С.С. Чоколов — известнейший в Молдове художник-прикладник. Он часто упоминается на нашем сайте. Неудивительно. Наталья Алексеевна Васильева много сил отдала пропаганде и популяризации художника. Периодически НА печатала статьи о творчестве Чоколова, а когда его не стало написала большую книгу.
Сергей Семенович Чоколов — человек интересной биографии. Не подозревая, огромное количество людей во многих странах мира, сталкиваются с его фамилией — на самой известной картине Поленова «Московский дворик» изображен дом родителей художника.
В. Поленов Московский дворик Слева дом родителей С. Чоколова
Большая часть биографического материала изложена в монографии НА и выложена на сайте. Также на наших страничках можно ознакомиться с уникальной информацией — записью голоса Чоколова, в которой он рассказывает о своей жизни. Теперь мы имеем возможность представить голосовую запись в текстовой форме.
Чтобы не разбивать звук и текст, выкладываем их вместе.
Сергей Чоколов вспоминает
(Аудиозапись от …….. года. Личный архив Н.А.Васильевой.) …Играло все-таки большую роль во всей нашей жизни. Так как Савва Иванович Мамонтов был все-таки исключительно одаренной натурой с изумительным характером: такой кипучий бурный, в жизни всем интересующийся, с каким-то большим напором жизненной силы, заставлявшей всех окружающих прислушиваться и повиноваться ему. Он был одновременно и меценатом оперы, имел собственную оперу в Москве, и любителем живописи. И вокруг него толпилась и группировалась целая группа художников, которых он поддерживал, и, которым указывал, и, которых наставлял. Он имел и свою маленькую такую мастерскую керамическую или заводик, в котором делал вот эти (невнятно). И, как мне рассказывал отец, очень часто они проводили время вместе. Вечером где-нибудь в кабинете, где горел камин, кто-нибудь читал, а все друг друга рисовали или лепили. Я помню, такие маленькие бюстики… Один художник рисовал папу, папа старался зарисовать его и так далее, и так далее, и так далее. 
М. Врубель Портрет Саввы Мамонтова Третья сторона деятельности Мамонтова — это любовь к народному искусству и прикладному искусству. Вокруг него создалась целая ячейка любительниц, больше всего женщин, именно прикладного искусства и народного, которые создали у себя в разных местах России кустарные мастерские. Это был как раз расцвет кустарных художественных мастерских в России. Другая сторона совершенно деятельности Мамонтова — это строительство железных дорог. И вот, он так с большим размахом, с большим предвидением каким-то решил построить железную дорогу в Архангельск. Ему говорили: «Ну что ты, милый мой, что вы будете там делать? Зачем вам мертвый какой-то городишко, замерзший на Севере, что вы белых медведей будете возить что ли?». А вот он предвидел, что это единственный открытый порт в открытое море. Балтийское море — закрытый, Черное – закрытый… Вне зависимости от того, насколько это выгодно или невыгодно, понимаете, для кармана. Я говорю, у него такие широкие были горизонты… Он строил в Мытищах огромный паровозостроительный вагоностроительный завод. Тоже для того, чтобы снабжать свое стороительство своими вагонами, своими паровозами. И даже другое. Он моему отцу говорит как-то: «Слушай, Сеня, вот мы строим железные дороги, а скажи мне, пожалуйста, а у нас изоляторов нету, это… фарфоровых… Мы их должны выписывать из-за границы. Нужно создать здесь какой-нибудь завод фарфоровый, который выпускал бы все. Теперь мы идем в век электричества, век, когда нужна будет изоляция и все такое. И вот, под его влиянием, мой отец в компании еще с двумя инженерами товарищ Шкареев, кажется, или Шкловский, не помню точно, решили построить первый маленький заводик по изготовлению фарфоровых изоляторов. Это фарфоровое предприятие начали делать в селе Всехсвятском. Село Всехсвятское было под Москвой. Теперь это станция Сокол. Так вот, они, насколько я помню, вместе закупили какой-то кусочек земли и начали строить там такие небольшие помещения. Купили машины какие-то по обработке фарфоровой массы, выписали из Германии, кажется. Начали, построили две или три печки, и начали обжигать, но потом, это продолжалось два-три года или три-четыре года и знаете, как всегда, в таких кампаниях очень трудно. Один работает, другие – нет, словом, кампания эта… Не вышло ничего с кампанией, и они разошлись. Разошлись, и надо было продать это заведение, этот заводик. И, в конце концов, мой отец сказал «эх» и купил сам его у других. Откупился и решил заниматься этим делом. Но он еще был на работе, вот. На постройке архангельской дороги был главным инженером дорог. В это время произошел мамонтовский крах, такой. Это целая история, этот мамонтовский крах. Э-э, я не знаю, так ли это или нет, может, я ошибаюсь, может, мои сведения неверны, потому что я их почерпнул от отца и от окружающих его лиц. Насколько достоверно — не знаю. Э-э, тогда была тенденция, которую проводил министр финансов Виттэ, чтобы выкупить все части железной дороги и все железные дороги сделать казенными, государственными. То есть — монополия по строительству железных дорог. Эту тенденцию он проводил очень упорно и очень энергично и, может, это совершенно правильно было. Вообще, Витте был человек с большим умом, с большим предвидением. Ну, так вот, одним из этих железнодорожных меценатов, таких железнодорожных тузов был Савва Иванович Мамонтов. Вот это. Виттэ, чтобы скупить подешевле, у этих частных лиц, старался как-то подорвать их деятельность. Была им назначена ревизия всех предприятий северных железных дорог. И выяснилось, что с одной стороны имеется акционерная кампания северных железных дорог – Ярославских. Другой была акционерная кампания по постройке Архангельской железной дороги. Третья — акционерная кампания Мытищинского завода. Несколько других, где главную роль и главой, фактически, был Савва Иванович Мамонтов. Но это все были разные предприятия. И вот, при такой ревизии, оказалось, что, кажется, не то полмиллиона денег из одного акционерного общества были переведены на другое как-то без того, чтобы это формально было бы это все оформлено, без общего собрания, без ничего. Одним словом, поднялся вопрос о том, что это злоупотребление, и было назначено следствие. Начался процесс судебный. Савва Иванович перенес это очень трудно, тяжело, конечно, такой процесс. Сразу все, так сказать, дела его пошатнулись, акции начали падать в стоимости и так далее, и так далее, и так далее. Одним словом, получился крах, после которого был процесс судебный, признали его, кажется, виновным в нарушении, и он должен был вернуть какие-то большие деньги. И он разорился. После этого эти все железные дороги ушли государству.
Всесвятское 1926 год 
с. Всесвятское. Начало XX века. Строительство фарфорового завода Чоколова Это коснулось также моего отца. В том отношении, что он как раз был главным инженером, кажется, или начальником дороги. Ему оставалось уйти, так сказать, в казенные железные дороги, и он остался без такой специальной работы. И вот тут он и занялся, заинтересовался этим фарфоровым заводом. И тогда начал свою деятельность на развитие этого дела. Это было уже, вероятно, около девятисотого года. И вот все это время он, его главная работа была этот фарфоровый завод. Вот здесь почти из ничего из маленького заводика к семнадцатому году это был уже довольно хорошо оборудованный небольшой завод, специализирующийся на изготовлении только фарфоровых изоляторов, снабжавший все железные дороги, почту, телеграф, телефон, а также другие предприятия фарфоровыми изоляторами русского происхождения и русского изготовления. Таких заводов вообще в России тогдашней было сравнительно немного. И поэтому Мамонтов и тут сыграл известную роль для освобождения нашей индустрии и строительства от зависимости от заграницы. Теперь, я вот как-то недавно узнал, этот завод все также продолжает работать, и все также специализируется только по изоляторам и является одним из ведущих предприятий по изготовлению изоляторов для высоковольтных передач и так далее, и так далее. Там стоят, мне так говорили, стоят все те же четыре горна. Правда, их как-то переделали, они сейчас, кажется, на жидком топливе. Сделались двухэтажными, но все это, более или менее, в том же духе.Видите ли, каким образом Мамонтов повлиял на всю нашу судьбу. Нашей семьи и деятельность моего отца. С другой стороны влияние Мамонтова сказалось также и на моей матери. Мать моя заразилась, можно сказать, теми э-э-э попытками восстановления кустарных мастерских, которые проповедовал Мамонтов. Она так увлеклась этим, с таким жаром отдалась этому делу, что решила открыть кустарную мастерскую у нас в Воронежской губернии в селе Горожанка. И вот, насколько я помню, уже в девяносто шестом году существовала большая кустарная мастерская. Уже мальчишкой в шесть-семь лет я с большим интересом бегал туда. Там работало около тридцати девочек ковровщиц, и тридцати девочек кружевниц, которые плели кружева или, вернее, не плели а выши… шили кружева иголкой. Так называемым венецианским шитьем, где все делается исключительно иголкой. Эта мастерская была основана на том принципе, что нам нужно было дать с одной стороны крестьянам заработок, крестьянским девочкам заработок, с другой стороны — дать им знание какого-то ремесла, и третье, приучать их к художественной работе. И вот интересно то, что на этой самой мастерской была вывеска, которую, между прочим, писали мы с братом. Писали мы ее масляными красками. На зеленой доске и страшно вычурными декадентскими буквами было написано: «Жизнь без труда – воровство, труд без искусства – варварство». Забавно то, что это мы, помещики, проповедовали крестьянам, что жизнь без труда – воровство. Тогда как сами… нет, правда, у нас в доме не было такого особенного баловства и особенного безделья. Мы все-таки… отец мой постоянно работал и приучал и нас постоянно к работе.Вот. Так эта наша мастерская стала процветать в том отношении, что вначале было двадцать девочек, тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят… и начала создавать очень хорошие вещи. Первой вещью, которую я знаю, была большая интересная вещь, это в девяносто шестом, вероятно, году, когда государь Николай второй приехал только что после коронации в Нижний Новгород на открытие выставки. Там ему преподносили всякие подарки, а павильоны, которые принадлежали Мамонтову преподнесли ему во-первых большой ковер, а во-вторых большое серебряное блюдо. Этот ковер был исполнен у нас в мастерской, Это был ковер приблизительно, вероятно, пять на пять или пять на шесть метров. Толстый бархатный такой ковер, толщиной приблизительно в пять или четыре с половиной сантиметра, где на светло… почти белом фоне, светло-желтоватом кремовом фоне, был большой двуглавый орел. А кругом он был украшен гирляндой из русских и французских флагов, потому что как раз тогда было заключен альянс такой, значит, союз России с республиканской Францией. Нижний Новгород, 1896 годНиколай II посещает Макарьевскую ярмарку.
Выход императора Николая II и императрицы Александры Фёдоровны из Царского павильона. На первом плане — министр финансов С.Ю. Витте. 
Император Николай II и императрица Александра Фёдоровна в окружении свиты у входа в Кустарный павильон. 
Прибытие императора Николая II и императрицы Александры Фёдоровны к павильону Художественного отдела.
Это был первый такой большой, э-э-э большая работа нашей мастерской. Затем уже изделия нашей мастерской были и в Париже на всемирной выставке девятьсотого года, где получен был гран-при и золотая медаль. Причем, эта золотая медаль действительно золотая. У нас она лежала в специальном таком футля… коробочке бархатной такой, красной коробочке, обитой бархатом. И в Петербурге на всесоюзной выставке, не всесоюзной, всероссийской выставке э-э-э декоративного и кустарных промыслов и многих-многих других. В Нью-Йорке, Брюсселе и так далее. Во всяком случае, она была очень… так сказать, товар, продукция ее шла и распродавалась очень легко и главным образом в Леонтьевком переулке в Москве. В Леонтьевском переулке в кустарном музее. Затем в Горожанке решили: хорошо, это хорошо для девочек, почему же не дать также мальчишкам какое-то умение, какое-то ремесло и дать как-то заработок. И организовали две мастерские для мальчишек. Одну такую плетарную мастерскую, где плели из ивы корзины и мебель, а другую — столярную. Но, к сожалению, эти мастерские не пошли.Потому что очень трудно было организовать, во-первых, организовать обучение. Нужен был столяр, хороший плетельщик. Эти э-э-э мастера, вообще, все были пьяницы. Пьяницы были не одни они, а спаивали всех своих учеников, а те начинали дебошировать, учинять скандалы, хулиганить. Одним словом, это продолжалось два или три года, и пришлось их закрыть. Мастерские кружевная и ковровая просуществовали до семнадцатого года. Что стало после семнадцатого года, я не знаю. Мне очень хотелось бы поехать туда и посмотреть. Это было специальное помещение, довольно большое помещение: кирпичное, покрытое оцинкованным железом, где сидели и работали эти девушки. Интересно то, что там должны были бы сохраниться много рисунков, много шаблонов ковров. А рисунки часто давали многие очень хорошие художники из окружения Мамонтова, Тут были и рисунки Головина, тут были рисунки Носрэй, тут были рисунки Билибина и других художников. Вот. Видите, и в этом отношении снова Мамонтов сыграл большую роль, потому что я сызмальства уже привык смотреть на ковры, любоваться ими, самому ходить э-э-э в мастерскую, садиться за станок, ткать эти ковры или вышивать, шить кружева и приучал как-то глаз к эстетическому чувству, чувству прекрасного. Особенно интересно… Был я помню раз как-то у нас в доме, такой известный искусствовед коллекционер-любитель Прахов из Киева. Он, кажется, играл одну из самых главных ролей или принимал участие в создании киевского музея народного искусства. Он приехал надолго, долго осматривал наши ковры, и потом говорит: «Вы знаете что, Екатерина Николаевна — моя мать, — ковры очень хорошие, но все это не то, вы ходите мимо ковров, вы топчете их ногами, и не замечаете их. Вы не замечаете народного искусства, вы не… надо черпать все эти орнаменты ни у Билибиных, ни у Головиных, а черпать их в народном искусстве, в традициях давних, особенно украинского и русского народного ковра. Я как-то в те времена не понимал этих слов. Как-то думаю, как странно, какой-то такой, э-э-э, как будто, почтенный человек, большой бородатый и вдруг, почему-то ему не нравятся все наши ковры. Теперь же я вполне понимаю и разделяю. Мне кажется, это один из немногих людей, который действительно понимал и ценил народное искусство. Мне хочется добавить к тому, что я сейчас описывал, что этот большой ковер, который был сделан для нижегородской выставки и был подарен государю, оказалось, лежал в кабинете Николая второго. Об этом мне сказала моя сестра. Когда, после семнадцатого года в Царском селе, теперешнем Пушкине, был открыт музей, и было разрешено ходить по комнатам бывшего царя в Александровском дворце, то она была там и увидела, что в кабинете Николая второго на полу лежал этот большой наш ковер, на котором написано было: «Исполнен в Горожанке, Екатериной Николаевной Чоколове». Это маленькое отступление и дополнение. 
Горожанка, Воронежская губерния. Начало 20 века.Летняя усадьба Чоколовых 
Горожанка, Воронежская губерния. Начало 20 века.Летняя усадьба Чоколовых 
Горожанка, Воронежская область. Начало 21 века.Охраняется государствомВот, в описанной мной обстановке и жили мы, и воспитывались. В атмосфере с одной стороны работы моего отца как инженера, потом как основателя и организатора этого фарфорового завода, с другой стороны — в работе моей матери в деревне по коврам, кружевам и другим видам искусства. Особое же, конечно, воздействие на наше воспитание оказала жизнь в деревне. И вот жизнь в деревне, для нас горожан, была для нас особо приятной и особенно радостной. Зиму мы проводили в Москве. Вначале, так сказать, дома занимались. Потом мы начали ходить в школу. Это было довольно скучное время. Несмотря на то, что были и всякие увеселения, и катание на коньках, и езда на санках, и в саду нашем была устроена горка, и мы могли прямо с этой горки спускаться на санках в пруд. А на пруду могли кататься на коньках и так далее, и так далее. Но все это было не то. Когда наступало время, весна, что мы могли уехать в деревню, то вот, как только мы садились в поезд на казанском вокзале и ехали, приближались к Воронежу, то нам казалось, что меняется совершенно вся жизнь. Во-первых, природа. Вместо подмосковных зеленых рощ, зеленых холмов, поросших лесом, вдруг начиналась ровная степь с посевами пшеницы, свеклы, подсолнуха и с большими и дальними широкими горизонтами, и с ярким солнцем, палящим знойным солнцем. Нам казалось — это юг, что это гораздо интереснее, гораздо привлекательней, чем Подмосковье. А когда подъезжали к Дону, видели его текущим среди довольно скучных голых берегов, нам казалось, что лучшего места, чем это мы никогда не видели. Сама усадьба стояла очень хорошо. Она стояла на сравнительно высоком берегу Дона, так что можно было за пять минут пробежать к Дону, выкупаться и прибежать назад. Между домом и Доном был так называемый маленький сад. Маленький сад этот занимал четыре гектара. Там был цветники, дорожки, посыпанные песочком и беседки. Беседка было одна сиреневая, другая из акаций, третья, на холмике, была встроена так, что оттуда вид открывался. И слева от нас были парники, где выращивали огурцы, дыни, арбузы и всякие овощи для стола. А направо, если пойти, там были ягодные кусты – малина, клубника, крыжовник и другие фрукты. Это был у нас так называемый маленький сад. Если мы пройдем (обрыв пленки) тут стоял дом, который другим фасадом выходил на большой двор. И большой двор был обнесен каменной оградой, и у нее было трое ворот. Одни ворота, которые вели в село и дальше на большую дорогу, которая вела в Воронеж, другие ворота, налево, шли на скотный двор, где стояли конюшня, коровник, сарай для молодняка для экипажей и так далее, и так далее.А перед домом прямо стояли третьи ворота, и оттуда продолжалась длинная липовая аллея приблизительно больше полкилометра длиной. Липовая. Старые липы, и тенистая такая аллея. Там начинался так называемый большой сад. Это был главным образом фруктовый сад. Его… он был тоже восемь гектаров сада старого, где были старинные яблони и груши, такие, что мы не могли их обхватить руками, На них была масса, казалось, замечательных яблок, но не груш. Груши были хуже. Самые лучшие груши были — бессемянка, которая поспевала в июле или августе, но и тоже, конечно, не то, что груши здесь в Бессарабии. А яблоки были очень хорошие. Потом целые заросли вишен. Это был прямо лес вишен, куда мы входили, и где сплошь висели вишни, потом падали на землю и так далее. Все это казалось нам замечательным. Дальше посожен (именно так в речи – ред.) был новый сад. Уже разбитый на квадраты и, посоженный по сортам разных деревьев, и это было уже… посадки теперешнего времени, моего отца. Тоже около десяти гектаров. Дальше оттуда шла дорога, обсоженная березой, березовая аллея, которая вела на хутор, который находился в одном километре от нас. Этот хутор… там была большая мельница, ветряная мельница, которая молола, и моторчик, который молол, когда не было ветра. Молотильный сарай, там, скотный двор, так сказать, церковь и все что полагается. Амбар для хлеба, два амбара для хлеба и так далее, и так далее. Это было самое интересное дело. Потому что мы, для нас сельское хозяйство было страшно привлекательным. Мы страшно любили ездить в поле, смотреть, когда сеют, особенно когда убирают, когда начинают жать, а когда начинали уже молотить хлеб, то оттуда нас абсолютно нельзя было отогнать. Мы с четырех часов утра ехали на молотьбу, бежали, вернее, на молотьбу, брали с собой какую-то еду, э-э-э и сидели там весь день. Самое интересное и самое забавное для нас было подавать снопы в барабан и стараться как можно больше пропустить хлеба. Это были такие рекорды… Так что сельское хозяйство у нас отнимало много времени, много интереса и создавало такую атмосферу сельской жизни. А с тысяча девятисотого года у меня уже воспоминания более четкие, более ясные, более систематичные. Я уже помню, более менее, как последовательно одно действие шло за другим. Я уже начинаю вспоминать даже какие-то общеполитические брожения и так далее. В тысяча девятисотом году, мы встречали в первый раз новый год. У нас в большом доме, в Москве, встречали новый год, и, я помню, как отец говорил, что вот до тысяча девятисотого года, это был год механизации, год железной дороги (запись обрывается, 33 мин.50 сек.). Расшифровка Юлии ВоробьевойPS Работы Н. Васильевой о Чоколове:Монография «Две жизни Сергея Чоколова»Над суетой вознесся духом.Мастер-чародейЗагадка мастера
