Московская коммунальная квартира по адресу ул Кузнецкий мост 19. Из воспоминаний НА.

Предыдущая часть называлась «Чукотка», в которой НА рассказывала о своем рождении и 2-х месячном пребывании в далеком Анадыре. Там же можно ознакомиться с уникальными фотографиями Анадыря 30-х годов прошлого века.
В главе «Чукотка» есть слова: Мне было 2 месяца, когда мои родители, потерявшие от цинги часть зубов, на первом же судне в начавшуюся навигацию выехали из Анадыря — вывезли меня с далекой и романтической моей родины…
               Потом мы пожили у папиных родственников в Хабаровске, а к шести  месяцам своей жизни я пропутешествовав  почти по всему Союзу,   была привезена в Москву!
 
 
 
Москва. Кузнецкий мост д. 19, кв. 8.
Коммунальная квартира. 
 
В Москве мы вскоре поселились в коммунальной  квартире на ул Кузнецкий мост д. 19. У нас была  одна, довольно большая комната (метров 30 -32), в которой жила наша семья  и мамина сестра Наталья Анатольевна (тогда не замужем) — тетя Ната (так  я  ее называла).

Москва 2010, ул. Кузнецкий мост
Слева желтое здание — Кузнецкий мост д. 19. Справа вдали серое здание — КГБ

 

Москва, 2010. Кузнецкий мост, д. 19.
Над аркой на 4 этаже окно комнаты, где жили Васильевы.

            Квартира была очень интересная. Каждой семье  принадлежало по одной комнате, часто поделенной на пару  частей по вертикали, а порой и по горизонтали. Это позволяли очень высокие потолки.
Между двумя рамами нашего окна я «гуляла» в младенчестве, закутанная в одеяло и веревками привязанная к батареям.
           Все двери комнат выходили в этот бесконечный коридор — кое-где утолщающийся ,а кое-где утончающийся и по разному освещенный, кое -где совсем тускло. В некоторых местах вдоль стен коридора стояли высокие и мрачные  шкафы — вместилище всякого  интересного барахла. В некоторых местах  висели тазы и цинковые корыта, позже появились и велосипеды.
 
            Коридор был местом совместных детских игр. Детей было много  разного возраста, очень плохо одетых, полуголодных, часто больных. Поочередно дети болели  корью, коклюшем, скарлатиной, поэтому  родители своих  чад выпускали   неохотно. Тем не менее,  в  этом коридоре  я освоила сначала трехколесный велосипед, а потом и разнообразное скакание через веревочку. Вдоль одной  стороны коридора  были, по-моему, 8 дверей в комнаты, а с другой — только 2 двери, 1 — уборная и одна — в кухню.
            Кухня была  клубом женщин, но  и мужчины сюда заходили курить. Курили у двери черного хода, остро вонявшего  помойкой, крысами, кошками.   В кухне было 2 окна с широкими  старинными мраморными подоконниками.  В центре стояли спинами друг к другу разномастные  кухонные доморощенные столы. А вдоль двух противоположных стен – газовые      четырехкамфорные  плиты. Если не ошибаюсь, плит было  6. Вечером, после  работы, около них собиралось 10 уставших, раздраженных соседок  с разными привычками и представлениями обо всем. В этой  толкотне, с большим  интересом  участвовали  сопливые ребятишки.
 
Женщины бывали мирными, но чаще из-за  любой ерунды  возникали  ссоры (драк не помню). Часто поводом для раздражения  был  единственный  рукомойник, который постоянно забивался.  В этом рукомойнике порой  споласкивали  детские горшки. Вот это вызывало справедливую бурю  негодования. 
           Жили в квартире человек  40. На всех было  два, всегда занятых, туалета и всегда занятая  одна ванная. Кухня, ванная и два туалета систематически   
(по-моему, раза  2 в неделю) убирала  наемная  женщина. Она была молчалива, печальна  и  благообразна. Ей  очень симпатизировали  мама  и  ее сестра —  она напоминала внешностью их мать,  мою  незнакомую  бабушку. Несмотря на  уборки  в туалетах, на кухне и, особенно, в ванной  было очень грязно. 
 
Постоянные стирки особенно отражались  на порядке в ванной, все стены которой   были  завешаны  ведрами, тазами, корытами. Стены были покрашены в телесно-коричневый цвет. Горячей воды не было и для  стирок, мытья   все грели себе воду на кухне. Дверь в ванную находилась  перпендикулярно  к входной двери в нашу комнату, благодаря этому  образовывался маленький  закуток. Позже,  когда в комнате  осталась жить семья  моей тети, она отвоевала себе  этот закуток, устроив в нем нечто между кухонькой и прихожей. Когда  закуток стал ее, дверь в ванную перенесли, саму огромную  облупленную ванну пришлось поставить под углом к стене. Высоченные  потолки, стены, сплошь «украшенные»  послевоенным скарбом и эта ванная  наискосок, делали это помещение похожим на театральные декорации, выдуманные талантливым художником для какой-нибудь драмы по Достоевскому.
           А драм в этой огромной  квартире, вместилище  самых разнообразных  человеческих судеб, было множество. В жизни каждой семьи  чередовались плохие  и  хорошие события.  Все происходило в тесной  зависимости от «сценария» жизни  нашего чудовищного государства. Но это я  осознала гораздо позже.
             После войны,  вернувшись из эвакуации из Ташкента  (о чем  немного   
позже),  состав семей  и людей изменился. У Алексеевых, живших  недалеко от входа в  квартиру, появился  сирота-племянник,  появились  одинокие женщины с детьми, у которых отцы погибли на фронте.

