Слова очевидцев всегда важны. Их значимость возрастает, когда речь идет о глобальных событиях. Публикуемая ниже статья посвящена одному дню в истории России, роль которого трудно переоценить. Его связывают с началом первой русской революции.  Речь идет о 9 января 1905 года — дне, который  вошел в историю, как «Кровавое воскресенье».
Автор подписал текст двумя буквами Б. Б. (см. ниже).  Это Борис Валентинович Беккер — покровитель и  хороший знакомый бабки Натальи Алексеевны.
Статья предоставлена сайту внучкой Бориса Валентиновича Галиной Ивановной Ивановой.  Семья  Ивановых-Беккер  уже не раз упоминалась на сайте (и будет еще не раз упоминаться впредь) дружит с семьей Васильевых-Бусловых  уже третьим и четвертым поколением.
Среди огромной горы литературы о революции 1905 — 1907 годов данная, нигде ранее не публиковавшаяся, статья очевидца — последняя и поэтому по праву занимает вершину.
Помещаем текст о кровавом дне тогда, когда страны отмечают  годовщину Победы в войне — самой кровавой в истории.  Даты тоже перекликаются: 9 января 1905 года и 9 мая 1945 года.

Художник В. Серов (очевидец «Кровавого воскресенья»)  «Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваша слава?»,  1905 г., Русский музей

Борис Беккер

Петербург 9-е Января 1905
Около часу дня мне без особых приключений удалось пройти с Невского просп. к Александровскому саду. День был хотя и не солнечный, но ясный. Погода тихая, на панели у сада собралась толпа большею частью из забастовавших рабочих. Толпа эта вела себя в высшей степени спокойно. Даже когда конная полиция на противоположном углу Невского проспекта стала прогонять собравшуюся там публику, и когда на наших глазах какой-то околоточный до крови избил при этом мальчика. Даже тогда эта толпа была спокойна, и только порой в ней отдавались отдаленные сдержанные выражения негодования. Тут невольно мое внимание обратила на себя какая-то женщина в шляпке. Скромно, но вполне прилично одетая. Она очень энергично успокаивала рабочих: «Ради бога, не волнуйтесь, не кричите, не давайте повода полиции прибегать к оружию. Ваше дело лишь быть здесь и стоять. Ждите, вот придет крестный ход, нашим присутствием здесь вы должны только показать, что вы согласны со всеми». Окружающие подчинялись вполне ее словам и сдерживались даже в своих выражениях. Я подошел к ней, мы разговорились.
«Вчера в 11 местах в городе были совещания, читались петиции … и было решено, чтобы все сочувствующие делу шли без всякого оружия сегодня к Зимнему дворцу. Решено, чтобы никто не смел производить ни малейшего беспорядка, чтобы все было тихо и спокойно», — сообщила она мне. «Только бы студенты не выкинули флагов», — с опасением говорила она потом. Но, однако, флагов никто не выкидывал. Около 1, 1/2 ч. На площади разнеслась весть, что крестный ход от Нарвских ворот разогнан полицией. Тогда она стала успокаивать ближайших, говоря, что может быть, пройдет другой крестный ход. «С трех сторон пошли с крестным ходом, авось хоть один дойдет сюда, товарищи», -говорила она.

Художник В. Маковский    9-е января

В это время, или даже чуточку ранее, сначала конные жандармы, а потом и кавалерия проехали несколько раз сомкнутым строем по площади перед Александровским садом и согнали всю толпу на панель. Кавалерия красиво, как на параде, выстроилась перед нами, занимая всю ширину от Алексанровского сада почти до угловых домов Невского проспекта.
Несколько времени мы, никем не тревожимые, любовались оживлением, царствовавшим на Невском проспекте и бравым видом, выстроившихся перед нами, войск. Вдруг горнист заиграл какой-то сигнал. Кавалеристы обнажили оружие, раздалась команда, и вся масса кавалерии на карьере понеслась на нас. Толпа подалась ближе к решетке, и кавалерия промчалась перед нами развернутым фронтом, как на параде, никого не задавив ни лошадьми, ни оружием. Это обнаженное оружие сверкало в воздухе, но не опускалось ни на кого из присутсвовавших зрителей. Мы невольно залюбовались на нашу кавалерию, когда она доскакала почти до здания Военного Министерства, повернула обратно: маневр при этом был так оживленно красив, что в толпе вырвалось несколько возгласов невольного восхищения. Проскакав обратно, кавалерия выстроилась на прежнем месте. Затем, через несколько минут, также блистая обнаженным оружием, повторила свою атаку и с тем же успехом. Когда кавалерия после двухкратного исполнения вышеуказанного маневра отошла почти к арке Главного Штаба, я стал пробираться понемногу вперед по направлению к Зимнему Дворцу. Толпа стояла по-прежнему спокойная. Люди разговаривали между собой доверчиво и даже весело. Когда я был на полдороге от газетного киоска до угла Александровского сада, в толпе послышалось: «Пехота, пехота». Действительно, на площадь Зимнего дворца к Александровской колонне подходил отряд пехоты. Затем, через несколько минут послышался какой-то сигнал. Солдаты взяли ружья на руку и двинулись в штыки на толпу у сада. Однако они шли как-то нерешительно, и это сразу бросалось в глаза. Затем сами ли они без команды или же напротив по команде, но только они остановились шагах в 20-и от передних рядов толпы, затем повернули кругом и снова стояли почти к самой колонне. Тогда кавалерия, бывшая в это время во флангах пехоты, вновь выехала и по-прежнему заняла почти всю ширину от Александровского сада до угловых домов Невского проспекта. Я же, движимый любопытством, вновь стал понемногу пробираться вперед и вскоре очутился почти впереди всех рядом с правофланговым кавалеристом. Тут какой-то субъект, не принадлежавший по виду к числу рабочих, скорее так называемый золоторотец, немного под хмельком потешал публику своим балагурством. «Да ты сыграл бы веселенькое, — обратился он к трубачу, — а то уж стоять-то стало скучно». А через несколько секунд он вновь, обращаясь к тому же трубачу, балагурил: «Ах, братец, что ты без дела стоишь. Хоть слетел бы в «казенку» за мерзавчиком». Кругом улыбались. Однако, один из очень прилично одетых рабочих, строго обратился к золоторотцу: «Довольно, не место здесь паясничать». Тогда я в свою очередь заступился за последнего: «Ну зачем вы так строго», — сказал я, — «Всякая шутка ведь только на пользу вашего дела». Через минуту золоторотец как ни в чем не бывало продолжал балагурить: «А что, ведь я, если б захотел, свалил бы этого трубача, да и с конем-то его вместе». «Что ж, братец, попробуй»,- смеюсь я , смеются все окружающие. Я пишу эти мелочи и эти подробности, чтобы показать какое-таки прямо невинное настроение царило в толпе всего- навсего за какие-нибудь пять минут до пальбы.
В это время вновь послышалась команда и кавалерия вновь хлынула вдоль александровского сада, прижимая толпу к решетке. Под напором ее я был притиснут к самой решетке. Какой-то офицер, мчась сбоку кавалерии грозил обнаженной саблей и кричал: «Расходитесь». В ответ на это я крикнул со своего места: «Вы видите, что при этих обстоятельствах уйти нельзя». Рядом со мной, как сейчас вижу перед глазами , стоял какой-то благообразный рабочий с кротким, но в тоже время серьезным лицом, и он обратился ко мне: «Уходите – ведь мы вас не держим». И это было сказано так кротко, таким мягким деликатным тоном, что словно что-то оборвалось у меня на сердце, и я поспешил ответить ему: «Дорогой мой, я вовсе не хотел уходить. Я только хотел дать понять офицеру, что он требует невозможного».
Между тем, кавалерия промчалась как раньше почти до военного Министерства, вернулась назад и расположилась по обе стороны от пехоты. Мы не раздвинулись и вновь заняли всю ширину панели. Я в это время очутился как раз в пятом ряду от войск, находившихся от нас в ста шагах. По-прежнему полное спокойствие царило в толпе. Не было ни криков, ни вызывающих поступков, ни флагов. Мы по-прежнему стали смирно беседовать, отнюдь не предчувствуя надвигавшейся грозы. Вдруг заиграл рожок.

Художник И. Владимиров

«Ну, вот, мы дождались и музыки», — послышались шутливые возгласы в толпе, не подозревавшей трагического смысла сигнала. В это время передние закричали: «Они поднимают ружья, они целятся».
Толпа обнажила головы, замахала фуражками и закричала солдатам: «Товарищи, не стреляйте». «Не сметь стрелять, товарищи», — закричал и я. Мчатся несколько секунд – длинных, как часы. За эти секунды мы успели обменяться мнением с ближайшим рабочим, что если и будут стрелять, то холодными зарядами, что бояться нечего, ибо опасности нет никакой. И вдруг раздался первый залп. Передние три ряда толпы сразу, как подкошенные не повалились, а просто присели на месте. Насколько я лично был далек от мысли об опасности, можно судить по тому, что при виде этих, опустившихся, присевших на землю людей, у меня промелькнула мысль: «Да зачем это они присели?». А потом – догадки: «Уж не (неразборчиво) ли было у них присесть, когда солдаты станут стрелять». Но вот раздается второй залп через две или три секунды после первого. Падают стоящие впереди меня, двое справа, падает один слева от меня. А я вновь гляжу с недоумением, все еще нет сознания всего ужаса нашего положения. Я оглядываюсь и тут вижу: позади меня, в двух шагах у самой панели лежит юноша рабочий лет восемнадцати, не больше. Висок его пробит, и из раны сочится кровь. Только тут я понял, что стреляют боевыми патронами, и повернул назад. Пока я шел до газетного киоска, т.е. всего 40-50 шагов, позади прогремели еще два залпа и какой-то странный одинокий выстрел. Уходя я слышал, как кричал один рабочий у решетки сада: «Товарищи, стойте, не уходите».
У самого киоска другой рабочий кричал то же самое. Я подошел к нему, говоря: «Бесполезно. Негодяи стреляют боевыми патронами. Я видел убитых». Потом я вышел в сад и осмотрелся – не ранен ли я. Затем чувство гнева, чувство бешенства, горькое чувство бессилия и незаслуженной обиды охватили меня. Дальше я уже смутно помню как я шел по саду. Как несколько раз останавливался и вокруг меня собиралась толпа. Я что-то говорил. Потом снова шел, снова останавливался и снова говорил.
Два дня я был исключительно под впечатлением этих грозных событий. Две ночи я ни на минуту не мог сомкнуть глаз: передо мною вновь проходила эта картина бойни. Я вновь переживал ее: но уже не с прежним спокойствием неведения.

II
Слухи о готовящейся демонстрации заставили любопытствующих петербуржцев устремиться на улицу.
Из дома мы вышли в третьем часу и направились к Николаевскому вокзалу. По Лиговке по мере приближения к Невскому уже чернел толпившийся повсюду народ. На Знаменской площади толпа покрывала уже всю площадь. Это не была стоящая толпа. Все это были прохожие. На углу у Знамения стоял взвод пехоты, на другом углу взвод казаков. Ружья были составлены в козлы, лошади покрыты попонами, солдаты – у костров. Простившись с товарищем, я пошел по Невскому. Густая толпа народа, двигавшегося в оба направления, покрывала оба тротуара по Невскому. Масса извощиков неслась в обе стороны. Общественные (сани?) были переполнены публикой (неразборчиво) не было. На больших перекрестках по углам стояли кучки любопытных, — всматривавшихся в сторону Адмиралтейства и, как бы, чего-то ожидавших. Начиная от Публичной библиотеки ездили разъезды драгун. Один взвод ехал от часовни к Публичной библиотеке. Другой взвод в то же время по другой стороне в обратном направлении. От часовни до Полицейского моста разъезжали непрерывно таким же образом два других взвода. Эти разъезды действовали возбуждающим образом. Круто поворачивая в конце своего участка, они заставляли бросаться в сторону извощиков и пешеходов. Толпа, смешанная из мастеровых, интеллигентов и обыкновенной нарядной публики, провожала разъезды и злобными и ироническими возгласами: «Герои, победители, подлецы и т.п.». У Полицейского моста стоял взвод конницы и хотя не загораживал дороги, но извощиков далее не пропускал. Пешеходы большей частью добровольно останавливались перед мостом и поворачивали назад, так как за мостом тротуары были почти пусты.
Поднявшись на Полицейский мост я увидел странную картину. Улица была пуста, только по тротуару проходили одинокие прохожие. За выступами домов, под воротами и в подъездах прижались небольшие группы преимущественно учащейся молодежи. Из за угла Морской выбежало два или три офицера, которые, размахивая обнаженными шашками, бросились на небольшую кучку людей, стоявших на углу, за ними выбегали солдаты, которые строились в ряд по диагонали перекрестка. Стоявшие на углу – по-видимому подмастерья и мальчишки – разбежались, и небольшая их группа – человек пять – появилась на противоположном углу. «У-лю-лю», — раздалось среди них. Офицер бросился туда и, устремившись по тротуару за каким-то мальчишкой взмахнул над ним шашкой. Тот увернулся от удара, отбежал и кричал что-то офицеру. «Тебя первого, тебя первого», — закричал офицер и, подбежав к солдатам, скомандовал: «Заряжай». Я в то время как раз дошел до Морской. Солдаты защелкали затворами и, как мне показалось, по нескольку раз. «А это они распугивают таким образом публику», — подумал я. Но одно мгновение зрелище этого офицера, гонящегося с шашкой за дразнящими его мальчишками, вызвало во мне страстное желание броситься на него и дать ему пощечину, но я сдержал себя и пошел дальше по Невскому к Дворцовой площади. Только тут я смутно почувствовал, что там уже совершилось что-то важное. В Александровском саду бродили разнообразные группы. На площади рядом стояли войска. Прямо против Александровского сада стояли столпившись кавалергарды или кирасиры, влево вдоль дворца – пехота, длинными уходящими вдаль рядами. Вокруг Александровской колонны и дальше за нею — перемешавшись пешие и конные, не особенно много, составив ружья в козлы и греясь у костров. Они стояли как бы отдыхая.

Я пошел направо по тротуару вдоль решетки сада. На углу, на повороте к Дворцовому мосту, стояли два конных жандарма и на тротуаре был набросан свежий снег. Какие-то два человека проходили по этому снегу, вглядываясь в него и ступая как-то странно, осторожно, точно по тонкому льду. Я пошел к ним. Это была огромная лужа крови, засыпанная снегом. Молча проходили через нее люди. Чувство стыда и ответственности за эту кровь, я думаю, мешали сказать слово, посмотреть друг на друга. Жандармы, поставленные, чтобы разгонять народ, не осмеливались нарушить минуту сосредоточения, которую испытывал каждый на этом месте смерти. Дальше, поодаль, пройдя мимо еще нескольких таких мест, залитого кровью снега, окровавленной в нескольких местах решетки сада, люди останавливались и делились впечатлениями. Было около 4-х час. Свидетели происшедшего рассказывают как было. Какая-то женщина-чухонка уже заканчивала свой рассказ, когда я подошел. Она говорила, что какая-то дама после залпов бросилась с другими с площади перелезать через решетку в сад, но запуталась в ротонде и упала на острые копья решетки. Прорвала ротонду и платье и сильно поранилась. И другие многие поранились, перелезая через решетку, думая спастись в саду. Она была совершенно и подавлена и поражена тем, что увидела. Собеседник и она помолчали. «Ну и чтож, пусть теперь стреляют, я не уйду, пусть теперь убьют», — вдруг сказала она. И действительно, какое-то чувство безразличия к жизни и смерти и жажда разделить общую участь охватывали тут: это не злоба и не раздражение, а ровное тупое сознание безвозвратности, непоправивимости происшедшего. «А много здесь полегло народу?»,- спросил я женщину. «Да человек 50, не знаю наверное»,- сказала она. Мне хотелось проникнуть в сад, где было больше толпившегося народа, я пошел вперед и приблизился к проходящей группе, где пожилой господин рассказывал, как кавалерия раздавила студента. Вход в сад со стороны Адмиралтейства был заперт и мне пришлось пройти дальше к Дворцовому мосту. Я догнал господина, рассказывавшего про студента и спросил, видел ли он как стреляли. «Да и теперь стреляют. Сейчас вот давали залпы на углу Морской и Невского», — сказал он. «Как?»- воскликнул я, — да ведь там пустые улицы. «Ну, на Морской им нельзя было не стрелять»,- сказал господин.- «Там стали убивать офицеров. Я сам сейчас видел как несколько человек бросились с тротуаров на проезжавшего на извощике генерала, сбили с него шапку и стали бить его по голове, по лицу, по спине, пока не подошли солдаты». «Так значит, — подумал я,- они и там не только щелкали замками, а и вправду стреляли». Я пошел назад, чтобы войти в сад, а также с надеждой найти этого офицера, который стрелял в улюлькавших мальчишек и в одиноких прохожих. Мне хотелось посмотреть прямо в лицо этого ужасного и непонятного мне человека, которому случаем дано было право жизни и смерти чуждых ему совершенно, идущих по улице людей, и который пользовался этим правом как безумный, не сознавая, что он делает. Стоявший между Адмиралтейством и розовою решеткой Зимнего дворца пикет кавалергардов не пустил меня обратно на Дворцовую площадь. Но я обошел Адмиралтейство, вышел в Александровский сад с другой стороны и прошел снова к решетке против Дворцовой площади.

В одной группе рассказывал мне 16 лет. мальчик из лавки. «Вы были тут»,- спрашиваю его. «Да вот также как с вами, разговаривал тут с одним человеком, а с площади вдруг как шарахнут, так народ валом и повалился около решетки. (Внутри сада). Ну мы побежали все прочь. «А кто же стал прибирать раненых?», — спрашиваю. «А народ уже вернулся немного погодя, стали выносить, а там на Гороховой, да с Морской стали заворачивать извощиков и привозить сюда за ренеными». «Тут как упал народ, — вмешивается еще один в разговор, — доктор военный сбросил шинель, подбежал, стал разбирать раненых , а тут полковник тоже походит. Доктор-то и говорит ему: «Г-н полковник прикажите лазаретной повозке подъехать». «Для мерзавцев у меня нет повозки», — ответил полковник. «Ну, так вы сами – мерзавец», — говорит доктор, и стал с народом разбирать раненых. «Этого оставьте, — говорит, — этого оставьте, а вот этого берите». «Да»,- вставляет свое слово еще один, — «Теперь у господ докторов уважение-то к военным стало не очень большое, как они одного тайком избили». Мне хотелось скорее пойти на Невский, где только-что стреляли, и поэтому я не стал больше разговаривать, расчитывая и потом узнать лично от очевидцев что произошло тут на Дворцовой площади.
Ворота у сада против Невского были закрыты, но на Гороховую открыты. Я вышел из сада, прошел налево вдоль решетки и пошел по Невскому. Конный пикет загородил совершенно дорогу. Жандармы на лошадях стояли плотным рядом от стены дома до противоположной стены.Человек шесть прохожих стояли тут. Господин говорит даме: «Пойдем-те же». «Да я боюсь»,- говорила дама, — «Тут же лошадь стоит совсем близко, обойдем-те лучше по Кирпичному». Узкий проход между лошадью и домом занимал городовой. Потеснив немного городового рукой, что заставило отодвинуться и лошадь, я прошел дальше по Невскому. Из улицы Гоголя и из Морской на Невский заворачивал поток извозщиков и много прохожих. Солдаты, которые тогда стояли на углу Морской, теперь стояли на Полицейском мосту. Это были Семеновского полка, как я заметил еще раньше. Пехотинцы занимали половину моста и стояли на самом горбе. Дальше их тоже на половину моста стояли смешавшиеся конные, а за ними чернел Невский, масса экипажей и публики. Извощики в два и в три ряда объезжали зигзагом сначала справа пеших, потом слева конных. Когда я подходил к мосту, протрубила труба. Тот же офицер, что и раньше, стоял шагах в пяти впереди солдат. Я подошел к нему и посмотрел ему в лицо, затем повернулся и пошел с моста к Невскому. На углу на тротуаре толпилось много публики. Впереди стояла кучка народу, человек 30 большей частью мастеровых, из которой улюлькали солдатам и что-то кричали. Не успел я дойти до тротуара, как снова затрубила труба, офицер сорвался с места и закричал: «Да расходитесь же, сейчас будет залп». Несколько полицейских бросились задержать проезжавших через мост извощиков. Я свернул на Мойку влево, не пройдя шагов двадцать и видя, что залпа нет, подумал, что ведь не станут же они стрелять, когда здесь масса публики и повернул назад к Невскому. В это время офицер на мосту закричал: «Вот они где», — показывая в нашу сторону. Солдаты сделали полоборота на мойку. Бывшие на набережной люди, частью легли на мостовую, часть бросились укрыться за выступами домов. Бросился со всеми и я. В это время раздался залп. Я подбежал к ближайшим воротам, но ворота были заперты, а за выступом стояло же несколько человек, да и Мойка идет здесь полукругом, так что укрыться все равно нигде было нельзя. Тогда я пошел, удаляясь от Невского, но едва сделал пять шагов, как последовал второй залп. Я заметил, что все, и я в том числе, после залпа прижимались к домам, а некоторые потом бежали несколько шагов. Видя невозможность уйти или скрыться куда-нибудь, я остановился у ворот третьего дома от Невского. Гимназист, легший на дорогу после второго залпа вскочил и побежал во весь дух. «Степанов», — закричал пристав с той стороны Мойки, — «У тебя там свои люди?». «Точно так», — отвечал городовой из-под ворот, где видно было через решетку человек 10 городовых и человек 15 дворников. «Запри ворота», — скомандовал пристав. Ко мне подошел какой-то путеец лет под 45, один гражданский инженер, очень изящно одетая молодая дама и господин в шубе. Нас всех занимал вопрос, стреляли это пулями или холостыми. Последовал третий залп, но уже в другую сторону. Все заметили, что после первого залпа посыпались сверху льдинки и комочки снега. Я думаю, что стреляли в крышу дома, большинство говорило, что стреляют холостыми. Убитых или раненых было не видно. Один старичок благообразного вида уверял, что по звуку слышно, «что холостые», вылезший из лавочки лавочник добавил: «Не будут же они в публику пулями стрелять».

Бежавший гимназист догнал кучку своих товарищей и по-видимому довольный или тем, что уцелел, или тем, что попал под залп, рассказывал, что рядом с ним упал после залпа человек. «Что же вы рассказываете чего не было, ведь никто же не ранен и стреляли они, кажется, холостыми», — сказал я. «Как холостыми, когда пули так и чиркали об мостовую», — запротестовал гимназист. Я не стал спорить, обошел по Мойке на Конюшенную и уехал на извощике домой. На другой день я узнал, что пули пробили вывеску магазина Фейка и окно, у которого я был во время первого залпа, на высоте 1. ? аршина от поверхности тротуара.
Таким образом, возможно, что гимназист действительно говорил правду о чиркавших по земле и даже, может быть, что среди людей, легших на мостовую были и раненые.
Теперь мне припоминается, что однажды я уже переживал это настроение вместе с толпой. Это было у ворот Ваганьковского кладбища, куда свозили погибших на Ходынском поле во время коронации. Безмолвная, проникнутая тупой болью и смирением, сознающая невозможность уже что-либо изменить, стояла тогда толпа у ворот безропотно исполняя немногие распоряжения полиции, то пускавшей на кладбище, то не пускавшей туда, то принимавшейся разгонять собравшихся у ворот людей. Толпа отходила, потом приближалась снова и не могла оторваться от лежавших на кладбище тысяч обезображенных трупов своих людей, с этой же толпою раньше живших одинаковой жизнью. 9 января 1905 г. PS     Разглядела и оцифровала текст Юлия Воробьева.