Защита Порт-Артура глазами солдата Анатолия Буслова — будущего деда Натальи Васильевой

Продолжаем публиковать воспоминания деда НА.
В первой главе он пишет «родился в 1884 году 10 мая (по старому стилю)». Сегодня, 23 мая (по старому 10 мая) 2011 года. Деду исполнилось бы 127 лет!
1984 май 100 лет деду
Москва, май 1984. Родня на 100-летней годовщине Анатолия Ефимовича Буслова. Последняя жена, сын, три внучки и внук. Внучку Наташу он называл главной.
Содержание: Монгольское варево. — Цель достигнута (но не надолго). — Порт-Артур. — Егор Егоров — добрая душа. — Золотодобытчики. — Продажа газет. — Извозчик (пассажир остался жив). — Неожиданная помощь. — Начало русско-японской войны. Добровольцы. — Шикарная работа на землечерпалке. — Мобилизация. —  Два боевых креста. — Защита второго форта. — Ранение. — Плен.

 На пути в Порт-Артур

Знакомство с бытом монголов (Маньджуров).

               Однажды служащие участка и станции Маньчжурия  организовали экскурсию  в одно из стойбищ  монголов. Присоединился и я. Выехали на лошадях человек десять. Стойбище расположено было верстах  в пятнадцати.  Состояло оно из десятка разбросанных юрт. Встретили нас первыми собаки, которых оказалось очень много. Бегавшие ребятишки разбежались по юртам вместе с мамашами.
Выяснили старшину, взаимно поприветствовали через переводчика и объяснили цель нашего приезда.
             Расположились в юрте на ковре, разостланном  на земле. Кругом были постелены кошмы (войлоки).
Выставили мы свои угощения, выпивку, конечно. Собрались старики с трубками. Выпили по стопке, по другой и завязалась «оживленная» беседа, примерно, с такими диалогами:
— Ходя шанго!
        Ходя (и совсем не ходя, а седой старик)  отвечает:
— Шанго. (или лоче шанго. При этом показывается большой палец).
— Руска холесо,- в свою очередь заговаривает монгол.
— Шибко хорошо,- кто-то отвечает.
            В это время  готовилось  взаимное  угощение. Грязнющая старуха куском потника вытерла котел  и поставила на камни, среди которых тлел костер. Налила литра два воды. Затем откуда-то вытащила курдюк и от него начала резать ломтики  сала прямо в котел. Нарезано сала было килограмма два. Далее было высыпано в котел  с полкило пшена. Все это уже кипело и жарилось. Затем было влито с полведра молока. Когда и эта смесь закипела, был накрошен в котел кирпичный чай. Угощение было готово. Оно разливалось  в чашки — пиалы. Трудно, присутствуя при изготовлении  этого, считающегося у монголов очень вкусным, варева, есть его. Большинство отказались, мотивируя тем, что русские молоко и чай с салом не едят. Это было в пользу заседавших с нами монголов, которые прихлебывали и вылавливали сало с видимым наслаждением.  Я к качеству готовки подошел с тем рассуждением, что, поскольку, кушание прокипячено, ничего в нем страшного нет и попробовал и жидкости, и сала, и гущи. Вообще, блюдо съедобное.  А когда  это блюдо я сам приготовил дома, да подсолил немного, то ел досыта. И думаю, оно будет нравиться, если  к нему привыкнуть. При проводах  мы были одарены, выделанными в кожу, костяными палочками для еды по китайскому способу, ножами в чехлах.
              Через несколько дней  мы уже у себя принимали гостей и угощали  их на свой лад. Одарили их всякими вещами вроде вилок, ножей, зеркальцев и тому подобным. Но, главное, чем были удовлетворены, это  обильным угощением, очищенной водкой, коньяком и другим, после чего не все гости способны были  взобраться  на своих лошадей.
*****
             Так я, подучившись практически и теоретически,  был допущен к испытаниям  на самостоятельное  управление паровозом. Там, в Маньчжурии, сроки были свои и  в конце 1903 года я уже посвистывал  на маневровом   паровозе,  как машинист. Но недолго был я на этой работе.
             Дело в том, что к этому времени были введены нормы  на расход смазки, керосина, обтирочных материалов. Нормы нам показались очень малы и мы забузили. Дошло дело до конфликта, до отказа работать  и нас, милых дружков, человек десять просто уволили.
            Поехал я в Харбин — там не приняли. Решил поехать в Порт-Артур. Деньжонки  были, и я отправился в вояж. И в Порт-Артуре в депо не приняли машинистом, а слесарем поступать сам не хотел. Ну, пока деньги были, жил себе не тужил, катался на шампунках, не особенно заглядывая в будущее. Однако, всему приходит  конец. Пришлось задуматься, что же делать дальше. К этому времени у меня завелся приятель —  Егор Егоров — какая-то неунывающая  душа, лет на десять старше меня.
            Однажды, сидя  в трактирчике, мы купили план золотоносного места. Ну, а раз есть план, надо искать золото. Купили мы  разный инструмент вроде лопат, кирок, тазов, тележку, посуду для варки пищи, и тронулись искать счастья. Понятно, ничего мы не нашли. Оборвались, израсходовались, продали все свои инструменты, и еле-еле доползли  в  Порт-Артур, но уже без денег.
            Первые поиски работы результатов не дали. Наконец, удалось поступить на пароход «Харбин»  машинистом третьей статьи. Начало было неудачное. Вышли в море в шторм и весь двухнедельный  рейс до Шанхая и обратно, с жесткой непогодой довели меня до того, что я уже два дня на вахту выйти не мог, и плохо помню, как выбрался с парохода на землю.
           Тут со мной приключилась беда — не мог нигде найти работы: ни в депо, ни в порту. Как заколдовало. И пришлось пять дней едой наслаждаться  только через витрины магазинов. Тут я узнал, что помереть с голоду не так-то  просто.
          Но я же в рубашке  родился и передо мной  явился Егор в полном своем  благодушии. Разговоры были короткие. Через пять минут  в руках у меня был  шкалик водки, большущая  французская булка и фунт колбасы. Вряд ли читатель знает, что делается с голодным человеком, у которого  вдруг появилась пища в  неограниченном  количестве.
         Понятно, я как зверь накинулся  на еду. Я не знал, что мне есть и как есть. Поэтому все это глоталось  и вливалось  без пережевывания, без отдыха и передышки. Результаты сказались в два счета: все съеденное со страшной болью пошло обратно.  Я уже был без сознания, когда это закончилось.
         Очнулся я на кухне квартиры флотского офицера Орлова, который принял во мне участие и приказал своему вестовому  и Егору отнести к нему.
          Словом, при предначертанном режиме участливого офицера, через неделю  я уже был почти в полной форме.

МАНЬЧЖУРИЯ    и   ПОРТ — АРТУР

            Егор в это время устроился торговать газетой «Новый Край». И вот, чтобы не быть мне без работы  и по случаю того, что он  подыскивал себе  работу в качестве извозчика, я принял  от Егора его культмассовую работу  и стал распространять «Новый Край». Зарабатывал  достаточно, чтобы не голодать, но этого все же было маловато.
            Тогда Егор поступает в пожарники, а мне передает  извозщичье  ремесло. При полном пансионе и тридцати рублей в месяц. Это уже совсем неплохо, хотя работать приходилось до восемнадцати часов в  сутки, без всяких праздников.
           Ну, не хотелось править паровозом, правь, чертова душа, лошадьми. Конечно, плохо быть извозчиком, если не знаешь города, не знаешь улиц. Тут тоже практика нужна. И подъехать надо уметь, и барином или барыней надо уметь назвать, и надо уметь на чай заработать. Тоже требуется наука. Но недели две шло более или менее благополучно. Я был доволен. Хозяин был доволен. Выезжал я на биржу часов в девять.  Вечером, часов в 9, обедал. Меняли мне лошадей на кривых и слепых одров и выезжал я опять на работу  до 2-х — 3-х ночи.
           И вот однажды  я стою ночью в очереди под кафешантаном «Палермо». Постепенно продвигаюсь.  Вот и я в голове. Белые погоны, значит — сапер.
— Извозчик!
— Есть, Ваше высокоблагородие.
          Чмокаю, дергаю вожжами, подбадриваю одров своих кнутом. Подаю. Подаю и не чую какая беда на меня идет. По приказу поднял верх фаэтона и по приказу должен везти в саперные лагеря. А где они эти  лагеря? Черт их знает. Знаю, что за Арсеналом, где Арсенал — знаю. А ночь под утро — хоть глаз выколи.
У своих сивых  только хвосты  вижу. Двинулись. Полковник  мой  тут  же захрапел.
          Везу. Выехал из города, базар проехал. Тут должна начаться выемка и довольно глубокая. Еду, еду, что-то начинает покачивать. Лошади тянут тяжело. Дорога должна идти под гору, а я куда-то на гору пру.
Что за дьявол? Чувствую  слева холодком подвевает. Хотел уж остановить лошадей, да не успел. Фаэтон мой решительно закренился  влево, я с козел спрыгиваю вправо, а весь мой подвижный  состав  вместе  с пассажиром загремел куда-то в тар-тарары. Замечаю склон, ложусь на пузо и сползаю вниз. Вижу лошадей, вижу пролетку свою вверх колесами. Седок спьяна, видимо, не может понять, что произошло и мычит что-то.
Лошади бьются. Что делать? Вытаскиваю финку, начинаю резать, что попадется под рукой — освобождаю лошадей. Пассажир начинает шуметь. Наконец, одна лошадь поднялась. Поднялась и вторая. Разгляделся, пролетка моя  уперлась в кювет. Полковник уже кричит, шумит, ругается. Зашел я со стороны дороги, потянул за колеса. Пролетка легла на  дорогу и из нее в кювет вывалился пассажир. На юге рассветает быстро. Я уже все поле катастрофы вижу. Я было начал оправдываться, извиняться. Какое там: седок мой сыпет мат в мать, как хороший стрелок в мишень. Осматриваю повреждения, что же? Дышло сломано, одно колесо сломано, сбруя порезана. Как тут прицепить и сцепить свой поезд. А полковник лезет: хочется ему надавать оплеух. Я тоже прихожу в ярость. Посылаю полковника туда же. Он норовит вытащить шашку, да, спасибо, она оказывается согнута в ножнах под прямым углом — вытащить нельзя, а в руках у меня финка. Догадался вояка и полез по откосу вверх, а я поставил на ноги свою  таратайку. Пассажир сверху выемки, пересыпая матершиной, требует, чтобы я ему подал фуражку. Нахожу ее и блином запускаю вверх.  Последние посланные мне слова были: «Ну, погоди, так твою и разтак, пришлю сейчас саперов, будешь помнить до смерти.»Дело серьезное. В угоду командиру части сделают  из меня отбивную. Надо скорее  сматываться. Кое-как связал одров с пролеткой и потащились. Дышла нет. Передние колеса заворачивают то вправо, то влево, вот и регулируешь их просто руками, а надо скорей-скорей —  солдаты где-то  не очень уж  далеко.
Выехал, наконец, на базар. Ранние китайцы несут на коромыслах овощи, хохочут, дьяволы: «Кокайдо, ходя, кокайдо.» Это, значит, скорей. «Шибко ломайко старшинка  контросли». Ну, черт с вами.
Добрался, наконец, на свой двор. Свои китайцы хохот подняли. Будь ты проклято, такое занятие.
            Захожу в дом. Хозяйка топит печь. Хозяин в одном белье сидит  на лавке, пузо чешет.
            Закончилось это дело гораздо проще, чем я мог подумать. Хозяин  даже не ругался. Укорил только, зачем я быстро езжу. Ну я объяснил, как было дело и свернул на лошадей, что если бы они не были слепые, то не понес бы их черт с дороги на гору.
           И, представьте, хозяин ни за что не хотел рассчитывать меня. Оставайся, да и только. Я не мог понять в чем дело. И колбасы нажарил и бутылку водки распили с ним, ну, просто я ему не убыток принес, а двадцать тысяч.
           Все же я наотрез отказался. Отказался от причитающегося жалованья, только дай ради бога паспорт. Но он, в конце концов, и паспорт отдал и дал еще десять рублей.
            Так вот началась и кончилась моя извозщичья  карьера.
            В превосходном состоянии полез я на «Перепелку» (гора такая), на которой была построена каланча и на которой служил мой Егор. Он оказался отдежурившим  и мы спустились в город и знатно кутнули.
Тут я узнал, что меня хозяин потому не хотел тпускать, что я не половинил выручки. Оказывается, работники много не сдают — половинят выручку.
            Однако же я вновь оказался без работы и ютился около  облюбованной мной столовки-кабачка,  помогая кое в чем хозяину.
             Однажды, после хождения с поисками работы, прихожу в свой трактирчик, мне хозяин и говорит:
«Приходил полицейский и спрашивал тебя».
             Откуда полиция узнала про меня? По какому делу я нужен? Уж не полковник ли тут заводит дело?
             Пока тут я закусывал, да тары-бары разводил, явился полицейский. Спрашивает хозяина: «Пришел?»
Тот указывает на меня — вот этот самый. Словом, пришлось идти в полицию на вызов пристава.
             Пришел. Доложили. Вошел.
—  Ты Буслов?
—   Я.
—   Паспорт.
             Предъявляю   паспорт.
—   Вот получил, — говорит пристав, — письмо и двадцать пять рублей. Просят тебя разыскать, дать тебе  деньги, чтобы ты ехал в Хайлар. Вот получи, распишись и с первым поездом отправляйся.
             Конечно, с первым поездом я уехал в Хайлар.
             Это ребята из моих писем узнали, в какой я переделке и, не зная адреса, отправили деньги на полицию.
              Восстановить меня в должности машиниста начальник депо отказался, а ехать помошником я не захотел.
              В это время около станции Джалайнор открыли залежи угля, вот там я устроился машинистом.
              Так уж мне на роду написано, чтобы  не сидеть спокойно на одном месте.

Начало русско-японской войны. Доброволец.

               В начале 1904 года японцы начали войну.
               Мы дружной компанией сидели в станционном буфете, когда подошел первый обстрелянный японцами поезд. Поэтому случаю у нас заговорил патриотизм, выпили еще и договорились ехать на войну.
               На другой же день я взял расчет, а когда пошел собирать ребят, то одного не оказалось дома, другой уехал в рейс, третьему  жена  такую устроила войну, что чуть и меня там не покалечило.
               Словом, на войну поехал я один.

П  О  Р  Т   —    А  Р  Т  У  Р

             Куда? Ну, конечно, в Порт — Артур. Приезжаю. Разыскиваю Егора и  нахожу его уже в дружине.
Тоже доброволец. Ну, дружина меня не интересовала, а в полк попасть я не мог.
             А кстати выскочила хорошая работа — механником на землечерпалку. Оклад 100 рублей, квартирные   тридцать рублей, харчевые — тридцать рублей. Еще что-то такое.
            Всю русскую команду сняли по мобилизации, осталось человек 20 китайцев. По совести сказать, спустился я в машинное отделение и руки развел. Во-первых, машина разобрана на капитальный ремонт.
Во-вторых,  судовые машины — совсем другое дело. Против пароходных  машин, которых я знал по Киеву, тоже  большая разница и по величине  и по аппаратуре. Тут и опреснители и конденсаторы и черт  чего  наворочено.
             Ну, ладно. Не подавать же виду, что я механик  вроде как липовый. Тем более, что начальство  высказалось, что ремонт, ввиду  войны, дело  неспешное.
              Там где-то война, тут буханье в море, а я себе погуливаю. Быстро огардеробился. Таким панычем заделался, что просто ну.
              И вот однажды встреча. Иду это я в полном блеске. Новенький костюм, шляпа, трость, сияющие башмаки, из жилетного кармана висит  цепочка со множеством брелков, а навстречу идет мой  бывший извозчичий хозяин. Я глаза в сторону, однако, наблюдаю. Уставился человек, и хочется ему признать, да очень разница  большая. И шик, и бородка завелась. И тот да не тот. Так и разминулись. Прошагал я шагов  десяток, оборачиваюсь — стоит мой Степан, как истукан. Ну, завел я его в самый лучший ресторан. Накачал до положения риз и на извозчике отправил домой. Говорил он мне, что когда я у него работал, так он чувствовал, что я птица высокого полета. Хм, именно птица, но насчет «высокого» — ошибка.
           Ну, об осаде Порт-Артура, вы, конечно, читали, так что я повторяться не буду. Скажу лишь, что видел  я гибель «Петропавловска» с Макаровым  и Верещагиным. Видел потопление  своей землечерпалки, видел и гибель  всей застрявшей в Артуре нашей  эскадры.

Война.

Первые награды. Ранение. Плен.

            Была объявлена мобилизация всех от 18-ти лет. Попал и под станок (?) и скороспелую подготовку. К этому времени все без исключения порт-артуровцы пороху уже понюхали достаточно. Каждый день «чемоданы» летели в город и с суши и с моря.  Тут мне пришлось  крестик заработать за разгрузку  снарядов с горевшей пристани, а в скором времени и другой — при отбитии атаки японцев на второй форт.
 george 4st
           Я был назначен на седьмой запасный Восточно-Сибирский стрелковый  батальон, а третья рота этого батальона находилась на 2-ом  форту. Там я узнал, что стоит сотня гребешков.
           Второй форт и гора «Высокая» — это было два пекла. Как «»Высокую» закрывал черный дым разрывов, так и 2-ой  форт  не всегда можно было рассмотреть. Японцы 2-ой форт называли проклятым. Ну, мы тоже называли его проклятым. Сверху сыпались снаряды тяжелой артиллерии, беспрерывные атаки, внизу, в капонире, тоже драка.
            Кондратенко, лучший из Артурских генералов, убило на 2-ом форту в защищенном каземате. А что  делалось с нашим братом?!
Вот картинка. Среди двора была какая-то яма: не то начатый, не то незакрытый капонир, не то что-то другое. Яму эту использовали, как могилу: накидают ряд убитых, присыпят немного землей, снова ряд и снова присыпка. Когда я явился на форт, яма эта была без малого полна. И вот в эту яму-могилу попадает
мартирный одиннадцатикалибровый снаряд, разрывается на дне ямы и с дьявольской силой выбрасывает  месиво из земли, голов, ног, рук, внутренностей и этой прелестью покрылся весь двор. Все это разложившееся, полуразложившееся, еще свежее. Все это нужно было быстро убрать, иначе невозможно было дышать.
               В этой чертовой мельнице я ревел, проклиная бога и всех святых.

               Но я же в сорочке родился. 4-го декабря меня ранило. Можно было остаться, чтобы заработать третий  крест, но и за десять крестов не остался бы.
               Я же знал  о минных подкопах. Сам работал в контрподкопах и знал, что каждый час форт мог полететь  в небо, а люди прямо к богу на закуску.
              Ну, да. 4-го я ушел, а 6-го или  8-го форт все-таки был взорван.
              В людный госпиталь я явился  не только с раной, а и с цингой, и я был бесконечно рад, когда оделся в чистое белье и лег на кровать. Незадолго до отсылки на форт, мне пришлось некоторое время  поработать в тифозной больнице. Ой, что там был за ужас. Страшная  теснота, больные все какие-то буйные и даже странные. Вой, крики и жутко.
             Вот на своих ногах пришел молоденький солдатик. Пока температуру мерили, раздевали для ванны, парень обезумел. Схватил врача за шею и мы, пятеро солдат, насилу спасли доктора.
          Вот я и боялся попасть во что-нибудь подобное. Но в сводном  госпитале  оказывались после карантина, по крайней мере в нашем восемнадцатом бараке. Ой, как я отдыхал, как я спал. Никогда я так не  изматывался.
         Все это было в декабре. 20-го крепость была сдана. Может это было не патриотично, но все солдаты  вздохнули, когда узнали о сдаче.
        Так вот, за короткое время я стал солдатом, дрался на форту, был ранен, заболел цингой и попал в плен.
         Хочу рассказать один эпизод, чтобы дать представление о кошмарных  кусочках войны.
         К нам в барак принесли раненого. Санитарам надо было его обработать, чтобы подать в операционную. Солдат был ранен в бок осколком снаряда. Бинт промок насквозь. Когда стали раздевать, невольно обратили внимание на вшей. Их было так много, что, например, черный полушубок казался серым от вшей.
         Догадались положить раненного на пол, кругом его полить воды, чтобы не дать вшам расползаться.  Промокшая перевязка представляла из себя месиво ткани, крови и вшей. Вот про это я и хотел сказать.
         Была удивительно страшная, непонятная и даже какая-то дикая тишина. Абсолютная, без единого, даже ружейного, выстрела. Японцы входили в  Артур, а мы стали пленными.
         Все обошлось очень просто. Японцы вели себя очень прилично и даже допустили разгром нашими  солдатами  нескольких цехгаузов с офицерским и солдатским добром. Попользовался парою белья и я. Правда, в качестве не разгромщика, а просителя. Некоторые же солдаты  попользовались многим. Появились солдаты — богачи, имевшие двадцать и более рубашек на руках.
          Я спешил, как можно скорее понять и научиться японскому языку. Я быстро сошелся с японским солдатом, немного говорившим по-русски.  Я так налег на свой замысел, что через месяц я уже говорил   по-японски и меня японцы понимали. Правда, с улыбочками, но меня это не обескураживало. А когда эта моя удача сослужила мне полезную службу, я был собой доволен.
Продолжение: Японский плен

Добавить комментарий

Войти с помощью: 

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *