Перед войной и на войне (1909 — 1917). Из автобиографических воспоминаний деда Натальи Алексеевны Анатолия Ефимовича Буслова.

Содержание: — У нас будет ребенок. — Нерчинск. — Трагический случай. — Измена. — Раненбург. Семья Кутуковых. — В Москву за специальностью. — О русских, украинцах, белорусах. — Цены на товары. Оклад счетовода. — Молога. Работа по специальности.  Шутка сослуживцев. — Сапожок — затхлое место. Пожар в городе. — с Еленовка (в наст. время Оленовка — место, где родилась дочь деда Таня (Татьяна Анатольевна) — будущая мама НА).  Помещица Варвара Николаевна Ханенко. Сельхозвыставка в Киеве (1913). — Русаловка. — 1914, мобилизация, 397 Могилевская пешая дружина. — «Неправильно рапортуешь, жопа!». — г. Холм. Заведующий хозчастью. — Брест-Литовск. — Ротный каптенармус. — «Дармовой» спирт. — Февральская революция. Председатель солдатского комитета. — Демобилизация порт-артуровцев.
Н Е Р Ч И Н С К
              В конце февраля Тимофей отвез нас на станцию Котляровская. Жена ехала в Раненбург, а я снова  в  Нерчинск. Это был 1909 год.
             Где-то, не доезжая  до Рязани, мы разъехались и на прощанье  мне Фаня сказала, что у нас будет ребенок. С этой мыслью я как-то незаметно очутился в Нерчинске.
г. Нерчинск, начало ХХ века. Справа — здание прогимназии. Это здание было построено в 1767 году.

 
              Приехал как раз во время, когда Чистов (Кириллов) уезжал в командировку и в отпуск. Я оставался заместителем. Из этого следует, что литографскую премудрость печатания чертежей, я освоил настолько, что мог работать самостоятельно.
              Нанял я рабочего и мы с ним весело зажили, усердно  оправдывая  свое незнание и получаемое  содержание. Кружок, ранее довольно крепкий, распался. Кто-то уехал, Фани не было, Чистов уехал и, как будто,  что-то связующее, перестало действовать. Немалое значение имел  и выход Ф.Е. замуж.
              Впрочем, я вел с ней очень оживленную  переписку почти ежедневную и был заполнен.
              Тут среди лета произошел в нашем обществе трагический случай. Техник Зайцев рассорился с игравшим  с ним на бильярде партнером, чем-то задел его, а тот, будучи в проигрыше и «под мухой», влепил Зайцеву в желудок свинца. Умирал Зайцев тяжело, оставались, жившие в Москве, жена и двое детей. Применявшиеся местными врачами средства, успеха не имели и он дня в три-четыре  умер. Предполагалось сохранить тело до приезда жены на леднике, но это не удалось и пришлось схоронить на чужбине  из-за совершенного пустяка.
        Странно все же. Заболеет человек, бегает к врачам, пьет горькие лекарства, ложится на операционный стол. Только бы жить. А тут вот из-за черт чего продырявить желудок — вроде пустяка. На случай не спасешься, вроде простительно.
          Того, другого, судили, к чему-то присудили. А ведь, вероятно, считал весьма унизительным переночевать в участке.
           Глупый человек в глупом обществе, состоящем из возможных убийц.
           Через несколько дней  приехала жена убитого. Красивая молодая женщина. Горе ее, по ее проявлениям, надо было считать очень  сильным. Все наше общество было с ней  знакомо и принимало сердечное участие в ее горе. Ходили на кладбище, служилась панихида, ободряли, утешали и тому подобное.
           Случилось почему-то так, что пришлось ей остановиться  в квартире Чистова, в которой проживал  временно и я.
           Утешать, сочувствовать, заговаривать я не очень-то умею. Поэтому предложил ей занять кровать  Кириллыча (Чистова), а сам постелился на полу в  соседней комнате, пожелал спокойной ночи и ушел,  разделся и лег. Через некоторое время слышу  оклик -«А.Е., пожалуйста, зайдите на минутку.» Пришлось  подняться, одеться и пойти на зов.  Оказывается она боится, ей мерещится муж, ей страшно. Ну, я тут причем? Как умел постарался ее успокоить, провел около нее с час.  Вторично попрощался и ушел спать.
«Недурненькая бабочка»-подумал я. Это уже бесенок шевельнулся. Однако, я с этим и уснул. Но не надолго. Женщина очень извиняется, но ей страшно, она полежит около меня, может быть уснет. Я не знал, что мне делать. Может быть надо было встать и уйти. Я не ушел. В первый момент потому, что это походило на презрение, а потом — почему я должен уходить.
           Ну, я не ушел, спать тоже почти не пришлось. Близость нашу скоро заметили, хотя и до сих пор не понимаю, как это могло быть.
           Дня через четыре-пять, Н.М., ликвидировав кое-какие вещи мужа, уезжала. Из провожатых оказался я один. Очень это получилось  неудобно. Но…я дал честное — расчестное проездом через Москву остановиться у нее.
           Я, наверно, нехороший человек, так как описанное происшествие не считаю преступлением со своей стороны, да и с ее — тоже. Верность тому, что стало ничем…кому и для чего это надо.
          Однако это несколько испортило мои отношения с братом, который отличался  принципиальностью во всяких вопросах. А моя неверность жене, которую брат очень уважал, если не сказать больше, была  предосудительна.
Да, я могу согласиться с этим и принять повинную, но попробуйте переночевать с хорошенькой женщиной под одним одеялом, когда она жмется к вам(к мужчине) и…вытерпеть. Определенно должен в свое оправдание сказать, что и до сих пор у меня в крови  недостаточно воды, чтобы быть равнодушным к женщине, стоящей этого.  Я — мужчина! Впрочем, я еще не раз огорчу пуритан своим  поведением в вопросах половой этики.
Следует, все же, по правде сказать, что мои чувства к жене и мой интерес к ожидаемому ребенку, ни сколько не уменьшились. Письма получались и отправлялись почти  ежедневно,и я уже мечтал,что скоро поеду туда,к своим.Предстояло свертывание работ по строительству головного частка, и, значит, расформирование и всяких частей технического отдела, в том числе и литографии.
          Вскоре приехал из России Чистов и вступил в исполнение заведованием  мастерской. Переходить на положение  рабочего мне уже не хотелось.
          Это был октябрь месяц. Тот  счастливый месяц, в который я получил сообщение, что жена подарила мне сына.
          Это был, на мой взгляд, достаточный мотив для оправдания моего решения расстаться с Нерчинском и катить в Раненбург, несмотря на то, что я опять делался безработным.
           Боялся ли когда-нибудь безработицы? Никогда. До самого последнего  времени. Теперь я стар становлюсь и вопрос безработицы меня не волнует.  Впрочем, об  этом  поговорим потом. В описываемое время я был молод, силен, перспективы мрачных тонов не имели. Я только хотел  жить на сто процентов всеми фибрами моего тела и души.
Р А Н Е Н Б У Р Г   —   М О С К В А
           Итак, я простился с Нерчинском  и вновь начал мчаться по живописным  местам Забайкальской и Кругобайкальской  железной дороги. По просторам  Сибири, через Уральский  хребет.
           Вот и красавица матушка Волга. Здравствуй, Волга! Я с тобой знаком и полюбил  твою мощь  и жизнетворчество.
           Я люблю все красивое, мощное, звучное, веселое, яркое. Все, что творит  жизнь  и радость, дружбу и счастье. Кто же этого не любит? Как будто  все. Но не все. Далеко не все. Чтобы любить, надо чувствовать, а это не всем и не в одинаковой  мере дано.
 «Волга,Волга, весной многоводной,
  Ты не так заливаешь  поля,
  Как великою скорбью народной
  Переполнилась наша земля».
          Применительно к настоящему времени эта скорбь как-то чужда.
Молодое поколение, читая эти стихи, не может применить к себе этой были. Все изменилось и переменилось, а всякому времени своя песня.
           А в то время, о котором я пишу, когда певали эту песню, то певали ее о настоящем времени, о настоящей жизни. Мы в этой жизни участвовали и скорбь эту несли в себе. Лишь внутри себя глубоко да в  думе, определявшей события, волю, желания — светила идея-надежда, что не будет так всегда, что люди меняются, накапливается сознание возможности лучшего устройства жизни, накапливалось сознание  важности  объединения сил протеста.
             То время, когда студент считался бунтовщиком, от которого надо быть подальше — прошло уже. Рабочие выросли в сознании своего права жить по-человечески. Они уже организовывались, не нужно было особых усилий для организации протестов. Забастовки трудящихся стали обычным явлением. Россия в массах своих двигалась вперед к тому, что должно произойти…
              Поезд же несся все дальше и дальше, все ближе и ближе к моим родным и любимым.
              Фаня жила у сестры Александры Ефимовны Кутуковой  и работала в это время  по своей специальности  фельдшерицей в Раненбургской больнице.
               Станция Раненбург. Станция как станция, ничего интересного не представляет. Встречать меня некому, так как о выезде я не сообщил. Решил явиться неожиданно, что и получилось. Все население дома  было налицо. Ну, понятно, ахи, вздохи, удивления и радости встречи. Особенно примечателен был испуг Бориса, которому было тогда три-четыре года (это племянник Фаи). Шумный бородатый дядя, внезапно ввалившийся в дом, испугал его и он тут же нырнул под рояль. Следует сказать, что туда же он  прятался и от мух, которых очень боялся. Теперь этот Боря профессор в каком-то высшем учебном заведении. Кстати, нужно сказать, что этот малыш отличался замечательной памятью. Так, не умея еще читать, он мог рассказать о всех картинках, назвать фамилии отфотографированных в последнем журнале «Нива».
          Принят Кутуковыми я был хорошо. Спасибо им. Сынок мой Сережа, названный в честь дяди и моего брата, убитого в 1905 году, оказался тяжело больным. Врачи местные не могли определить болезни и не лечили, а только поддерживали. Мальчик не принимал пищу. Все проглоченное выбрасывалось вон и  поддерживался боржомом, теплом, грелками, хотя и родился он с нормальным весом и в первый период вел  себя отлично.
          Много было положено на уход за ним. Все были няньками. Конечно, больше всех забот несла мать.
          Население дома, куда я вселился  состояло из :           Николая Алексеевича Кутукова, акцизного чиновника и, как это полагалось приличному с высшим образованием чиновнику в уездном городке, несколько либерально настроенного-
           Александры Ефимовны Кутуковой — хозяйки дома, миловидной, небольшой, упитанной женщины, любительницы заниматься хозяйством. Поэтому в хозяйстве была корова, свинья, куры и все, что полагается-
           Жени   хозяйской дочери девяти лет, худенькой, белобрысенькой, с каким-то двойным зубом на верхней челюсти и ставшей  моей приятельницей. Можно упомянуть, что и через сорок лет эта самая Женя написала мне, что любит меня с первой встречи. Затрудняюсь понять это  заявление. Ей — сорок девять лет, мне — шестьдесят пять-
            Боря — сынок, любитель поплакать, любитель картинок, ребенок в четыре года самостоятельно выучившийся  читать. В то же время, когда его просили посчитать, то дальше  двух уже было «много».
У курицы лапок было две, а у кота — «много»-
       Бабушка  Наталья Ивановна — мать Фани и Александры Ефимовны, меня не любившая и ревновавшая за дочь. Рыхлая старуха в саване. Вообще,  старушка  незаметная. Сидела больше в дальней комнате с вязанием. Тут вскорости с ней произошел  неприятный  случай — ущемление кишки (заворот). Однако, она выдержала операцию и еще прожила с  десяток лет-
        Ну, и затем трое Бусловых.
       Конечно, гостевать долго не приходилось. Требовалась работа, служба, заработок. Николай Алексеевич, переговорив с исправником, предложил мне что-то вроде пристава. Тут я немножко погорячился и, вероятно, зря обидел человека в его старании помочь мне.
         После  всяких раздумываний и совещаний решено было, чтобы я приобрел твердую квалификацию.
Остановились  на том, что надо подготовиться к счетной работе, так как на счетоводов был спрос. Дальше решили, что надо мне поучиться на курсах  и, в конце концов, наметили курсы Езерского в Москве. Когда все это  порешили, то все стало просто, как будто я уже служил и зарабатывал.
          В октябре  уехал в Москву. Ах, Москва! Сколько в тебе накоплено истории русского государства.
          Ехал я с Павелецкого вокзала на Тверскую через Красную площадь, мимо Кремля. И какое-то такое нахлынуло чувство, что слезы брызнули из глаз.
          Не такой, конечно, вид имела тогда Москва, как сейчас. На Красной площади палатки стояли, шла торговля. Охотный ряд — торговое место. Лавки со всяким провизионным товаром. Мясные, рыбные, мучные и тому подобные лавки бойко торговали. Шумно было тут.
          Теперь вместо былой скученности и былого шума  вытянулись друг против друга два великана —  гостиница «Москва» и Дом правительства. Церковь, стоявшая на средине, исчезла.
Москва, Охотный ряд, начало ХХ-го века. Слева — церковь Параскевы Пятницы, `справа — торговые ряды. Вид со стороны Манежа.
Былое, можно сказать, величественное здание дворянского собрания, ныне -Дом Союза- оказалось маленьким в сравнении с великанами.
          И Тверская совсем не та. Узкая, кривая, торговая, шумная многоголосьем, грохотом тяжелых телег, скрипом и звонками трамваев.  Не то, совсем не то. Автомобили только появлялись, вызывали любопытство  у прохожих, которые останавливались, чтобы посмотреть на этакое чудо техники.
          На курсы я устроился сразу, хотя и подвергся испытанию, так как никакого документа об окончании какого-нибудь  училища  предъявить не мог. (Документ о праве работать машинистом паровоза и тот был мною  утерян во время Порт-Артуровских баталий).
          С квартирой, на которую я отправился по рекомендации канцелярии курсов, также устроилось быстро.
          Я, до начала занятий, мог походить по Москве и поглазеть на множество интересного.
          Ну, учеба, как учеба, требовала свое. И лекции, и домашняя работа отнимали достаточно времени,  однако, я  скоро приспособился  и нашел, что учиться нетрудно. Быстро познакомился и с некоторыми курсантами. Народ был в большинстве своем провинциальный — и  ближние и дальние. В нашем общежитии было даже два малоросса, как раньше называли украинцев.
           Вот для меня слово  Украинец  звучит так, что будто бы он какой-то другой национальности — не русский. А как же не русский, если сама-то Русь вышла из Киева. Даже странно. Киевляне стали украинцами, а москвичи — русскими.
            Я территориально — белорус, а фактически по душе, какой я белорус? Русский и все.
            Вот как-то купил я переведенную на белорусский язык книгу » Поднятая целина» Шолохова, а читать не мог. Написано совсем непонятно, и тот язык, на котором я говорил в детстве, совсем не тот, как напечатано. Много тут искусственного. Припоминается  мне случай. Когда в 1917 году я демобилизовался и приехал к жене в Кагарлык Киевской губернии, то в это время на Украине шла заваруха с «самостийностью» . И вот, однажды, я услышал, как какая-то женщина гневно сказала: «Щоб их  хвороба подушила с их перероблением.» Это ее — украинку- переделывали в украинки. И я видел, как  киевские крестьяне, да и не только  крестьяне, ничего не понимали, читая  украинскую печать.
           Для меня язык Шевченко абсолютно понятен, но вот в языке украинской «Щырной» печати я многое  не понимаю.
Галицизм. Была и Галицкая Русь, Киевская, белая, Московская (Московиты), но все эти русские  говорили между собой без переводов. А когда  окраинные русские нахватались слов от соседей, тогда уже стали русские не русские, а разных национальностей.
           Один из наших украинцев, большой оригинал, отличался тем, что спал голый. Не взирая ни на кого, вставая, голый же, шел умываться, брызгался, как тюлень. Мы немало потешались, когда квартирная хозяйка  начинала внушать ему правила  приличия. Она говорила мило, тараторила на все лады, а он посапывал  и ни слова в ответ. Нельзя сказать, что это делалось хозяйкой искренне. Женщина была она еще молодая, лет тридцать пять, парни кругом тоже были молодые и, несомненно, что ни один из ее  квартирантов отдавал дань почтения ее пуховикам. Но она была добрая, бескорыстная и, если ей как и всем  хотелось жить и ощущать радость бытия, то никто укоризненно к ней не относился, по крайней мере ее квартиранты.
           Столовался я чаще всего в Алексеевском  народном доме по дешевке. Трудно сравнивать цены  прошлого с нынешними (1949год). Фунт хлеба (400 гр.) — две копейки, теперь — один рубль восемь копеек- суп — три копейки, теперь — рубль восемьдесят- порция гречневой каши с маслом — три копейки, теперь — рубль пятьдесят. Итого, в 1910 году обед стоил 10 копеек,а в1949 году -пять рублей восемнадцать копеек.
Разница в пятьдесят один раз.  Тогда плохонький счетовод  получал двадцать пять рублей в месяц, то теперь ему надо было бы платить одну тысячу двести семьдесят пять рублей. Я  состою в должности  старшего инженера и  на  руки получаю одну тысячу девяносто рублей, а плохонький счетовод — рублей триста пятьдесят — четыреста пятьдесят. Вот как изменился  бюджет трудящихся.
            Впрочем, надо сказать, что в этот период я в Москве не бедствовал, а иногда даже роскошничал за счет репетиторства помещичка, изучавшего счетоводство.
            Несколько раз ездил в Раненбург и в Колыбельское, куда переехала служить жена с сыном.
            Паренек поправился, стал толстеть и подавать все признаки благополучия, что и требовалось. За это я собственноручно  сделал ему  детский стульчик и оба мы были довольны.
            Как бы то ни было, курс обучения я благополучно прошел, сдал испытания устные и написал две темы по торговому и заводскому счетоводству. Получил по всем пунктам отлично и удовлетворительно.
            Вот и новая квалификация.
             В скором же времени я был включен в экспертную комиссию по расследованию коммерческой  деятельности  земского сельскохозяйственного  склада  в Мологе. Ныне на месте этого города  Московское море.
Молога, начало ХХ века. Вид со стороны Волги.
            В Мологе я пережил печаль всей России — печаль смерти Льва Николаевича Толстого. Неожиданно для себя, при известии о смерти Л.Н., я заплакал. Это был утес, о который опиралось все прогрессивное, что было в нашем государстве. И эта громадина, этот великан перестал существовать.
           Правда, к этому времени поднялось немало величин:  Короленко, Горький, Чехов, но они не были  сравнимы с Толстым — так громаден  был его гений и авторитет. Он не был вождем, ни реформатором, ни революционером, но для  Октябрьской революции 1917 года  он немало  вспахал российского чернозема, немало посеял семян критицизма, ненависти к царскому строю, к исканию новых путей, новой правды.
Неважно, что Толстой витал в сферах чистой  божественности и «Мужицкой правды». Правда одна, и кто бы  и с какой бы стороны не искал этой правды, пути искателей неизменно сходились и сойдутся на одном   на одной истине — праве человека на труд, равенство, на образование.
             В Мологе же получился и комический случай.  У квартирохозяйки  была дочь — гимназистка восьмого класса. Хорошенькая, веселенькая, простая, ну, очаровательная. Нехорошо, говорят, засматриваться на девочек женатым людям, но я заглядывался на Олечку. Почему-то из нашей комиссии она отдавала предпочтение мне. Товарищи решили надо мной пошутить. Они послали телеграмму  жене, уведомляли ее, что я внезапно заболел  и лежу с высокой  температурой.
        Ни с того, ни с сего получаю телеграмму: «Выезжаю!»
        Почему? Зачем?
        В крепкий мороз пришлось выехать за тридцать верст на железнодорожную станцию  встречать.
При встрече мы были одинаково  удивлены: я — внезапностью ее приезда, а она — моей встречей  в то время, как я должен лежать с высокой температурой.
        Впрочем, ни я, ни жена, в конце концов, не обижались на ребят: как-никак  с неделю у меня Фая погостила.
         По окончанию экспертизы  меня направили  помощником бухгалтера  в Сапожковскую земскую управу Рязанской губернии.
С А П О Ж Е К .
             Служба в  Сапожке была от начала  и до конца неудачной. Прежде всего по дороге от железнодорожной  станции до Сапожка  я чуть не замерз, так как был легко одет. Пальтишко на «рыбьем меху», ботиночки и чуть ли не шляпа на голове. Около трех часов на крепком морозе с ветерком, что-нибудь да значит.
0_5d32b_9db2e79d_XL
Словом, когда мы въехали, наконец, на постоялый двор, я сам  без помощи ямщика перебраться  из саней  в дом не мог. И наперекор правилам, я первым образом  забрался  на печь, выпил стакан водки и наслаждался чувством оттаивания. Было такое чувство, как будто в теле моем постепенно оттаивала глыба льда.  В общем, отделался я  в этом случае благополучно.
         Новая служба встретила меня как-то неласково. Бухгалтер повел себя, как очень большой начальник, а конторщики и счетоводы надутыми.  Я кому-то перешел дорогу в продвижении  по служебной лестнице и, хотя постепенно отношения несколько налаживались, все же я всегда чувствовал  всяческие уколы  и подсиживания, что было нетрудно сделать, так как опыта в бухгалтерском деле у меня было еще мало.
Через месяц-два я имел возможность  вызвать к себе семью, к приезду которой  я деятельно готовился,  то есть  сделал кровать с пружинным матрасом, стол и столик, три табуретки, разные полочки и тому подобное. Так что, когда приехала жена с сыном, у нас уже была некоторая обстановка. На покупку у нас  капиталов не было.
           Сын к этому времени стал толстый, тяжелый   и, когда я ходил  с ним гулять, то он заглядывал в каждую калитку, в каждые ворота, в каждую дырочку и, чтобы обойти кругом наш квартал, требовался час времени.
         В скором времени  нас посетила моя мама. Она встретилась с моей женой и они крепко подружились. Обе они были люди искренние, трудолюбивые и справедливые  и обе меня любили.  В это время Фаня была беременна вторым сыном.
         Скука в этом городишке, поистинне медвежьем углу, была смертельна, и чтобы не обалдеть, я возобновил деятельность  драмкружка и было поставлено несколько пьес, в том числе «Без вины виноватые» Островского. Я играл роль помещика-мецената.
          Дела по службе  клеились плохо. Не то нудная конторская обстановка, не то я сам непривычный  к  конторскому  труду и к затхлости конторских  нравов, ни с кем не улаживался  в работе: то одергивал  бухгалтера, то  поскандалил с секретарем  управы, словом, меня стали считать беспокойным человеком. А меня действительно ничто от этого Сапожка неудовлетворяло и я томился.
          Чтобы как-нибудь отвлечься и развлечься, организовал  как-то рыбалку верстах в пяти-шести  от города  на какой-то речке. Наловили пропасть ершей, сварили вкусную уху, выпили добре.  На зорьке  поспали и решили двигаться  к дворам. Часу в двенадцатом поднялись  на взгорье, с которого открывался вид на городок, но еще и до подъема  мы заметили над городом много дыма. Когда же поднялись, то глазам нашим представилась картина огромного пожара. Пылал пригород. Не помню его названия. При небольшом ветре в воздухе носились горящие головни, вороха соломы. Товарищи разбежались, кто куда, а я, в свою очередь, устремился домой. Пожар с этой стороны затухал над оврагом, за  которым стоял дом, в котором мы жили. Жены с сыном не было. Вещи  были вынесены в сад и аккуратно составлены и уложены.  Вскоре пришла Феня и наговорила много ужасов. Вышло так, что мы пришли в город к концу пожара. Погорело много строений, имущества. Но обошлось, кажется, без человеческих  жертв.
             В настоящее время  пожары, конечно, есть, но они значительно сократились. Культурный стал  народ, что ли. Ведь раньше бывало, когда едешь по возвышенной  местности, то обязательно где-нибудь да увидишь столб дыма. Россия теряла в огне огромные ценности. Народ терял свой труд, терял благополучие и все-таки горели беспрерывно  деревни, села, города. Достаточно вспомнить, как выгорела  в 1921 г. часть Саратова — Соколова гора. Тогда пострадало около тридцати  тысяч человек, лишившихся крова и потерявших  все имущество.
           Пожар в Сапожке вызвал бурное  заседание земского собрания. Началось с того, что представители  с мест  указали на недопустимо халатное отношение  земства к борьбе с пожарами. Управа, состоявшая  из избранных лиц, слагала  вину на городское  и сельское самоуправления (сходы) и тому подобное. Затем дело перешло  на народное образование.  Зажиточная часть собрания — чиновники, помещики — внесли  предложение о постройке в городе прогимназии, остальные депутаты выдвинули предложение (требование)  строительства  школ повышенного типа не в городе, а в крупных  cелках. В этот спор вовлекся кем-то и я, поддерживая требования крестьян. В кулуарах произошла у меня схватка с братом председателя  управы — помещиком Кольбергом.  Эта схватка была явлением  совсем необычным. Чтобы мелкий чиновник посмел  спорить с власть имущим, было в Сапожке неслыханным делом. И мое выступление  мои коллеги  расценивали, как сумасбродное  дело, ожидать от которого ничего хорошего нельзя.
          Кстати, надо упомянуть, что по каким-то законам моя служба должна была быть утвержденной в губернии и почему-то это дело затянулось, хотя я в это время как будто  на счету полиции не числился.
Но после этого земского собрания скоро пришло решение: «От службы освободить».
         Сказать по совести, я был рад такому решению, потому что за прожитые там полгода, Сапожок мне опротивел. Самому сниматься с места было как-то неудобно.
          Правда, хотелось как-то возразить на это «отказать», но овчинка не стоила выделки, да и губернатора переспорить  было немыслимо.
Е Л Е Н О В К А
            Недолго думая, я снова вернулся в Москву на курсы. Поведал там администрации, что произошло и мне тут же дали назначение ехать  на должность бухгалтера в Еленовское кредитное товарищество. Это село находится в Киевской области Васильковском районе.
0_5d32e_b7895870_XL
с Оленовка (Еленовка). В нижнем, левом квадрате. Место, где родилась мама НА.
           Примерно через неделю после выезда  из Сапожка, я уже принимался за работу в кредитном  товариществе.
           Часто бывает так: встретишь впервые человека и сразу  с первой минуты он тебе не нравится и редко когда в таком случае бывает ошибка. По крайней мере у меня. Только у меня это получается неуклюже. Я чем-то выдаю себя и наживаю неприятеля. Так вот и место. Когда я приехал в Сапожок, каким он противным мне сразу показался, и с таким же чувством я из него выеал.
           Еленовка же — село только. А беленькие хатки, украинский  мягкий говорок, сады и т.п., все это как-то было приятно, было по душе. А дальше еще лучше.
           Во-первых, при конторе кооператива оказалась и квартирка  в две комнаты с кухней. С особым ходом через палисадничек.
           Председателем правления оказался милейший человек — Николай Алексеевич Голосов. Жена его  была ему под стать, под стать же было и все окружающее.
            Кстати сказать, Голосов был председателем, так сказать, приватным, то есть основной его работой была организация  кустарного производства тканей, ковров и тому подобное.
            Собственно говоря, я попал в целый комплекс либеральных начинаний  крупной помещицы Варвары Николаевны Ханенко, дочери крупнейшего в то время на Украине помещика и сахарозаводчика Терещенко. В Еленовке было одно из ее имений, в котором она обычно проживала  один-два летних месяца.
С ее благоизволения были образованы кооперативы кредитный и потребительский и кустарные  мастерские.
Это была большая барыня. В то время она уже имела шикарный автомобиль. Все перед ней ползали. Начиная с попа о. Николая и кончая последним поселянином, все стремились как-то услужить, попасть ей  на глаза, поцеловать ручку. За это все эти люди пользовались даяниями  и милостями. Заодно и мне полагалось  получать из имения сколько угодно молока, сливок, творогу, яиц, фруктов и цветов.
            Ох, цветы! У нее была плантация роз в несколько гектаров. Для  человека, владеющего пером, описание роз, которые выращивались у этой помещицы, хватило бы на целый том. До того их было много и до того они были разнообразно прекрасны.
            Словом, Еленовка  по сравнению с Сапожком  была просто даром небесным. Жене  также  понравилось новое место жизни. Для сына- раздолье в ласках. Все с ним няньчились, пестовали, ухаживали и он был как «сыр в масле» во всеобщих благорасположениях. Даже помещица и та сказала: «Ах, какой хорошенький мальчик».
          Работать было хорошо. Клиентура — крестьяне. С правленцами  я сдружился сразу и похаживал то на вареники, то на галушки, то на «ковбасы», ну и везде — чарочки. А  с Н.А. Голосовым стали жить близкими  семьями — так хорошо сошлись.
         С крестьянами я также быстро сошелся  и знакомство мое распространилось на все ближайшие деревни и села.
           Для них мы в небольшом зале ставили живые картины, одноактные пьески и кое-что почитывали.    Поп оказался довольно либеральным, полиция держалась почтительно (как же, Ханенко!). Работалось хорошо и жилось хорошо.
         Произведенная Госбанком совместно  с Союзом кредитных кооперативов губернии в конце 1912года ревизия нашего товарищества, выдвинула меня в ряды хороших и знающих работников.
          Я стал получать поручения  от Союза и Госбанка  обследовать, инструктировать  и помогать другим кооперативам. Поэтому мне приходилось часто выезжать  в  другие места наводить порядки.  Работа эта мне нравилась. Правда, она не всем приходилась по вкусу. Так, при ревизии одного с/х склада, священнику, заведывавшему этим кооперативным  складом и злоупотреблявшему  в свою  пользу, пришлось признаться в уголовно наказуемых делах. Не помогли ему и ухаживания за мной его очень хорошенькой и сдобненькой  поповны.
           В  1913 году должна была состояться в Киеве всероссийская  с/хозяйственная  выставка. Стал к ней  готовиться  и я.
           Я задумал поставить на выставке стенд нашего товарищества с картограммами деятельности  кооператива за пять лет.
            Правление товарищества согласилось на некоторые расходы  и вот, картограммы были все выполнены  мной лично на ватманах. Расцветка была сделана цветным французским картоном (наклейкой). Фон — темный бордо бархатных обоев и золотой бордюр. Получилось очень хорошо. И если успехи  кооператива  были хороши, то показ получился еще лучше.
         Словом, товарищество получило большую золотую медаль, а я двухмесячный оклад, месячный отпуск  и новую меблировку для квартиры. Кроме того, некоторую известность и авторитет.
          Нечего говорить, что материальные наши дела к этому времени поправились. Даже до сих пор  у Наташи  есть швейная машина, купленная  в те поры: это выходит 37 — 38 лет назад.
Середина 1930-х годов. Бабка НА за работой на швейной машинке, приобретенной в 1913 г.
Р У С А Л О В К А
          Мне уже не сиделось в Еленовке, и новый  председатель  правления, с которым я не очень сошелся, указал мне, что мне работы в товариществе мало — мала масштабом. Я это принял за дерзость и заявил об уходе. Задерживать меня не стали.
         В это время я был приглашен Госбанком участвовать в ревизии Русаловского ссудо-сберегательного товарищества. Это было  кстати. Я принял  предложение, вошел в состав комиссии и выехал на место  ревизии.
0_5d335_8c9c3c23_L
         Злоупотреблений особых обнаружено не было, но хаос и запустение  были нетерпимыми и решено было переизбрать правление.  Созвали собрание  уполномоченных от пайщиков, доложили результаты  ревизии и состояние дел. В конце предложили правление переизбрать.
         Вышло  так, что уполномоченные  заявили, что они каждый  год переизбирают  правление, а толку все нет. Пусть Госбанк и Союз дают  свою кандидатуру на пост председателя.
          Члены комиссии знали, что я фактически без места и предложили  мне выставить свою  кандидатуру. Ну как я мог  выставлять свою кандидатуру, когда ни они меня, ни я их не знал. Тогда председатель  комиссии сам предложил меня, расхвалив на все лады.
          Уговаривать не пришлось  и я внезапно  стал председателем  крупного ссудо-сберегательного  товарищества.
          Это была весна 1914 года. Года начала 1-ой империалистической  войны.
           Хозяйство в кооперативе было большое. Большой  склад  с/х  машин и орудий, мельница с газогенераторным  двигателем, около десяти тысяч членов.
           С места в карьер  предстояло провести крупную операцию. Представлялась возможность купить  тысячу десятин земли у одного разорявшегося помещика. Покупщики могли собрать только часть нужных средств, кооператив  свободных средств  почти не имел. Исход был один — получить ссуду из средств Союза и Госбанка. Так что я через неделю выехал в Киев. Одновременно думал привезти в Русаловку и семью.
          А семья моя увеличилась к этому времени: появилась дочь Татьяна.
          Дела в Киеве  обернулись хорошо. Раздобыл  я все, что требовалось. А требовалось пятьсот тысяч рублей — деньги по тем временам очень  большие. Тут же в Киеве оформил сделку на купленную землю  и поехал за семьей  в Еленовку. (Я не говорю о том, что по случаю этой сделки, мы  таки здорово покрутили в Киеве, впрочем, для  продавца это были пустяки).
        Забрать семью мне почему-то не удалось. Видимо, потому что квартиру надо было подремонтировать. Четыре комнаты с кухней, с разными кладовками были запущены основательно. А в Еленовке были очень любезны, с освобождением квартиры не торопили, Голосовы брали семью под свое покровительство. С тем я и уехал.
           Ехал я в Русаловку с легкой душой: не успел, дескать, вступить в работу, как уже устроил такое большое дело. Много роилось в голове  и мечталось. Конечно, не мечталось о колхозах советского типа, но о товариществах по совместной обработке  земли — думалось.
          Не мечтал и не гадал, что меня ждет целое большое несчастье.
          Накануне моего приезда была подожжена и сгорела мельница. Так что я приехал к тлеющему костру, из которого торчали шкивы, изогнутые валы, сиротливо стоял газогенератор и всякий мусор.
          Началось следствие, конца которому не было видно, и я не знаю, как это дело кончилось.
          Но надо было работать. Надо было собрать деньги. Надо было размежевать землю, вводить в собственность, оформлять ссуды. Надо сказать, что на эту тысячу десятин (га) было восемьдесят  покупщиков. Это значит восемьсот сделок со всякими оформлениями.
          Кроме того, ссудо-сберегательная работа — работа склада. Так что работы хватало, тут же пришлось созвать  собрание  уполномоченных  и по поводу пожара, и по поводу операций с землей.
          Во всяком случае, по делу пожара я был чист, а по делу с землей  получил от собрания уполномоченных  много благодарностей. Словом, я заработал  вовсю. Тут же привел в порядок квартиру, выписал семью (привез только со станции).
… НО   НЕ  ДОЛГО   МУЗЫКА   ГРЕМЕЛА (АРМИЯ)
               Но недолго, как говорится, музыка гремела.
               Если память мне не изменяет, 18 июня была объявлена мобилизация, а 19-го я уже мчался в свой  старый Быхов.
              Я мог  бы мобилизоваться по месту жительства, но я, имея восьмилетнюю выслугу за порт Порт-Артур, хотел этим воспользоваться, чтобы или освободиться совсем от службы или, в худшем случае,  перейти в иррегулярные войска — в ополчение. А это можно было проделать только у своего воинского начальника.
          Через пару дней я вновь оказался на родине.
           Перечисление  удалось оформить в два дня, и, таким образом, я  попал в формировавшуюся 397-ую Могилевскую пешую дружину в качестве ратника ополчения. Тут же было получено и обмундирование — мундир, шаровары, сапоги, шинель, бескозырка и крест  на нее со словами «За веру, царя, Отечество».
В Быхове были недолго. Однако, за это время я получил звание младшего  унтер-офицера, так как участвовал в разных организационных делах, вплоть до строевых занятий, в которых я ни черта не понимал.
Но понимал, что Отечество в опасности, поэтому  работал  не за страх, а за совесть.


м. Моремонт, 10 марта 1915 года. Анатолий Ефимович Буслов в форме младшего унтер-офицера 1-ой мировой войны.

         Был один такой момент. Рота еще  не была подразделена на взводы, поэтому взводных командиров еще не было, хотя  и было в роте несколько старших унтер-офицеров. Офицеров же в роте еще не было ни одного. Я же был в каком-то странном положении — вроде за офицера. И вот, по распоряжению  воинского  начальства, мне пришлось выстроить роту. Дело это было довольно сложное потому, что среди бывших  солдат  по возрасту переведенных  в ратники, оказывается были и совсем необучавшаяся  молодежь, которая должна была получить  в дружине военную подготовку и должна  была служить кадрами  для пополнения регулярных войск. Поэтому построить  роту требовалось  труда и нервов. Наконец, кое-как выровняли  две шеренги и доложили, что рота построена.
Мне же пришлось принимать начальство и рапортовать. Ну, скомандовал: «Рота, смирно, глаза направо» и, выступив на два шага вперед, рапортовал: «В выстроенной  третьей роте состоит сто двадцать пять рядовых. Больных нет.» Конечно, это неправильный рапорт, но я иначе не умел.»Неправильно рапортуешь, жопа» — ответил начальник на мой рапорт.
— Здорово, ребята, — зыкнул начальник.
Тут, вместо четкого ответа, получился какой-то гул. Стало быть  получилась вторая накладка. Но беда не ходит  одна. Какой-то  черт бросил цигарку, а начальник заметил дымок.
— Кто там курит?! Два шага вперед! — крикнуло начальство, но никто не вышел.
— Разыскать! — приказало начальство — и донести!
         Разругав всех нас и коровами, и жопами, и еще как-то, начальство ушло.
         Найти курившего можно было, но неладно было сразу же подводить людей. Поэтому распустив роту,  я не торопился докладывать. Однако, несмотря на то, что начальство было здорово «под мухой», оно не забыло своего приказа и видело в окно, что я не очень разыскивал  курильщика и, что я «волыню», вызвало меня к себе. Ничего хорошего не  ожидалось.
         Встретило оно меня матом и сжатыми кулаками. Волосы у меня зашевелились, сердце забилось — ведь мне надо было сдачи дать — а это расстрел — но, видимо, у меня такой вид был, что и на пьяного подействовало.
— Пошел вон! Сдерну лычки,- рявкнул начальник, и я не помню, как выскочил во двор казармы и разрыдался.
          Лычек он не содрал, а мучил командирскими обязанностями  пока  не появился ротный командир  капитанского звания. Были оформлены взводы, отделения, появился фельдфебель и меня отчислили в ротную канцелярию. А так как там уже был писарь, то я оказался как бы при канцелярии без определенного назначения. В конце концов свелось к тому, что приходилось бывать и за ротного командира и за фельдфебеля. Первый был такой лентяй, что по целым дням не выходил  из своего помещения, а второй был такой пьяница, что неделями не «вязал ни папы, ни мамы».
           С солдатами отношения мои были хорошими. Зачелся мой поступок по делу о курении. С взводными дружил, особенно со своим взводным 1-го взвода.
            Часто приходилось выводить  роту на занятия. В основном  шагистика   и построения. Взводные — старые  унтер-офицеры   дело знали хорошо и учеба шла нормально.
            В скором времени мы переехали в г. Холм, где объединилась дружина — четыре роты и хозчасть.
0_87711_6e6e75f3_XL
г. Холм (в настоящее время польский город Хелм.
Мемориальная медаль г. Хелма
            Через месяца два, по кем-то составленному списку, было выделено десятка три солдат, в том числе и я. И однажды мы были выведены во двор и построены. Появилось несколько офицеров и начался опрос, кто  чем занимался. В конце концов, я был назначен заведующим походным отделением офицерского кооперативного  общества и мне было придано человек десять солдат — бывших торговых служащих.
           Тут же в Холме нам отвели пустой железнодорожный пакгауз, а через неделю этот пакгауз был забит ящиками с пищевыми и промышленными товарами: сыр, колбаса, консервы, сахар, шоколад, офицерское  снаряжение, походные кровати и всякая такая походная галиматья.  Торговали и оптом и в розницу. Отгружали и машинами  и вагонами.
            Похоже было, что в Холме придется пробыть долго, а может быть и всю войну. Поэтому очень скоро в Холме появилась и моя семья. Словом из военного я превратился  в полувоенного и неплохо себя  чувствовал.
 Тут же в Холме, я разглядел с близкого расстояния царя Николая. Действительно, похож он был на  обыкновенного армейского офицера. «Ура» было очень жидкое. Вообще, чепуха.
             Я не описываю  состояния мобилизованных  ополченцев. Оно было иное, чем у солдат полков, так как мы были тыловики, поэтому наши ребята чувствовали себя спокойнее, чем боевые части. Так это было с начала мобилизации, так это было и в конце войны.
             Вообще, как солдаты, так и офицеры нашей дружины,  служили неохотно еще и потому, что были, по существу, не у дел. Редко когда использовалась дружина, как рабочая сила на настиле дорог по болотам и как караульная часть. Но передвигались с места на место часто и исходили Польшу и Белоруссию вдоль и поперек. Наша дружина в бою не была ни разу.

Маршрут передвижения дружины, в которой состоял А.Е. Буслов во время 1-й мировой войны.
Маршрут передвижения дружины, в которой состоял А.Е. Буслов во время 1-й мировой войны.

В Холме я проработал  месяцев восемь и был переведен в Брест-Литовск на заведывание большого отделения  того же общества.  Передвинулась со мною и моя семья. Жили мы, можно сказать, хорошо. Но недолго. Так как тут было много начальства, то угодить всем было трудно, да  и трусоват я был. Оно хоть и кооперация, да еще офицерская, особенно жалеть было нечего, но как никак служба все же военная и подсудность военная. Произошло несколько стычек и месяца через  три я был отчислен в часть, а семья уехала в Киев, а оттуда в с. Кагарлык Киевской губернии, где жена нашла фельдшерскую  работу.
          Явившись в часть, я скоро был произведен в старшие унтер-офицеры и назначен ротным каптенармусом, а поскольку у меня было два помощника, то и дел у меня было немного. На походе мне полагалась лошадка, так что и с этой стороны было ладно.
          Видно, мой предшественник нечестно работал, был разоблачен и попал в маршевую роту и, когда я стал работать, содаты были довольны. И, вообще, меня приняли в дружине хорошо.
          Через некоторое время мне дали отпуск, и я съездил в Кагарлык  к семье. В больнице оказался боченок испорченного спирта, и я привез в часть около шести литров.
           По этому случаю получилась большая пьянка, но так как завхоз частью, дружинный адъютант и мой ротный тоже получили по бутылочке, то дело кончилось благополучно. Командиром дружины мне было сказано «чтоб больше этого не было».
           Однако, благодаря спирту, я уже несколько раз ездил в командировку. Словом, года за полтора я побывал у семьи раз пять.
            Из этого видно, что служилось мне неплохо.
            Однажды дружину нашу здорово обстреляли немцы. Попало, главным образом, обозу. Ну, и человек двадцать было убитых.
             Дружинный командир перепугался, удрал за зону обстрела и оставил  без охраны знамя. Потом велось расследование и чем кончилось не помню.
              Вот такие мы были вояки. Ружья у нас были старые системы Бердана, однозарядные со свинцовыми пулями.
               И вот пока я был  и там и там   подкатилась февральская революция. Восприняли мы ее охотно, в особенности, наша рота. Тут, видимо, сказалось мое влияние. Как бы то ни было в нашем, кажется, десятом корпусе,  первый солдатский комитет был образован в нашей дружине, а председателем дружинного комитета был избран я.
            Никакого опыта в этом деле не было. Права и обязанности комитета  вырабатывали сами и на первых порах пришлось повозиться с командованием.  Доходило дело и до оружия. Но революция побеждала. Потом делегаты наши привезли из корпусного слета  руководящие указания.
         Присягать временному правительству я отказался, так как не знал людей этого состава правительства и оно не внушало мне доверия. За мной отказались еще несколько человек, но немногие.
           Так вот за всеми этими делами  и подкатила демобилизация  порт-артуровцев и, кажется, возрастов свыше пятидесяти.

11 мыслей о “Перед войной и на войне (1909 — 1917). Из автобиографических воспоминаний деда Натальи Алексеевны Анатолия Ефимовича Буслова.”

  1. Комментарии работают нормально! Для гостей нужно вводить код

  2. Добрый день!
    Очень интересно. Замечательно написано. Но, к сожалению, далеко не всё сказано. Понятно, что писалось всё в сталинское время и для этого времени сказано очень много. У меня к Вам вопрос какова судьба Федора Ефимовича. ОН исчезает из повествования где-то в середине.
    С уважением, НФ

    1. Спасибо за внимание к воспоминаниям нашего деда. О судьбе его брата Федора Ефимовича (депутата 1-й Думы от Могилевской губернии), к сожалению, мало что известно. Одна из версий, что он умер в 20-х годах от какой-то болезни.

    1. Не могли бы пояснить свой интерес к судьбе брата деда? — Мы сделаем все возможное, чтобы удовлетворить его. И, если можно, представьтесь.

      1. Выкладываем обещанную фотографию Федора Ефимовича Буслова — родного брата деда Натальи Алексеевны, депутата 1-ой Государственной думы России 1906 года.


        Дорогой маме от Феди.
        14 апреля 1906 года
        С. Петербург
        Фотография сделана перед самым началом работы Думы 10 мая 1906 года. Федор Ефимович прибыл к месту заседаний Думы чуть ранее, чтобы осмотреться, познакомиться с другими делегатами, привести себя в порядок (на нем новый костюм), сфотографироваться на память…
        Это — единственная фотография брата деда. Тем не менее мы готовы ее преподнести Вам, Николай, за статью в Википедии, за внимание к его персоне, за память…

    2. Я интересуюсь историей. И сейчас пишу последовательно обо всех членах 1 Думы, подписавших «Выборгское воззвание», для Википедии. У меня сохранились кое-какие документы тех лет, в том числе плакат с портретами членов Думы (лист 1-ый). На нём портрет и брата Вашего деда или прадеда. Теперь он в Википедии. Из-за того, что по решению суда выборжцы не могли участвовать в политической жизни, о судьбе многих из них мало что известно. Ссылку на то, что А.Е. (Ваш дед и прадед и брат героя одной из моих статей) был членом Учредительного Собрания я нашел в Интернете. И вдруг такая удача — его воспоминания. Спасибо за публикацию.

    3. Спасибо за ответ. Что касается жены ФЕ — целая история. Он ухаживал за одной девушкой, образованной и интересной. Все вокруг в один голос говорили: какая замечательная пара. Все ждали свадьбу. Однажды, приехал его брат Анатолий и через какое-то время отбил эту девушку. И женился на ней. И уже потом та девушка стала нашей бабушкой… Федор Ефимович в будущем так и не женился
      У нас есть одна его хорошая фотография, адресованная своей маме (нашей прабабке). Мы ее Вам перешлем. Если всплывут другие документы, связанные с ФЕ, мы обязательно Вам сообщим. Наш почтовый адрес na-vasilieva@mail.ru

      Уточнения (5.07.2016) Федор Ефимович женился. У него был сын Дисан. Умер Ф.Е. в 1921 году от тифа.

  3. Спасибо большое! Да об истории женитьбы довольно подробно рассказано в воспоминаниях. И о причине разлада тоже.
    Я обязательно напишу письмо. Вы ведь не против того, чтобы эта фотография также была опубликована в Википедии. Надо бы о Вашем дедушке написать — такая яркая жизнь и такой живой рассказа о ней. С уважением,

    1. Согласны, конечно надо написать о деде.
      Благодарим за информацию в Википедии о Федоре Ефимовиче Буслове, — родном брате деда НА.

  4. Добрый день, составляя родословную своей семьи Кутуковых случайно наткнулась на воспоминания Анатолия Ефимовича. С удовольствием прочитала все главы.
    В рассказе о поезке в Раненбург упоминается семья Кутуковых (сестры Фаины Ефимовны).
    Николай Алексеевич Кутуков был братом моего прапрадедушки Леонида Алексеевича.
    В интернете есть часть родословной Кутуковых, но, к сожалению, нет информации о потомках Николая Алексеевича (в рассказе говорится о сыне Борисе и дочери Евгении).
    Возможно у Вас есть информация о них и их детях. Была бы очень признательна за ответ.

Добавить комментарий

Войти с помощью: 

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *