Анатолий Ефимович Буслов, дед НА, о своей жизни.

Содержание: Поездка в Одессу. — Пешком обратно в Киев. — Работа и подготовка к экзаменам. — Провал еще одной попытки получить образование. — Революционная деятельность. — Уход от шпика. — Разговор в жандармерии. — Через Харьков в Манчжурию.
… Получил полный расчет. Распродал книги, ликвидировал свое хозяйство и с шестью рублями  в кармане, поехал в Одессу.
             Старая Одесса

 Была  давняя мечта постранствовать  по свету, вот я и решил искать работу на кораблях.
              Хоть и битый  был я парень, не маменькин сынок, не с колен   няньки, а все-таки глупый и наивный хлопчик.
             Ни на какой корабль я не поступил, а объегорить меня объегорили. Сидел я в каком-то портовом трактирчике и пил чай. Со мной разговорился  сосед, не то кочегар, не то босяк. Кто, откудова, да зачем  приехал ? Узнал, что я за птица, предложил  устроить меня на место за три рубля и бутылку водки. Потом сходил  за нужным человеком.  Бутылку мы распили тут же и затем пошли с  «нужным человеком»  в порт.
Дойдя до каких-то ворот со сторожем, поговорив с ним, «нужный человек»  потребовал три рубля и велел подождать, пока он позовет нас. Прождали с полчаса. Тогда приятель мой вроде как забеспокоился, пошел разыскивать  «нужного человека». Меня сторож в ворота не пропустил. Я стал ждать. Когда, в скором   времени, у ворот  стал другой сторож, то он велел мне у ворот не торчать — не полагается. Я ему рассказал, в чем дело и почему   я тут стою.
— Дурак, — ответил он.- Тут сто лет простоишь, а твои босяки сидят и пропивают  твою «зеленую». Ищи ветра в поле.   И кто таких дураков рожает на свет, — закончил он.
          Что же делать ? Денег-то остался рубль с копейками. Три дня хождения по судам ничего  не  дали.  Что делать дальше? И какой дьявол дернул меня ехать в Одессу. Тоже моряк нашелся!
          Правда, насмотрелся на пароходы. Ну, и на корабли. Страшно смотреть, как кормой к пристани  станет. Особенно большие пароходы  были  «Добровольного общества» — «Москва» и «Саратов».
         В дальнейшем приходилось  мне  видеть и большие пароходы, но в тот раз я был поражен размерами этих морских громадин.
          Вот собственно, и все, чем памятна мне Одесса.
          Ну, разве еще тем, что бродя по молу, любовался медузами, да   тем, как меня обманули.
          Потянуло назад в Киев. Как-никак там мать, брат, сестры — семья. А тут пропадешь. Точно к такому же  заключению пришел и полицейский, которому я пожаловался на одесских жуликов.
— Езжай, паренек обратно. Тут тебя  за пиджатишко  зарежут. Денег нет, пешком иди. Ничего, дойдешь, а где и подъедешь.
          Продал я на базаре одеялишко свое, подушечку, пару белья.  В общем, набралось денег рубля четыре. Билет стоил шесть  рублей. Конечно, правильно было бы купить билет  хотя бы на пол-дороги, а там как-нибудь перебиваться, Но я решил идти пешком.
          На следующий день, расспрашивая дорогу, я выбрался  на магистраль и зашагал. Промаршировал я, в общем, шестьсот двенадцать верст. Из них подъехал верст сто пятьдесят.
          В двух случаях подсаживался в товарные поезда, и за мной, и за другими «зайцами» гонялись  кондуктора- а в последнем случае проехал  от Мотовиловки  до Киева в пассажирском  поезде.
           Не лишним будет рассказать про этот переезд.
           Признаюсь откровенно, я устал. Две недели  беспрестанной маршировки  изнурили. Башмаки сбил, идти было трудно. Пробовал пешком, да напорол на острый камень ногу, загрязнил  что ли, так как  распухла. И вот на станции Мотовиловка стою и думаю, как бы попасть в поезд. Поезд подходит. А нужно вам сказать, что в те поры поезда сопровождали обер-кондукторы. Сейчас есть какие-то начальники поездов, так совсем незаметные люди. Ну, обер-кондукторы были очень заметные люди. Во-первых, они почти все  были пузатые, сюртуки были обшиты галунами.  С таким же галуном   фуражка, на плечах   жгуты. Одним словом, сразу бросались в глаза  на станции три человека. Начальник станции с красной фуражкой. Это, люди говорили, для того красная, чтобы известно было кого ругать. Вторая фигура — жандарм. Ну, жандарм — это без объяснений понятно, и третья фигура — обер-кондуктор.
Обер-кондуктор. 1861 год.
              И вот, к такому толстенному щеголю я и обратился: «Ваше высокоблагородие, явите божескую милость, провезите до Киева. Вот, видите ноги распухли, не могу до дому дойти».
Глянул это он на меня с своего высокого высока и буркнул, чтобы  я пошел в задний вагон. Я быстренько проковылял  к заднему  вагону, взобрался  и сел на свободное место. Тут же и поезд тронулся. Тут же, как из-под земли, появился кондуктор: «билет!?»
— Мне разрешил обер-кондуктор, — отвечаю.
— На следующей остановке сойдешь, а то в ревизию попадешь.
Я знал, что до Киева  только одна остановка и будет.  Доехали до остановки. Поезд стоит одну минуту. Увидев  кондуктора, я притворяюсь  заснувшим. И как меня он не тряс, я не мог проснуться, пока не тронулся поезд, а как тронулся, я проснулся, но кондуктор от меня отстал. Так и доехал до Киева.
           В пути тоже были всякие случаи комического характера.
           По приезде я отправился к матери. Ну, тут  понятно, что  приехал — это очень  хорошо, а вот, что без работы — это плохо.  Правда, укоров не было, но и так понятно.
           Я, впрочем недолго гулял-  устроился на пароход смазчиком на один-два рейса. Тут уж к машине я подошел вплотную. Немудреная работа, а без нее нельзя.  Большой пароход, большая машина, а без  смазки все это ничего не стоит. Это мне внушал машинист. Но это было мне уже известно по  работе в депо. Без всяких упущений с моей стороны я сделал  два рейса и пароход завели в затон. Дальше я не нужен был на пароходе, и перечислен был в медницкую мастерскую.
            Восстановил свою старую квартиру. Хозяйка была очень рада, ребята и девчата тоже. И я собирался жить в свое удовольствие.  Деньгами я был обеспечен. Семьдесят пять копеек в день  или, примерно до двадцати рублей в месяц  меня вполне устраивало.
            Мастерская теплая, работа легкая. Пайка, несложная полуда, гнутье труб по шаблону, заливка подшипников — вот, в основном, та работа к которой я был приставлен. А к медникам, да к котельщикам отношение в ту пору было лучшее, чем к прочим рабочим. Потому и ставки были выше.
            Однако не долго я наслаждался. Разыскал меня мой бывший репетитор Миша М. и с места в карьер взял в работу: «Как не стыдно молодому способному человеку опускаться в мещанское болото?! Как не стыдно сознательному рабочему быть безактивным»!?
            И так далее и тому подобное.
            По совести говоря, мне и самому несладко было, что я, вроде, остыл, отказался от самообразования, от просвещения. Правда, в библиотеку знакомство я возобновил.  Без книжки не ложился и зачитывался  до гудка. Но это было все же не то.
            Практика же  показала, как трудно совмещать учебу и работу. Повторить свой  подвиг я боялся и думать. Думалось мне подписаться на журнал «Вестник знания» и  по его  курсу проходить подготовку. Тут  я никому не обязывался, определенных целей не ставил. Пойдет — хорошо, не пойдет, ну что ж, — значит кишка  слаба.
             Но Миша был не из тех, которые  отказываются  от своих целей и, в конце концов, я сдался. Доводы  были такие: 1 — Я повзрослел- 2 — Начало сделано- 3 — Если гимназист проходит годовой курс за девять месяцев, то я могу пройти курс за семь месяцев-   4 — В моем распоряжении  было девять с лишним месяцев, — так сказать запас- 5 — Условия работы были лучше- 6 — Не будем делать глупость и попадаться в лапы попам, а проходить нормальную гимназическую программу-   7 — Готовиться для сдачи экзаменов за пять классов- — все это было убедительно в увещеваниях, в мечтаниях. Когда же я взялся за дело, картина получилась иная.
            Во мне боролись два Я.  Одно за высокую цель знаний и просвящения, другое —  не против этого, но против тяжелой нагрузки. Это другое  Я  просто боялось  такой  тяжелой работы. Оно хотело жить с  удовольствием.
           Все же я сдался и начал. Программу мы уже точно изучили, подробно знал, с чем я должен предстать  на экзамены. Ошибки не могло быть. И потянулись снова уплотненные дни и ночи.
           Должен все же признаться, дело мое шло несколько проще. Работа была иная и я нередко заглядывал  в  книжку  и на работе. Знаете,  в таком деле и час дорого стоит.  Этими часами  я составлял  время для театра. В контрактовом доме, на Подоле, в тот сезон шла драма, а я нашел связь. В нашем доме жил декоратор, и я получил допуск  в театр. Драмы ставились сверхдраматические: «Убийство коварной», «Красавица ночи»,  «Один против всех», — все с убийствами, самоубийствами, изменами и так далее. Но иногда ставились и исторические пьесы.
Киев, 1899. Вид на Подол.
            Зато читать уже было некогда. Выписанный  «Вестник знания» складывался стопочкой на полке. Разбрасываться не приходилось.
            Не единственная цель просвещать меня была у Миши. С середины зимы я  стал распространять листовки, воззвания и брошюрки. Миша был социалист-революционер. Лозунгом этой партии было : » В борьбе  обретешь ты  право свое».
            Я не разбирался в разнице партий, а то, что я носил и рассовывал по  ящикам, мне нравилось.  Нравилась  жестокая правда. Особенно нравилось, когда ругали царя и его слуг.
            Я был предупрежден, что если меня поймают на месте, так сказать, преступления, то не миновать  высылки в Сибирь, и я должен был обещать быть  очень осторожным. За зиму и за весну перетаскал революционной литературы пудов десять и не попался.
           Весной, как обычно, штаты сокращались. Пароходы выходили из затонов, в мастерских оставался только основной  костяк.
           В это же время набирались рабочие на Южно-Русский завод. В это же время Мише потребовалось, чтобы я обязательно попал на этот завод. И я на него  попал даже без уменьшения в заработке. Но здесь  я скоро попался на месте «преступления». Проходя через кузницу, я закурил от уголька и сунул в золу несколько  свернутых листовок и направился дальше. При выходе из цеха меня остановил пожилой рабочий, сказавший: «Ты чего здесь делаешь?» По коже у меня «прошелся  мороз», волосы на голове  зашевелились. Понятно, я сказал, что  ничего особенного: прикурил и иду в свой цех. Словом, это оказался  социал-демократ, решивший  установить, кто на заводе распространяет  эссеровскую литературу.  Еще, короче говоря, я  и Егору Петровичу  помогал распространять  эсдековскую литературу. Большой разницы я не видел.
           Егор Петрович сколачивал  кружок, но я, помятуя запрещение  Миши  вступать  в какие бы ни было  кружки, от кружка отказался. А кроме того и некогда было.
           На заводе этом проработал  я месяца два, так как случайно попал в скандал. Рабочие надавали тумаков мастеру, выгнали из цеха. Тут случился и я. Нечего говорить, что этому делу я очень сочувствовал, хотя не знал ни мастера, ни в чем дело. Поэтому меня только уволили с завода без, так сказать, последствий.
          До экзаменов оставалось немного времени  и я решил  работы не искать, а заняться подготовкой. Жил я скромно и деньжонки были.
         Казалось, все хорошо. Усиленно  прошел  всю намеченную программу. Повторил пройденное. Но, как говорят, не судьба: » Знать  любить не рука мужику-вахлаку да дворянскую дочь.»
         Как бы то ни было, экзаменационная  комиссия  к экзаменам  подходила предубежденно и спрашивала  с них  и больше и жестче, чем с учащихся гимназистов.
         Я провалился по математике и словесности. Не совсем складно получилось и с немецким языком.
Снисходительности не было и «зарезать» легко.
          Человек привыкает. Вторая неудача отразилась не так больно  и остро. Все же с горя пропил всю наличность. Попоил водкой ребят, покормил конфетами  своих табактошек  и стал искать работу.
           Несмотря на то, что в пароходных  мастерских начали  набирать  рабочих, меня не взяли. Почему?
— Медников  пока  не надо.
— Берите в клепальщики.
— Клепальщиков  еще пока не надо.
— Но ведь набираете?
— Набирали, а сейчас не надо.
           Вот чертовщина! Можно бы  поступить на завод  Гретора, но очень далеко, а я решил перебраться   к матери: Вера выходила  замуж, а Сережа  перебрался  в город в какое-то общежитие. У него были свои дела — он занимался репетиторством, чем и жил. И поэтому в городе ему было удобней.
            Я поступил в  Арсенал. Теперь у меня времени было много и я  постепенно втягивался в партийную работу. Стал посещать биржу. Это было странное явление. Вечерами на улицу Александровскую  выходила молодежь с политическими интересами.
г. Киев, начало ХХ века. Подол, ул. Алексанровская, ц. Рождества
Тут были и эсдековцы, и эсеровцы, и бундовцы, и рождавшиеся максималисты, и анархисты и др.  Впрочем, надо сказать, что настоящих неустроенных рабочих на  этих  биржах  не встречали. Эта биржа, несомненно, очень помогала охранке  вести учет, наблюдение и устанавливать  связи- я не сразу понял опасность  этой игрушки и чуть было не всыпался.
           В результате знакомства  с биржей был организован кружок. Я запросил  Мишу дать пропагандиста. Он отказал. Попробовал я сам, но остался собой недоволен — мало знал. Все же пришлось пообещать через неделю провести еще одно  занятие. Миша меня предупредил быть очень осторожным, и я в назначенный день  переменил место собрания. Поэтому народу явилось человек пять. А в тот же вечер, на квартиру, назначенную раньше, был налет полиции. Дело обошлось благополучно    ничего не нашли, а захваченных двух хлопцев  и девушку  на другой день  освободили.
           С биржей якшаться я перестал. В эту зиму много читал и занялся  » Вестником  знания». Кроме того выписал  журнал «Природа и люди»  и «Нива»  из-за приложений.
            Сравнительно с нынешним временем литература была дешева. В самом деле: за год (семь рублей) я получил  толстенную  книгу самого журнала, двенадцать книжек литературного приложения и двадцать  четыре книги не помню уже  какого классика.
          Работалось  хорошо. Работая аккордно, зарабатывал  до двадцати пяти рублей  в месяц. Осторожненько  продолжал  распространять  литературу  и заводить знакомства.
          Зимой, в отсутствии матери, уехавшей в гости к сестре и помолиться богу, я провел у себя несколько  кружковых занятий — собраний  своих островских ребят. Жило  тут  три  двоюродных  брата, два брата Орловских и несколько приятелей  из мастерских.  Время проводили весело и полезно.
           С весны мне поручено было иметь связь с нелегальной  типографией, организованной  в Яру около Райгородка или Китайгородка, не помню точно. На оползне киевских  гор, густо заросших  деревьями, стояла   хорошо укрытая избушка.  Дорог ни к ней, ни вблизи ее не было. Добирались к этой избушке  так, чтобы  не делать тропинки, с разных сторон. В помещении был зеркальный  станок, наборная  касса, ну и всякие  вроде валиков, краски, верстачок и тому подобное. Тут же находилась и кровать нашего  печатника.
           Работал в типографии дезертировавший  из какого-то  полка  солдат.
Подпольная типография.
 Я должен  был  доставлять  бумагу, краски и продукты для печатника, помогать ему при спешной  работе  и, наконец, выносить продукцию. Темнота ночей мне отлично помогала и дело налаживалось.
           Но по каким-то причинам городская  или высшая организация решила  спешно перебросить типографию в другое место, и мне пришлось сильно помучиться. Собственно говоря, нового  места я не знал, видимо, по условиям  конспирации.  Мне приходилось  выносить  частями  имущество  типографии в определенные места и передавать  их определенным лицам. Было и так, что некоторые  части я увозил  на остров  и зарывал  их в песок, а кто-то  вырывал и доставлял дальше.
          Однажды  со шрифтом (фунтов двадцать) ( один  фунт  0,4 кг — А.А.Б.) в мешке  выбрался я утром  в  город. Того, кому я должен  был передать, на месте не оказалось. Поэтому я решил пропустить  день  работы и  увезти  шрифт на остров. Пробираясь по Житомирской улице к съезду, мне почувствовалось, что   я не один. Уронив папиросу и  подымая ее, я увидел, следовавшего за мной, субъекта в котелке.
Мне  это не понравилось. Спрятаться некуда, дворы неизвестные, а может  быть и не шпик. Я ускорил несколько ход и, поворачивая за угол, взглядом искоса увидел тот же котелок. Дело — дрянь. Выбравшись к съезду, я был счастлив вскочить в пролетку извозчика и, пообещав  рубль на водку, если не опоздаем к  пароходу, на бодрой лошадке лихо стал срускаться с горы. На повороте мне  показалось, что шпик отстал, но я ошибся: он дороги лучше знал и как-то спрямился, выпрыгнув  на дорогу не так далеко от меня. Но я был  на лошади. Однако скоро шансы сравнялись: он  подцепил тоже извозчика. Мой возница хотел  заслужить чаевые и вез отлично. Но и вот и пристань, народу кругом много. Пришлось применить хитрость.
Катер «Парубок», перевозивший пассажиров на Остров, обычно останавливался у пристаней верхнего плеса, я  же, всучив по дороге извозчику рубль с четвертаком, соскочил у какой-то пристани нижнего плеса. Нырнуть в народ не составляло труда. Все пристани соединялись мостками, и я весело стал перебегать с пристани на пристань. «Парубок » стоял на месте, и я спустился вниз и скромно занял место за котлами. Я еще имел  возможность, когда  отваливший  катер повернулся к пристани кормой, увидеть котелок,  добежавшего   до верхней пристани, шпика и недоуменно озиравшегося вокруг.
             По этому случаю и по другим примерам я понял, что за мной следят. Тщательно перерыв все свои вещи и книги, сжег или надежно спрятал все лишнее, я притаился. То есть как притаился?
Во-первых, известил Мишу, что я под наблюдением- во-вторых , после работы, а в воскресенье  и днем   заходил   в трактирчик  на Александровской  улице, брал маленький графинчик, немного закуски, чтобы все  обходилось не дороже  двадцати копеек, и маленькими рюмочками распивал  свой графин. Эти операции я умел растягивать  на час. Затем не торопясь  направлялся  домой или в библиотеку или  в  церковь.
Примерно, недели через две  посетила меня полиция. Основательно все перерыли, пересмотрели  и ничего не могли  взять с собой в качестве вещественного  доказательства. Не тронули и меня. Однако, еще через неделю я разговаривал с жандармским полковником. Разговор был короткий и, примерно, такой: « Вот что, молодой человек, я у Вас ничего не спрашиваю. То, что мне надо знать, я знаю и предлагаю: или или. Или мы Вас вышлем в административном порядке, или Вы из Киева  исчезаете. На размышление — три дня. Можете идти. Да, кстати, сейчас очень нужен народ за Байкалом на строительство  железных дорог.
            Далее последовали звонок  и  «Проводи!»
            Собственно говоря, я был еще несовершеннолетний, у меня ничего  не обнаружили. Так что прав и оснований  для  высылки  не было. Но административная  высылка  ни в каких законах и не нуждалась.
            Что же было делать? Нарываться? На это охоты у меня не было. С другой стороны, строительство  железной дороги на Востоке, где работал брат Федя, не так страшно и скорей заманчиво. Решил уехать. Это решение  ускорилось вторым вызовом  в жандармерию  и напоминанием  срока.
            Надо ехать. Взял расчет. Передал через  ребят Мише, что я уехал. Собрался и уехал.
            Но не в  Забайкалье, а в Харьков. Думал устроиться на паровозостроительном заводе. Там я не устроился, но нашел дружка, с которым в топке  холодного  паровоза  проехал до Иркутска, а оттуда, где «зайцем», где как  добрался до станции  Манчжурия  Китайской Восточной железной дороги.

Добавить комментарий

Войти с помощью: 

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *