
             Звали в Москву, но и в Москву не тянуло. Посовещавшись  с женой, решено было из Вольска уехать. Но куда? Конечно, подальше от  голода. Значит, или на Украину или, по некоторым данным, в  Ивановскую область, куда местные жители ездили за хлебом.
Конкретно, ЮРЬЕВ — ПОЛЬСКИЙ  или ГАЛИЧ?
            С пароходов  и поездов десятками скидывали  умерших от тифа и холеры. Опасно! И вот, решили  ехать гужом.
            Получилось так. Корова пошла в обмен  на пожарный станок (??), лошадь была обменена на тройку степняков. Станок раздвинул, зарешетил толстыми  обручами с пивных бочек и затянул брезентом.
Получилась большая крытая телега.
           Словом, погружено на нее было около пятидесяти пудов  всякого груза. Сверху  разостланы были матрацы — получилось поместительно и уютно.
            Кажется, 26 июля выехал наш ковчег со следующим населением: я, жена, трое детей, приставшая девочка «беженка», два котенка, два кролика, поросенок, три лошади и жеребенок. Окончательное направление  было принято километрах  в трех  от Вольска — на развилке дорог.
           Решено было ехать на Галич.
           Путь на Украину был очень опасным ввиду гражданской неразберихи и бандитизма. Правда, не очень  спокойной  была дорога и на северо-запад. Но все же решили ехать в этом направлении.
           Про это наше путешествие можно было бы написать большой том всяких наблюдений, описаний путевых происшествий и тому подобное.
           Свалились как-то с моста, тонули в болотах, тонули в песках, засасывались в речках, пропадали лошади, ломалась телега, были при  разоблачении мощей Серафима Саровского и так далее и тому  подобное.
           Конечно, основные тяготы были на мне, но ребятам было хорошо. Ехали не торопились, ночевки выбирали по вкусу. Питались неплохо, покупая продукты на деньги или выменивая на соль, которую я прихватил пять пудов.
           Словом, описанию этого переезда  надо посвятить особый труд.
           Проехали через пять губерний, видели свыше двадцати пяти городов. Преодолели  пространства  свыше тысячи километров.
           Однако до намеченного пункта не доехали. К сентябрю месяцу подножный корм сошел на нет, поля были убраны, становилось холодно. Одна из лошадей выбывала из строя и ее пришлось продать.
            Поэтому, добравшись до Владимира, надо было подыскать подходящее место для окончания путешествия.
 Владимир (Гаврилово-Посад)
            Во Владимирском   Губсоюзе  мне охотно  предложили место инструктора  в кооперации. Местом   службы  было Гаврилово-Посадское отделение Губсоюза. Считалось, что Гаврилово-Посадский район по урожаю был неплохой.
***** от сайта НА
История Гавриловского Посада и окружающих селений была тесно связана с дворцовым конным заводом, возникновение которого предания соотносят с именем Ивана Грозного. Первое письменное упоминание о заводе имеется в писцовых книгах Гавриловской слободы за1632—1633 годы, но первое косвенное упоминание о государевой конюшне в Гавриловской слободе относится к 1587 году. Статус города присвоен Екатериной II в 1789 году. В то время статус города присваивался, если совокупный капитал купцов данного населенного пункта превышал 100 000 рублей.
*****
            И вот, оформив во Владимире  свое поступление  на службу, 10-го сентября мы оказались на новом месте  жительства.
            Квартиру нам дали быстро, но ликвидация лошадей и телеги  дала нам сущие пустяки: что-то пудов  двадцать  ржи, пуда три вики и два пуда яблоков. Вот и все. Цены оказались довольно высокими, и после  Вольской жизни пришлось несколько подтянуться, хотя мы и не голодали. Расплодились кролики, подросла свинка.
          Район моей деятельности оказался порядочным — в радиусе до пятидесяти километров с двадцатью пятью потребительскими  кооперативами. Все эти сельпо были плохо снабжены товарами и имели незначительные  обороты. Сказывалась общая разруха. Деньги (керенки) падали в цене очень быстро.
          Цену денег в конце 1921 года  и начале 1922 года может характеризовать следующее: 25 процентов от сбора с любительского спектакля составляли семь — десять  миллионов рублей, а всех билетов продавалось  150 штук. С одного из спектаклей, поставленных в пользу голодающих, было собрано тринадцать  миллионов рублей.
           Словом, в расчетах шли не отдельные купюры в тридцать, пятьдесят, сто рублей, а листы неразрезанные.  Так что этими деньгами можно было оклеивать комнаты. Положение с властью тоже было слабое.  Например, прожили мы в  Г.-П.  около года и все  это время в районе действовала банда, грабившая кооперативы, обозы. Чинили суд и расправу над кем угодно.  Например, какой-то демобилизованный  военный высказался, в частности, что банда потому вольно себя чувствует, что некому взяться, а через некоторое время этот человек, в числе еще нескольких возчиков, транспортировавших хлеб на элеватор, был в лесу задержан и уведен в чащу, а еще через день его нашли  истерзанным, с разбитой головой, поломанными руками и ногами и истыканного ножами.
              Или делали еще проще. Вызывали  кого надо из дома и тут же убивали.
               Так что обход сельпо тоже представлял собою некоторый риск.  Люди старались  ходить и ездить группами, а мне чаще всего ходить приходилось одному.
               И вот, под влиянием всяких таких страхов, я однажды сыграл  одного из двух участников комической сценки.
               Я продвигался в дальний кооператив, расположенный в центре района банды какого-то Стулова — свирепого бандита, преследовавшего и советских работников. Иду и вижу: на встречу мне идет молодой парень в щегольской полувоенной форме. Кто может расхаживать так спокойно? Конечно, бандит. Ой, мама, что же делать? Бежать? Куда? Бежать хуже. Иду. Руку всунул в карман. Встречный очень внимательно  смотрит на меня. Сошлись — разминулись. Шагов через пять одновременно оглянулись  и, как  дернули каждый в свою сторону, как будто за каждым гналась кавалерия. Вопрос: почему побежали? Видимо, страху в каждом было больше, чем надо.
            Народ к советской власти, в общем, относился безразлично, скорее недоброжелательно. Поэтому работать было трудно. На собрания шли неохотно. Вопросы задавались ядовитые и на нашего брата смотрели свысока. Но дело все-таки делалось. Собирались уполномоченные, выносились резолюции, разрабатывались мероприятия и тому подобное.
            Был и я избран на губернский съезд уполномоченных.  И очень неудобно для меня получилось.
            Незадолго перед этим меня разбила сдуревшая лошадь, да так, что недели две пролежал в гипсе.     Ну, бока как-то срослись, а с рукой еще в гипсе,  я поехал во Владимир. На этом съезде присутствовали кооператоры  из Англии. Ну, и получилось в связи с этим, что за самоотверженность в работе, премировали  месячной ставкой. Отсюда и получилось плохо. Премию пришлось сбрызнуть. Компания собралась теплая  и «сбрызнули», как следует. Потом пошли мороженное есть. Тут расхвастались. А рядом «уши»сидели. И вот на второй день нас, и в особенности меня, в местной газете так разрисовали, что лучше нельзя. Из протестов наших ничего не получилось. Начальство посчитало это  мелочью.
              Вот так вот закончилась моя самоотверженность. Плюс к этому я заявил, что работать не буду.
Ю З  О В К А
            Списавшись с друзьями, я переехал в Донбасс, в г. Сталино, тогда это была Юзовка. (Ныне -Донецк)
            Тут я поступил заместителем начальника  коммерческой части Юзовского горного района. Работа оказалась не подходящая. Сам я развинтился. Все меня тяготило. Стал напиваться, стал грубым в семье,  особенно с женой и, проработав осень и зиму в Юзовке, переехал в
Л и с и ч а н с к ,
где и поступил инструктором  в Центральный рабочий кооператив «Красный химик». Переехал я один  и думал  так и жить.
            Вообще, я несколько подтянулся, энергично работал, читал на шахтах лекции по кооперации, восстановил драмкружок. Словом был хорошо занят.
            Но жить одному анахоретом в тридцать восемь лет, конечно, вещь невозможная и, точно, в 12 часов  в Новый 1923 год утащил к  себе девушку, сбежавшую от опеки родительской. Так у меня появилась новая  сожительница, и этим положено было отдаление от Фаины Ефимовны.
            Правление кооператива было переведено в село Верхнее, где  и ныне существует  большой содовый  завод «Донсода».  Меня в это время  усиленно приглашали  в «Союздонбасс». Это объединение потребительской  кооперации  Донецкого бассейна. На этой почве получились разногласия с «Красным  химиком». Тут что-то еще подвернулось  и я прекратил работу вскорости  после похорон Ленина.
            Переезжать в Артемовск ( б. Бахмут) мне тоже не хотелось, а молодая моя сожительница настаивала на Москве.

Добавить комментарий

Войти с помощью: 

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *