Наталья Алексеевна Васильева написала две монографии об известных художниках Молдавии: Сергее Семеновиче Чоколове и о своем отце Алексее Александровиче Васильеве. Монография о Чоколове уже была опубликована на страницах нашего сайта. Начинаем публикацию монографии о Васильеве А.А. Об отце писать и легче и трудней. Легче, потому что знаешь творчество художника до мельчайших нюансов. Труднее, потому что отношение родства определяет дополнительную ответственность… В чем Наталья Алексеевна видела особую ответственность, хорошо видно из дарственной надписи на экземпляре монографии, подаренного брату.
«Моему дорогому брату — Ярославу — на добрую память. С пожеланием никогда не забывать, что мы с тобой носим фамилию, отчество, имена, данные нам папой. Но и наши биографии, дела, поступки — ни что иное как важное продолжение папиной жизни… Пусть же все в нас будет достойно папиной памяти.» Н. Васильева 2.03.1980 г.
В А С И Л Ь Е В А Л Е К С Е Й А Л Е К С А Н Д Р О В И Ч
В пору раннего детства рядом с его мольбертом рисовала первые свои домики.
Алексей Александрович был умным, немного рассеянным, нежным папой — всегда очень занятым, всегда пахнущим чистым и прекрасным запахом красок, всегда находившим время для заботливого внимания. Все детство мое и брата было выткано волшебными узорами его замечательных сказок. Про него говорили — «редкостный отец».
Шли годы… Профессия отца стала и моей профессией. Будучи студенткой художественного училища, института и потом, до конца, я не только училась у него, но и наблюдала, как в поисках и сомнениях создавались его произведения. Запомнились мне и беседы отца с его друзьями, среди которых были известные деятели советского и зарубежного искусства.
Эмоциональные публицистические статьи, яркие выступления перед разнообразными аудиториями, неустанный ежедневный труд с кистью или карандашом в руке,- все это говорило об отце – человеке одаренном, внесшем вклад в молдавское изобразительное искусство. Именно поэтому в книге я позволю себе называть его по имени и отчеству.
Мне очень хотелось рассказать о творчестве Алексея Александровича его же словами. По этой причине широко использованы отцовские статьи и особенно дневники и записные книжки, назначением которых было не фиксация многообразия жизненных впечатлений, а его творческая работа. «Необходимо подвергать ее самообсуждению с тех сторон, исправление которых очевидно для меня, и дальше: планы, перспективы и их осуществление — проблемы, задачи и их неразрешимость — оптимизм, пессимизм и их основание – это задачи дневника», — писал отец. В его дневниках так же, как и в живописи, прослеживается развитие личности художника. В них выражены его художественные симпатии и антипатии, идеалы, мировоззрение.
Мы благодарим всех, близко знавших Алексея Александровича и любезно приславших свои воспоминания о нем.
***
Мой отец родился в 1907 году в Самарканде. В семье было одиннадцать детей. Пятеро сыновей от первого брака моего деда и еще пятеро сыновей от второго . Одиннадцатой была долгожданная дочь, но она в раннем детстве трагически погибла.
Мой отец был восьмым сыном. В суматохе переезда из Самарканда в Пишпек (ныне Фрунзе) (в настоящее время Бишкек…. ЯВ) потеряли свидетельство о его рождении. Родители и старшие дети единодушно признавали, что Алексей родился в сентябре, а числа все называли разные. Этот факт был темой для семейных шуток. И только гораздо позже папа сам себе выбрал днем рождения 30 сентября – последний день месяца, «чтобы быть помоложе».
О своем деде — Александре Борисовиче Васильеве – знаю только по семейным преданиям. Отец и родственники рассказывали, что дед был учителем, человеком почитаемым и справедливым. Частенько к нему, как к грамотному соседу, за помощью и советом приходили бедняки — киргизы и дунгане. Он был строг к дисциплине в семье, воспитывая трудолюбие и добросовестность в своих сыновьях. В последствии они стали уважаемыми людьми, самых разнообразных профессий.
Бабушка – Федосья Исаевна – была моложе своего мужа на 18 лет. Женщиной она была очень доброй, отзывчивой и бесконечной хлопотуньей. Ее любили не только родные дети, но и те, кому она приходилась мачехой.
Семья жила трудно — в заботах, лишениях и нужде. Одеть и прокормить 10 сыновей — дело нелегкое, а их нужно было еще и выучить.
И. Сульженко (И.Г. Сульженко — юрист, персональныйпенсионер республиканского значения Киргизской ССР) друг детства отца, вспоминает: «Родители Алексея жили бедно, поэтому деньги за его обучение платил школьный кружок по оказанию материальной помощи учащимся».
Ребята донашивали друг за другом одежонку. Летом все подрабатывали.
Из всех видов летних детских приработок отец больше всего любил сторожить баштаны. Он часто вспоминал о яркой красоте киргизского вечера, быстро переходящего в ночь, о далеком и загадочном сверкании над горами Александровского хребта, о «лиловом» небе южной ночи. Эти первые впечатления, запомнившиеся на всю жизнь, стали основой для ощущения и восприятия природы будущим художником.
В школе он учился хорошо по всем предметам, но больше всего любил историю и литературу. Читал очень много в подходящее и не подходящее время, и сам пытался писать приключенческие рассказы. Проявившаяся в школьные годы склонность к литературному делу была свойственна ему на протяжении всей жизни.
Однако будущее отца определила случайная встреча с руководителем городской художественной студии – Владимиром Витальевичем Образцовым, о котором сказано немало теплых слов его учениками.Так, народный художник СССР Г. Айтиев вспоминал, что «…занимаясь у Образцова, он впервые понял, что искусство может целиком захватить человека, стать целью его жизни…» ( Н.Черкасова. Гапар Айтиев, М, 1961, стр.8.) Отец, посвящая своему первому учителю много страниц дневниковых записей, писал в 1934 году: «Образцов был …единственным художником Киргизии, ее первым мастером, ее поэтом. И только в годы создания Союза художников Киргизии, которому отдал так много сил покойный, увеличились ряды работников ИЗО фронта республики». Он говорит об Образцове, как о «человеке бесподобной честности, творческой напряженности, больших познаний в области истории и философии искусства…» и называет «любимым другом и учителем». Влияние учителя на будущего художника было достаточно сильным. Алексей Александрович до последних дней вспоминал с благодарностью Образцова,поддерживал теплые отношения с дочерью и внуками своего друга.
В 1927 году Васильев, после окончания художественной студии Образцова, Наркомпросом КАССР был направлен в Москву, где учился сначала в художественном училище «Памяти1905 года» у Е.А. Якуба, а затем поступил во ВХУТЕИН (Высший государственныйхудожественно-технический институт) на полиграфическое отделение.
В те годы в институте шла непримиримая война между формалистами и художниками — реалистами. Низвергались методы художественного воспитания, авторитеты, традиции. Васильев так же как и многие его сверстники, отдал дань экспериментам, далеким от реализма.
Михаил Порфирьевич Сокольников (П.Сокольников — искусствовед заслуженныйдеятель искусств РСФСР, автор более 50-ти монографий о русских художниках), тогда преподаватель ВХУТЕИНа, писал в письме от 17 сентября 1972 года Алексею Александровичу: «Вспомнил Москву начала тридцатых годов, полиграфинститут, наше знакомство и встречи. Как сейчас вижу Ваши зоркие глаза, волнующий взгляд, боевое стремление вперед. Как хорошо, что Вы ушли изтогдашней Москвы, от схоластики и формализма вхутеиновской графики». Уйти от чуждого ему в дальнейшем направления помогли отцу преподаватели, о которых он вспоминал с величайшим уважением и симпатией. «Мне пришлось учиться у великих художников современности таких, как В.А. Фаворский,С.В. Герасимов, Д.С. Моор и др. Месяцы и годы ежедневного общения с ними навсегда утвердили и укрепили во мне любовь к традициям реалистического искусства, любовь к творческому поиску на основе изучения натуры и жизни». (К.Роднин, А.А. Васильев, Каталог, Кишинев,«Тимпул», 1972). Однако к этому утверждению Алексей Александрович пришел не сразу.
Атмосфера, царившая во ВХУТЕИНе дышала талантливостью. В стенах института почти одновременно учились люди, внесшие в дальнейшем большой вклад в советскую культуру. Это были будущие Кукрыниксы, С.Образцов, А. Дейнека, А. Кокорин , А. Каневский, Н. Долгоруков и многие другие. Политическая жизнь страны, вопросы литературы и искусства волновали студентов. Бурные диспуты, споры вспыхивали постоянно. Молодежь стремилась найти ответы на беспрестанно возникающие вопросы. И тут огромную роль в формировании художников сыграли запоминающиеся встречи и беседы с людьми, имена которых записаны в историю мировой культуры. Алексей Александрович вспоминал, что ему в молодости, а также на протяжении жизни «..приходилось встречаться с А.В. Луначарским, быть на квартире в Кремле у Демьяна Бедного, беседовать с Рабиндранатом Тагором. «Мое первое назначение директором художественного музея, — писал он,- подписывал и напутствовал Феликс Кон, но, пожалуй, больше всего запомнились встречи с Маяковским». Об одной из них отец рассказывал:
«Лубянский проезд. 5-й этаж. Почти рядом с Политехническим музеем. Комната с одним окном. В ней жил Маяковский с 1919 года, позже она служила ему кабинетом.
Я входил туда с дрожащим сердцем. К какому-то сложному чувству большой любви к поэту примешивалось беспокойство: примет ли он? Правда, этот визит оправдывался его приглашением — заходить, но приглашение было адресовано «нам», а не мне, оно было сделано во время его выступления в актовом зале института после возвращения из-за границы. Удивительно, как быстро прошло стеснение, когда я увидел поэта, он узнал меня, и мне даже показалось, что он обрадовался этому перерыву в работе, минутному отвлечению.
— Что Вы писали вчера? — как-тонеобычно начал он разговор. Я рассказал ему о работе над постановкой в живописи.
-Как-нибудь все эти натюрморты выбросят к черту. Хватит надраивать кисть на мертвую натуру.
Мне кажется, Маяковский был человеком, который искал новое везде, всегда, всюду. Он не хотел сказать, наверное,что не надо писать натюрмортов, но он был против шаблона, заскорузлого, омертвленного метода художественного воспитания.
Он говорил, а сам перебирал какие-то рукописные листы и некоторые из них комкал и бросал в корзину. Почему у меня тогда не возникла мысль попросить бумаги из корзины? Выброшенные им тогда, но нужные сегодня для истории, как документы его требовательности, его поисков.
Маяковсий расспрашивал о преподавателях — он знал всех. Больше всего интересовался и хвалил П.Кончаловского.
Он умеет грязью писать чистые облака.
Потом вдруг ошарашивает вопросом:
— Почему Вы хотите стать художником?
— Мне сейчас кажется, что он, в сущности, так изучал людей и жизнь. Он требовал ответов на свои вопросы как заинтересованное лицо, как судья, как учитель.
Я никогда не забуду его фразу:
— Художник это не тот, кто умеет рисовать, а тот, кто умение рисовать превращает в оружие.
Эта мысль была выношена всей жизнью, всем творчеством, всей борьбой.
Я передал Маяковскому приглашение снова прийти к нам, рассказал ему, что после его выступления вся молодежь была возбуждена и хочет видеть и слышать его еще. Он обещал быть». (А.А. Васильев. Живой с живыми…- «Советская Молдавия», 1963,19 июля. Печатается с сокращением.)
Кроме Маяковского, революционный дух которого был очень близок молодежи, студенты слушали таких известных поэтов и критиков, как Безыменский, Селивановский, Кирсанов, Асеев и др.
Поэзия сильно увлекала отца и позже (на протяжении жизни отец собирал поэтическую библиотеку, знал много стихов наизусть), но именно в студенческие годы им написано много лирических стихов и романтическая поэма «Скифы». По рассказам отца, студенческие годы его были до краев наполнены — книги, музеи, театры,… Но только теперь из воспоминаний его друзей я узнала, как нелегко ему тогда жилось. В 1930 году умер Александр Борисович — отец папы. Мать и младшие братья остались без средств и были еще неустроены. Старшие дети помогали им как могли.
И.Г. Сульженко вспоминает: «В Москве мы с Алексеем встретились совершенно случайно в студенческой столовой в Георгиевском переулке, где были самые дешевые обеды и неограниченно черного хлеба …преимущества Георгиевки его очень устраивали … Бедняга просто голодал. Я помогал ему немного, но в этих делах Алеша был очень щепетилен». Он подрабатывал на жизнь такой работой, которую можно было выполнять ночью. Днем же он много и с наслаждением писал. И уже винституте был признан как хороший колорист. Занимаясь графикой и живописью, с одинаковым удовольствием писал портреты,пейзажи, натюрморты. На III курсе, приехав на каникулы во Фрунзе, организовал свою первую персональную выставку. Хотелось встречи со зрителем, оценки своих усилий. По его воспоминаниям, работы были темпераментные и строились на большой вере в собственные силы.
В творчестве у отца возникали постоянные вопросы. Ответы на них он искал в искусствоведческой литературе. Эта потребность в совмещении практики с теорией и историей искусства привела его после окончания института в искусствоведческую аспирантуру при государственной Третьяковской галерее. Там он учился с 1932 по 1935 год.
В залах одного из лучших музеев страны молодой художник постигал неповторимую красоту русского искусства,которое оставило глубокий след в формировании его творческой манеры.
Руководитель по аспирантуре, скупой на похвалу А.А. Федоров-Давыдов (А.А. Федоров-Давыдов- заслуженный деятель искусств, член-корреспондентАкадемии художеств СССР, профессор, доктор искусствоведения.) в письме к Алексею Александровичу от 29 сентября 1967 года вспоминает сделанный отцом в Третьяковской галерее «чудесный доклад об истории импрессионизма», в котором самым ценным, на взгляд учителя, было «органическое сочетание» личного понимания французского искусства художником-профессионалом и верное освещение его исследователем-теоретиком.
В 1935 г. отца направляют во Фрунзе директором государственной картинной галереи.
Приехав во Фрунзе, Алексей Александрович взялся за организацию музея. Дело долго не ладилось, но все же ему с группой молодых энтузиастов удалось открыть выставочный зал. Это было крупным событием в культурной жизни Киргизии.
Живописных работ отца этого времени сохранилось очень мало. Об этом периоде творчества можно судить в основном по газетным статьям.
Молодой исследователь киргизского искусства Б.Д. Будайчиев называет 30-е годы временем утверждения в киргизской живописи темы современности через обращения художников к портрету, и, упоминая среди других фамилию отца, считает эти годы временем накопления профессионального мастерства. (Б. Д. Будайчиев. Становление иразвитие киргизской живописи в период 1917-1941гг. Автореф. канд. дисс. Л.,1974.) Действительно, написанные им тогда портреты деятелей Киргизии — Тугамбаевой, Уразбековаи командира кавалерийского полка Кузынбаева, воспринимаются именно таким образом.
Молодой художник активно откликается на все события, волновавшие общественность. Поэтому 30-е годы длянего явились еще и временем нащупывания собственных симпатий в тематике и жанрах. После объявления решения об организации художественной выставки в ознаменование 20-летия народно-освободительного восстания 1916 года в Киргизии, Алексей Алексанрович, судя по статье С.Чуйкова (С.Чуйков. Картины о восстании 1916 г. — «Советская Киргизия». 1935, 22 июля), начал работать над темой «Заговор повстанцев». Кроме нее, он пишет картины «Батраки», «На тюремном дворе», которые представляет на II и III республиканских выставках. Эти полотна выполнены в декоративно-условной манере.
Ритмы композиций излишне усложнены, фигуры людей деформированы, поэтому идея картины не всегда понятна зрителю.
Алексей Александрович критически относился к своим работам этого периода.
Однако, прожив в Киргизии два года, он трудился не покладая рук. Пишет картины — «Похороны на Красной площади», «Физкультурницы», «Пушкин в Павлищенском бору». Писал он и статьи о художниках В. Образцове, С. Чуйкове, Л. Касаткине.