Микеланджело Буонарротти (1475 — 1564)
Великий итальянский скульптор, художник, архитектор, поэт, мыслитель.
Один из величайших мастеров эпохи Ренессанса.
Определяющее значение для творческого развития Микеланджело имело его знакомство с работами Джотто, Донателло, Мазаччо, Якопо делла Кверча, изучение памятников античной пластики. Уже в юношеских произведениях определились главные черты творчества скульптора — монументальность и пластическая мощь, внутренняя напряженность и драматизм образов, благоговение перед человеческой красотой. Работая в конце 1490-х годов в Риме, Микеланджело отдал дань увлечению античной скульптурой.
В 1505 папа Юлий II пригласил Микеланджело в Рим и поручил ему создание собственной гробницы. Для гробницы Юлия II, завершенной только в 1545.
В 1546 году художнику были доверены наиболее значительные в его жизни архитектурные заказы. Для папы Павла III он закончил Палаццо Фарнезе и спроектировал для него новое убранство Капитолия.
Безусловно, наиболее важным заказом, препятствовавшим ему вплоть до самой смерти вернуться в родную Флоренцию, было для Микеланджело его назначение главным архитектором собора Святого Петра. Убедившись в таком доверии к нему и вере в него со стороны папы, Микеланджело, дабы показать свою добрую волю, пожелал, чтобы в указе было объявлено, что он служит на строительстве из любви к Богу и без какого-либо вознаграждения.
Скончался Микеланджело 18 февраля 1564 года в Риме. Погребён в церкви Санта-Кроче во Флоренции. Перед смертью он продиктовал завещание со всей свойственной ему немногословностью: «Я отдаю душу Богу, тело земле, имущество родным». По словам Бернини, великий Микеланджело перед смертью сказал, что сожалеет, что умирает именно тогда, когда только научился читать по слогам в своей профессии
Микеланджело и я.
Когда в нашей комнате становилось более или менее светло — папа начинал работать. В этот раз он кончал своего « Шамана». У него были привезены с Чукотки беглые этюды, написанные там с натуры. Шаман вызывал двойное чувство. С одной стороны это был злобный, не чистый на руку, не совсем нормальный человек, имевший несколько жен. С другой стороны, испокон веков все радостные и печальные события у чукчей происходили под звуки бубна шамана, как бы под его руководством.
Он гнал злого духа из больного человека, но, наверно, мог при желании вселить, напустить порчу. Его боялись, заискивали перед ним, в крайней нужде просили помощь.
Какая-то сила в нем была.
Может быть так, а может быть и по-другому думал мой папа, работая над этой картиной, когда однажды сереньким московским утром я вдруг четырехлетняя говорю:
— Дай мне холстик.
— Зачем ? — спрашивает после длинной паузы папа, ничего не обещающим голосом ,стараясь не отвлекаться.
— Я хочу написать портрет Микеланджело, четко выговорила я.
Папа проглатывает слюну и восхищенно смотрит на меня.
-Что? — переспрашивает он
-Портрет Микельанджелло опять без ошибок говорю я. Папа как-то суетливо, ставит на стул мой холст, чистую палитру, выдавливает краски и вместе с кистями кладет тоже на стул. Сам берет газету и садится неподалеку.
Близкий запах краски кружит голову. Я смешиваю белила с чем-то очень темным, тяжелым и мазок легко и приятно красиво ложится на серую поверхность холста, доставляя мне большое удовольствие.
-Ты видел когда-нибудь мрамор? — вибрирующим от волнения голосом спрашиваю я.
-Видел, — неуверенно отвечает папа…
Я продолжаю смешивать краски и любоваться неожиданным результатом. У меня получаются большие и мелкие мазки, ими очень трудно управлять. Не слушаясь, они, то сливаются, то путаются… Наконец, я устаю от борьбы и тяжело вздыхая, сажусь рядом с папой.
-Ты кончила? — очень заинтересованно спрашивает папа.
-Да — вяло отвечаю я.
Папа быстро направляется к моему холсту. Подходит и разочарованно смотрит.
-А это что? — Даже немного раздраженно спрашивает он, указывая на черную полосу поперек холста.
-Это усы…
Мой портрет Микеланджело папа повесил. И уже в этот вечер рассказывал Дмитрию Ивановичу Мельникову (знакомому художнику) о том, что он работал и думал о том, что нужно смелее выбирать темы и какие были смелые и независимые художники Возрождения, а в это самое время я со своей просьбой. Он поверил в чудо… Портрет у нас долго висел и пользовался успехом у художников…
Деталь росписи «Сотворение Адама»
Давид
.jpg)
Моисей
Пьета
*****
Но с Микеланджело у меня еще была встреча…
Тогда я уже знала, что такое труд художника. Я чувствовала себя человеком, не лишенным способностей. Как мне казалось, умела подкрасться к Жар-птице своего воображения и существенное не только ухватить, но и показать. Мои работы нравились. Мне говорили художники: «Какая ты счастливая, работаешь свободно, делаешь, что хочешь.» Не скажу, что работа мне давалась легко, но удача вызывала головокружительное удовлетворение. Это было после моей поездки на Алтай. Каменная баба, мертвое озеро, сгоревший лес, покинутые крепости, кони и потомки Чингис-хана мощно бродили во мне, путая реальность с выдумкой. Я была постоянно поглощена работой. Я чувствовала себя очень сильной и очень нездоровой…
Болезнь и работа — долго боролись, но победила болезнь. Мне сделали неудачно операцию . Я стала инвалидом, сидела на диете, работать не могла… Меня мучили тошнота и страх. Порой казалось — лучше никак, чем так.
Но пережитые ощущения близости к настоящему искусству не оставляли меня. В этом состоянии я попала на документальный итальянский фильм «Микеланджело». В этом фильме самым главным были съемки в натуральную величину произведений великого художника. Это было несравненно лучше, чем репродукции, и даже лучше, чем осмотр их в Ватикане, т. к. на экране было ближе ко мне — можно было рассмотреть самый точный мазок, его фактуру и через них близкое волнение художника, вдохновенное волнение художника. «Страшный суд», «Сотворение мира» — все такое разное и могучее. Я была под огромным впечатлением… Мощность человеческого тела и слабость его духа, строгое благородство, величие и сила, радость жизни и греховные соблазны воспринимались трагически. Это соответствовало моему настроению и неотступно присутствовало во мне.
Микеланджело Страшный суд, 1537—1541
Домой из кинотеатра я брела одна. Была поздняя осень. Под ногами чавкала грязь. Кривые и мокрые деревья стояли, воздев к небу изломанные ветви. Отражались же в витринах, они неожиданным образом, выглядели стройными и спокойными, напоминая пейзажи художников Возрождения, с темной картинной глубиной.
Я шла вниз по крутому проспекту. Его перспектива быстро обрывалась, открывая сразу дальний горизонтальный холм и небо. Его нижняя часть была закрыта большой и темной тучей. Из-под нее, как из-под пресса, просачивались струйки реденького тумана. Поскольку он скрывал подробности расположенного на холме города, то привлекала внимание крупная, рельефная масса остального неба. Оно было торжественное, но это было траурное печальное торжество.
Не успела я сделать эти наблюдения, как картина резко изменилась. Выбившиеся солнечные лучи неожиданно обдали теплым светом этот бугристый небесный занавес. Освещение стало зловещим. Казалось, сейчас разверзнется какая-то жуткая небесная тайна, подобная «Страшному суду» Микеланджело.
Это было настолько на него похоже, что я остановилась в ожидании чего-то гибельного…
Но вокруг меня никакой паники не было, по-прежнему сновали люди и никто, совершенно никто, не видел ЭТОГО неба.
Я успокоилась…