В 1944 году  Наташа вернется на Кузнецкий мост 19
 
 
            В квартире  у нас жил сотрудник  КГБ  Ру-цев. У него было  две дочери (младшая — Люба — моя  ровесница). У них в гостях  я была всего один раз — после чего меня к ним не пускали. Дело было так. Был удивительный день в моей жизни —  я научилась резать ножницами. Наверное, мне тогда  было года три. У нас в гостях были друзья родителей. По этому случаю на столе  лежала белоснежная, блестящая,  хрустящая, белая  скатерть — праздничный «мундир» нашего  дома. Взрослые мирно беседовали  и  пили  чай. В моих руках каким-то образом  оказались ножницы. Я засунула   острый конец  в дырочку скатерти  и вдруг… ножницы  хрустя стали  резать. Они двигались в моей руке и резали!.. 
Этот  процесс  для  меня был  настолько  неожиданным и  радостным, что когда взрослые обратили  на мои действия  внимание, я  сантиметров 10 уже «прошла». Не думаю, что  меня наказали. Скорее всего, мама вскрикнула: «Что ты делаешь?!..»,  а папа, мягко  взяв из моих  рук ножницы, тихо сказал: «Ах, Наташа…» . 
Но процесс  настолько  меня  увлек, что я  резала и резала. От меня  прятали ножницы. И вот однажды мои родители выпустили меня в коридор, а у Любки  никого  из взрослых не было дома. Помню шкаф с зеркалом, а рядом стул, на котором  брошены  ножницы… Я их уже привычно  взяла в руки  и  подстригла Любке волосы на лбу. Челкой это было трудно назвать. Преступление было «на лице». После этого обиженная  Любкина  мама меня не пускала в гости.
Надо сказать, что в  гости соседи  ходили друг к другу, но  симпатизирующие  друг другу. Симпатии  на  протяжении  существования этой квартиры менялись, но оставались судьбы, быт с множеством нюансов, характерными для моего времени. Замечу только, что наблюдения мои велись моими же, но детскими глазами.
         Рядом с нами располагалась  квартира  Сметаниных. У них было две  комнаты. В них жили  родители и двое детей. Старшая Нелька и младший Женька — мой ровесник.  Говорят, что хозяин  этой  квартиры  долго жил в  Японии, занимался ихтиологией, но почему-то в нашей квартире связывали его имя с Зорге… Когда я была маленькой, изредка я  бывала у них в гостях. В дальнейшем у них не бывал  совершенно никто. Семья эта была более, чем странная. Но, повторю, в моем детстве я бывала их гостем. Стены их большой комнаты были покрыты темными  обоями. Много столиков и подставок, лаковых ваз и блюда, развешанные по стенам. Японская ширма с красивой инкрустацией закрывала спальную  кровать. А рядом смежная светлая  маленькая комнатка для детей. В моем детском  представлении это было необыкновенно, очень красиво. Хозяйка этой квартиры появлялась на кухне в чудесных  японских кимоно с птицами на спине. Она была  женщина небольшого роста, тогда молодая  и красивая. Маленькую ее головку украшала  скромная  прическа  из черных волос, затянутых на затылке узлом. В дальнейшем ее характер или психика чудовищно изменилась.
            Без спроса родителей или вопреки их запретам, ушла на фронт их старшая дочь Нелька. Она, провоевав всю войну, вернулась  домой без ступни — прихрамывающая, прокуренная  и продымленная боевыми дорогами, она огрубела и осмелела.
Ее мать никогда не разговаривала с ней. В конце концов  родители  отдали Нельке вторую комнатку, дверь из которой  была прорублена в общий коридор. Нелька скоро завела себе дочь, которую старшие родители приняли холодно. 
 Прошло еще пара десятилетий. В том доме  продолжала жить моя тетя с семьей и я  у  них  иногда  гостила. Сметанины  постепенно прекратила  отношения со всеми своими соседями, а с женой сотрудника КГБ  у нее  произошел такой скандал, после которого они много раз показывали друг другу свою диковатую ненависть. По всей видимости, заболел сам  См. — он перестал выходить в кухню и в туалет. Ни один человек  в квартире не знал, что с ним. Он болел долго-долго, а потом умер. Но вынесли гроб ночью, чтобы никто  так ничего и не знал. Вот так можно возненавидеть своих соседей. Когда же из этой квартиры все переехали  в новые,  благоустроенные — судьба свела двух ненавидящих  друг друга соседок в  одном доме и на одну площадку… Муки  продолжаются…
Какие  болезненные  принципы  руководили этой женщиной, какая драма развивалась за стенами  нашего тесного и душного дома — трудно себе  представить… Но думаю, что это было результатом  нашего воспитания  и наших идеалов, при которых все  человеческое  осуждалось, а иконы, которым молились, развалились…
          Помню маленькую розовощекую старушку — Ф.С. Она жила одна. В мятой алюминиевой  кастрюльке  варила себе мутные  бульоны, заправленные бледными макаронами. В какой-то кухонной баталии мне запомнилась ее фраза:  «Я свой партбилет  ношу всегда на груди!!» Эта старушка имела привычку  сидеть на  маленькой скамеечке  на крыльце дома. Так она гуляла. Каждый раз, видя ее там,  я ощущала в ней ее высшую цель   защитить на груди партбилет. Это тоже было уродливо. 
          Может и не стоило это все помнить,  но … память сохранила. И это не совсем мелочи. Это все  были  люди  неплохие. Жизнь, условия и «установка» — действовали. Но это не значит, что какие-то  собственные  качества  не играли роли. В этих условиях  и лучшие качества выглядели  странно. Я на это смотрю не с высокомерием, а с интересом , через призму прошедших лет.  Так, как рассматривают  бабушкины  вещи, сохранившиеся  в сундуке , пытаясь  понять их рациональность, сравнивая с  сегодняшним днем и его потребителями. Примерно так…
          У меня есть один молодой знакомый,  который собирает  старые открытки (письма)— в них сохранились детали, настроение прошлой жизни. Это не может быть не интересно. Получая сейчас много открыток  к праздникам, можно легко уловить  сегодняшний наш страх  перед нашей жизнью, будущим (7/I-1981г.). Все открытки «окрашены» этим  настроением. Уже через 50 лет   это будет интересно. Моя же тетрадь , скорее всего бесцельна. Но раз уж мне  хочется иногда к ней  обратиться  отказывать себе не стану. Продолжаю вспоминать.
          В нашей квартире было две семьи  репрессированных. Одну я помню очень плохо. Их было две женщины: мать и дочь. Потом появился внук. Жили очень замкнуто…
          Другая семья была у всех на виду. Их тоже было двое: тетя Циля и ее дочь Женька. Муж  т. Цили  был  высокопоставленным  военным где-то на Украине. Он их бросил, а вскоре  его «сбросили»  и …  он затерялся. Не знаю, каким образом  они оказались  в Москве, но прибыли  они в нашу квартиру  втроем, у Цили был еще и сын. Он позже трагически погиб. Дети были больные и завшивленные. В них принимала участие вся квартира. Их  комната, где я бывала часто, и позже, будучи  взрослой, тоже, была узкой и длинной с единственным окном на торце. Позже  эту комнату переделили поперек перегородкой. Первая комната была совершенно темной, всегда с электрическим светом.
 
 
Циля была красивая, боязливая женщина. Она, как и все наши соседи, запомнилась   мне  всегда  очень уставшей, неулыбчивой. Тем не менее помню ее как доброго человека. Как-то в один из моих взрослых приездов, с ней произошел приступ, после которого она года 4 до смерти пролежала в параличе. Ее дочь Женя, моя ровесница  и подружка по играм, уже работала медсестрой-акушеркой. 
   Женя была очень способным человеком и добросовестным. Учение ей давалось  легко, практики было много. Одних уколов в квартире хватило бы научиться и  без  мед. училища. Для многих первой советчицей при болезнях стала Женя. Она была молодой и красивой, а жизнь  дома и вне  ее проходила в мыслях и заботах о матери, лежавшей в параличе. Забот очень много. Женя встретила молодого зубного врача, не очень честного человека, которого полюбила. Она стала жить с ним в одной комнате с больной матерью. (Быт нашей квартиры и жизни). Т. Циля очень все переживала, нервничала и вскоре  умерла. Женька  ждала ребенка…  А в планы зубного врача (кстати, очень плохого)  не входила женитьба. Соседи (двое мужчин из этой квартиры) сговорившись с Ж. хитростью заполучили его паспорт  и хитростью завезли  в ЗАГС,  где их с Женькой расписали.
         Все эти истории не проходили на моих глазах, но происходили  с людьми, которых я знала в детстве, в моем доме. А истории  эти позже  рассказывала моя тетка, человек больной и ядовитый. Эти истории происходили, когда я уже была  взрослой, но еще молодой. Так что к детству моему их, конечно, нельзя отнести.
Однообразны мои описания… Но вот для примера несколько судеб.
         В  одной из комнат жила семья людей не совсем близкого родства. Старуха (помню ее всегда старухой) — большая, властная,   хитрая, но не добрая к  соседям, женщина, после войны воспитывала своего двоюродного внука и племянницу, которая по возрасту могла быть матерью внука Валерки. Лидка (племянница)  была  женщиной легкого поведения. Она работала в ресторане официанткой. Была общительна, добра и очень нарядна. Носила модные тогда  капроновые кофточки, прозрачные, с массой оборок. Была чудовищно накрашена, напудрена, нарумянена, приклеивала  дремучие ресницы… 
Партнеры у нее менялись часто. Это были рослые мужики, бесстыдные, любители  погулять и выпить. Но все это фон, не самое главное. Лидку и ее партнеров объединяла одна так и неосуществленная  мечта. Они хотели стать певцами. Они, в свободное от основной работы  время, учились где-то петь.  
По этой причине Лидка в квартире все время распевалась. Она истошным  голосом пела  нудные гаммы. Это было причиной  постоянных злых ссор  с ней всех соседей. В  комнате она своей  страстью быстро надоела старухе. Из кухни  ее гнали. Относительно  свободной  она себя чувствовала  закрытой в туалете. Оттуда все время неслись гаммы. Помню, что в детстве мне Лидка очень нравилась и ее пение тоже. Мне казалось, что она  уже давно может петь в Большом театре. Лидка ко мне и ко всем остальным детям  была очень добра и  баловала нас  конфетами. 
Сейчас думаю, была бы судьба к ней  добрее и при той затраченной энергии  она бы осуществила свою мечту —  стала бы певицей. Тем более,  что сейчас вроде  и необязательно  иметь большой голос для эстрадного пения. Но тогда был один театр — опера. Отсутствие денег, соответственного быта, само жестокое  время  поставили  ее судьбе роковую подножку. И ее жизнь причудливо покатилась таким образом.
         Симпатии и очень дружеские отношения связывали мою семью с семьей Соркиных. Во главе ее была  мать — высокая, худая, мудрая женщина с большим   чувством  юмора и выразительными  глазами. У нее было трое сыновей: Авель, Лев,  Гришка и дочь  Анька. Надо сказать, что в нашей  далеко не дворянской  жизни всю молодежь  называли только: Лидка, Любка, Гришка, Анька и т.д. В глаза, конечно, более вежливо. Но, запомнились мне они именно так.
       Я  Авеля  не помню, он по-моему   уже тогда жил отдельно. Их большая семья жила организованно, очень бедно. В дальнейшем Анька, будучи ровесницей моей тетки, стала и ее подругой, доверенным  лицом. Мать Аньки много  раз  повторяла  моей  маме свое предположение, что у нее (моей мамы)  в крови есть  и еврейская. Мамин  характер, отношение  к людям, доброта,  отзывчивость и отчасти  внешность  располагали  к ее пониманию национальности. 
        Семья Соркиных  быстро разрасталась: жены, дети, разводы и еще жены и еще  дети — делали невыносимой  жизнь в двух комнатках,  которые к этому времени  были поделены  фанерными, прослушиваемыми  перегородками  на  коморки.
       Они  готовили  на  огромную семью  и все вместе  и для каждой в отдельности,  в зависимости  от  взаимоотношений, здоровья и т.п. 
       Хочу отметить, что питались все приблизительно одинаково. Бульоны,  потом  обжаренное мясо, которое ели с картошкой, макаронами  или кашей. Обязательно был чай, хорошо заваренный. Праздничные столы  отличались, в основном,  праздничной чистотой, но это уже было в каждой семье по разному.
 

 
       По всей видимости мой рассказ  пошел не по порядку. Меня все время  возвращает мысль к началу моих воспоминаний.  Надо было начать рассказом о моих родителях. 

 

PS Следующая часть воспоминаний будет посвящена родителям НА

Добавить комментарий

Войти с помощью: 

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *