Михаил Шевелькин
Нью-Хейвен, США

Решился написать о том,  как в первый раз был в доме НА. Оказалось, чтопочти ничего не помню. Все смутно, не конкретно, и только одна  фраза Алексея Александровича, сказанная   тогда, застряла в памяти. С нее все иначалось, потянулись воспоминания о других фразах, замечаниях,  советах и встречах с АА. И я решил написать все более существенное, что запомнилось о АА. Может быть  в этом есть что-то интересное.  Стыдно только, что запомнилось очень  мало.

Первая встреча и знакомство с  АА  произошло во время первого посещения дома Васильевых. В числе учеников класса НА, так же как и  я (мне было в 1 классе ДХШ  10 лет), впервые попавших в знаменитый дом, ходили  смотрел на хорошо знакомые в дальнейшем картины, вещи и предметы. Тогда все вокруг  было очень необычно, впечатления налипали друг на друга, запомнил я мало и настоящее узнавание и запоминание, как я сейчас понимаю, пришло позже, в последующие посещения и годы. Все мы  ходили, смотрели, удивлялись. Удивительным было все  вокруг нас  в этой большой комнате. НА рассказывала о необычных предметах, картинах, рисунках. Кто-то спросил о китайской акварели и А.А., присутствовавший при этом, помню, рассказал: «Это работа моего китайского друга, академика. Он ее писал при мне. Она сделана на рисовой бумаге и когда он ее писал, его кисть не останавливалась на одном месте дольше секунды, иначе может  появиться дырка в бумаге. Его уже нет. Его убили хунвэйбины».

В верней части фото картина китайского художника

Знаменитые  коллекции ложек и чашек и  многое другое я  запомнил потом, а это оказалось  среди того немногого, что осталось в памяти от первого  знакомства с домом, с Алексеем Александровичем и Татьяной Анатольевной – родителями НА.  

Когда   учился в Москве, я приносил показывать свои работы домой к НА. Сейчас я думаю,  это было  для того, чтобы работы могла видеть не только НА, но также и АА, это только мое осторожное  предположение, но я помню, что АА  всегда был дома  во время этих просмотров, очень внимательно все смотрел, высказывал свои замечания, осуждения и редко, действительно очень редко, за  что-то хвалил. В один из  первых  моих приездов  из Москвы, АА, смотря мои работы, похвалил фон на одном натюрморте. Мне было стыдно, но я сознался, что фон писал не я, а преподаватель, показывая, как это надо делать. Так, единственная в тот раз, похвала прошла мимо. 

Москва — не Кишинев. Учился  я в Москве трудно. Однажды на вопрос АА –«Как учеба, как дела?»- я сказал-«что трудно — много проблем». На это  АА мне сказал, удивив меня тогда и,как оказалось, все предсказал на будущее. Он сказал (и я это запомнил  точно): «Миша, вот ты учишься  в школе, потом будешь учиться в училище ,потом поступишь в институт, закончишь его, а потом окажешься в мастерской перед  чистым холстом — вот  тогда только и начнутся все настоящие проблемы». Все правильно, все так и бывает, но мне тогда такое будущее (до завершающих проблем) виделось  чем-то абсолютно  невероятным.

Я продолжал учиться в Москве и каждые каникулы, приезжая  домой, приносил показывать  НА и АА  все сделанное за прошедшее время.  В одну из встреч, когда уже работы были просмотрены, АА спросил, как я работаю над композицией. Я ответил, что-то вроде- «Хожу и все время думаю, думаю…» На это он мне сказал: «Миша, запомни — художник думает всегда с карандашом в руке!». 

Запомнился  еще один его вопрос, уже в другое время. АА спросил: «Миша, с  чего ты начинаешь рисовать  лицо? С общей формы или с глаз?»  Я был удивлен таким  вопросом  и ответил, что, конечно, с общей формы. АА сказал: «Я тоже начинаю с общей формы и часто ошибаюсь, а вот Малявин начинал рисовать с глаз и никогда не ошибался!» Помня об этом, я  внимательно стал рассматривать рисунки Малявина, открыл и увидел  другой, неизвестный мне тогда способ рисования.  

Часто при мне НА рассказывала как анекдот о том, что АА говорил: «Когда  прихожу в Третьяковскую галерею, каждый раз встречаю там  Шевелькина». Это конечно звучит, и смешно, и лестно, и хотя  я действительно часто торчал  в Третьяковке, но  помню  я только две такие встречи с АА. Одна из них произошла на первой выставке К.Сомова. Мы  встретились, поздоровались и  сели на стулья в одном из залов среди сомовских  картин. АА еще некоторое время смотрел вокруг  и затем сказал: «Знаешь, чем Сомов отличается от всех остальных художников? (Мне было интересно, какая из многих чисто сомовских  черт так сильно  отличает его от всех остальных.) – Он умел писать  зелень — зеленой краской!». 

Сомов Константин «Радуга»

(На аукционе «Кристи» в июне 2007 г. — картина Сомова «Радуга» была продана за 3,716 млн фунтов — рекорд продаж картин русских художников.)

В  эту же или в другую нашу  встречу в Третьяковской галерее АА сказал, что едет в Италию и на Новый год будет в Риме. Это было выше моего представления. Я сказал: «У Вас будут римские новогодние каникулы!» или «Рождество  в Риме!». Что-то такое, точно я уже не помню. Наверное,  я был ошеломлен тогда такой невероятной возможностью — быть в Риме.

Я не знаю точно, но думаю, что АА  отрицательно  относился ко всяким дилетантски  понятым формальным  влияниям и «измам», хотя разговоров об этом я не помню. А вот  по поводу одной моей композиции, сделанной под таким «влиянием», увиденным в московской школе, АА и  НА при мне поспорили.  АА был  против этой моей композиции, но НА заступилась за  эту работу, наверное потому, что  там было настроение и состояние, свойственное мне и  моему тогдашнему возрасту.

Учился я в Москве три с половиной года, затем моя учеба  закончилась и, несмотря  на все неприятности, которые сопутствовали этому окончанию, очень приятно вспомнить,  похвалу АА моим  карандашным  рисункам к гоголевской  «Шинели». Эти рисунки и для меня были большой  неожиданностью — это была моя последняя работа по композиции в московской школе.

Много позже всех моих «учений», НА мне рассказала, что именно только благодаря помощи АА я смог перевестись  из московской школы на второй курс  училища, а она посоветовала моим родителям, чтобы я одновременно пошел в вечернюю школу. Я два года учился там и там  и после третьего курса училища им. Репина  (г. Кишинева)  поступил в институт им. Репина (г. Ленинграда). 

Между Москвой и училищем у меня случился  полугодовой академотпуск. В это время и произошел один забавный эпизод . Я был в гостях у НА и она  объясняла мне принцип изготовления  «розочек» и показывала свои уже  готовые, свежеиспеченные «розочки»  (это такие , модные в то время, керамические  брошки, состоящие из розочек ,которые НА тогда, увлеченно, много и красиво лепила ). Я,  ею увлеченный, тоже делал эти«розочки», конечно не так как она, а куда как  более неуклюже и грубо. (Среди этих  изящных и разнообразных «розочек», сделанных  НА, была одна брошь без розочек ,а вся состоящая из тонких  глиняных жгутиков, ложащихся колечками и  переплетенных между собой, она выделялась своим «минималистким» характером , я ее запомнил). АА был в это время дома,    слушал все эти  «розочковые» разговоры и вдруг сказал, обращаясь  ко мне и, видимо, не только ко мне: «Когда все делают «розочки», надо делать «анти-розочки»!».

Однажды придя в гости  еще с кем-то увидели  АА, сидящего перед  включенным телевизором. Увидев нас, он сказал: «Вот,  делаю наброски на туалетной бумаге.» Рядом с креслом  на столике лежала пачка хозяйственных  салфеток большого размера светло-розового цвета, какие  продавались во всех магазинах, на которых он мягким карандашом рисовал лица, фигуры  и прочее с экрана телевизора. АА показал готовые рисунки, там, среди набросков разных фигур и лиц встречались изображения хорошо знакомых телевизионных персон.   

Летом, в августе , после второго курса училища я десять дней был в Ташкенте и Самарканде. Когда я приехал, АА спросил, писал ли я там этюды. К сожалению, я  там только рисовал, т.к. в первый раз попал в такой жаркий климат. Один раз я все же вытащил коробку акварели, краски были как кирпичи и почти не размывались водой. Это была первая и последняя моя попытка написать этюд, но рисовал я там много. Тогда я не знал, что  АА родился в Самарканде, и то, что для меня было невероятной экзотикой, для него было хорошо знакомым и близким. Сейчас я думаю, как  это  здорово — писать  этюды и картины в Самарканде. Знал это тогда и АА.

Один раз АА пришел в училище и всех,  кто учился на живописном  третьем курсе, собрали в зал для лекций и он прочитал  нам  лекцию. На лекцию это мало было похоже. АА  сидел рядом  с нами на скамейке  для студентов, а  перед  нами был экран для показа слайдов. Вначале  АА рассказал случай  в мастерской Иогансона. Рассказ был о том, как Иогансон поправлял работу какого-то студента. АА говорил  буквально следующее: «Иогансон кладет мазок, а сзади, из толпы, как это бывает, кто-то говорит  «Промах!..» (я никогда не видел, сколько учился, чтобы так «бывало», но видимо , и люди, и времена   были уже не те).  Мастер пишет дальше, снова кто-то говорит «Промах!».  И в третий раз опять «Промах…».  Иогансон  исправил все и сказал:  «Не тот мастер, кто сразу попадает, а тот, кто может исправить свои ошибки!».

После этого рассказа АА показал нам  слайд с  картины Пуссена «Танкред и Эрминия» и много рассказывал о сюжете, изображенном на картине, о живописи и цвете. Должен  признаться, содержание этой  части лекции я помню очень плохо. АА рассказывал о красивом сюжете, о тонкостях живописного мастерства Пуссена вообще и в этой картине конкретно, но я помню, и это  стыдно очень, что тогда я  плохо понимал смысл всего, что говорил АА и поэтому наверное ничего  в моей  памяти не осталось. 

Пуссен Никола  «Танкред и Эрминия»

Могу только честно признать, что впервые  «увидел» и открыл для себя (именно, как откровение) живопись и цвет только на третьем курсе института, на лекциях (в  очень хороших слайдах) о Тициане и Беллини, и позднее, увидев «Царство Флоры» Пуссена, пережил что-то похожее наверное на видение чуда . И вспоминая сейчас мною пережитый восторг от этого  впечатления, я вспоминаю о лекции АА и о моем  тогдашнем непонимании  очень важных вещей связанных  с живописью и с цветом (и с Пуссеном –тоже) и пытаюсь понять почему  все так произошло.

Пуссен Никола: «Царство Флоры»

И как ни странно это может быть звучит, но я помню  о том, как  АА похвалил мою, опять же последнюю, на этот раз в училище, композицию. Он  сказал, что она сделана  красиво по цвету.

Помню, что когда я поступил в институт, и  я с НА и АА  обсуждали эту проблему, АА сказал: «Мой ученик сейчас заканчивает Академию. Он говорит, что рисовать стал лучше, многому научился, а вот в живописи ничего не приобрел». Тогда мне это показалось очень странным, но после окончания  института, через много лет,  я стал понимать, как все может быть на самом деле.

Через  много лет после всего этого, в одном из разговоров, (не помню о чем конкретно шла речь) НА сказала: «Мой отец  всю жизнь занимался только живописью!».  Это звучало у НА в тот момент как высшая оценка  и похвала  отцу.

В институте я учился на графике. Может быть поэтому или  еще почему, но я не помню, чтобы  АА смотрел дома, при мне, мои институтские работы, может это совсем не так и я просто не помню, но спросить и уточнить, как это было на самом деле,  сейчас не у кого…(Я поступил в институт в 1973 году, а АА в 1975 умер –вот, наверное, отчасти возможный ответ на мой вопрос. Да  и сам характер обучения и в итоге  работ на 1-2 курсе оставлял мало энтузиазма для их просмотра …)

Однажды, придя в гости к НА я увидел,что в большой комнате стоит мольберт  с картиной,  занавешенной  тканью. Мне объяснили, что у АА в мастерской сейчас  холодно и поэтому он работает дома. В другой раз картина  была не закрыта — это была еще незаконченная,  знакомая по многим выставкам впоследствии, картина «Горе и гнев Вьетнама».

Васильев Алексей «Горе и гнев Вьетнама» 

(на аукционе «Кристи» не выставлялась)

(Гораздо позже я узнал, что мастерская у АА была в старом доме, на мансарде, там надо было топить печку зимой, что для пожилого человека совсем не просто. После смерти  АА  НА просила  оставить  мастерскую отца для нее, но этого не сделали, а затем был  снесен и дом, где мастерская находилась).

В одном из разговоров с НА мы говорили об учебе и учителях. Не помню содержания этого разговора, помню только,что в завершение НА сказала: «Моим единственным учителем всю жизнь был только мой отец!»

Вот почти  и все. Встреч этих, когда смотришь  сейчас, было очень немного, а запомнилось и  совсем мало. Разговаривать и задавать вопросы я не умел, а  имея  те мизерные понятия и знания, о чем я мог говорить тогда с АА? О чем он мог говорить со мной?

Я всегда с огромным  уважением воспринимал и относился к  АА, и очень ему благодарен за  его участие,  внимание и помощь  во время моего обучения, и за то,  что был с ним знаком. Я думаю, что мне очень повезло, что такой  человек подарил мне   свое дорогое, как я сейчас понимаю, время,  а так же свою добрую заинтересованность в моем обучении искусству.  Я очень ему за все благодарен. Мне очень не повезло только в том, что к тому времени когда я начал что-то понимать и у меня начались «настоящие проблемы» АА уже не было, а как наверное интересно и просто приятно, я думаю, с ним можно было пообщаться   – ведь АА был человек огромной  культуры, много знающий, много видевший и понимавший. Наверное АА очень критично воспринял бы  мое возвращение в живопись в том виде как оно произошло. Не знаю. Мне очень жаль, что так получилось, что и НА не видела моих последних, сделанных в Кишиневе,  работ…