Замечательный человек, встретившийся мне в начале жизненного пути, был , сибирский поэт Игнатий Дмитриевич Рождественский. Он преподавал в нашей школе русский язык и литературу, и поразил нас учитель с первого взгляда чрезмерной близорукостью. Читая, учитель приближал бумагу к лицу, водил по ней носом и, ровно бы сам с собою разговаривая, тыкал в пространство указательным пальцем: «Чудо! Дивно! Только русской поэзии этакое дано!»
«Ну, такого малохольненького мы быстро сшама-ем!» — решил мой разбойный пятый «Б» класс.
Ан не тут-то было! На уроке литературы учитель заставил всех нас подряд читать вслух по две минуты из «Дубровского» и «Бородина». Послушав, без церемоний бросал, сердито сверкая толстыми линзами очков: «Орясина! Недоросль! Под потолок вымахал, а читаешь по слогам!»
На уроке русского языка учитель наш так разошелся, что проговорил о слове «яр» целый час и, когда наступила перемена, изумленно поглядев на часы, махнул рукой: «Ладно, диктант напишем завтра».
Я хорошо запомнил, что на том уроке в классе никто не только не баловался, но и не шевелился. Меня поразило тогда, что за одним коротеньким словом может скрываться так много смысла и значений, что все-то можно постичь с помощью слова и человек, знающий его, владеющий им, есть человек большой и богатый.
Впервые за все время существования пятого «Б» даже у отпетых озорников и лентяев в графе «поведение» замаячили отличные оценки. Когда у нас пробудился интерес к литературе, Игнатий Дмитриевич стал приносить на уроки свежие журналы, книжки, открытки и обязательно читал нам вслух минут десять — пятнадцать, и мы все чаще и чаще просиживали даже перемены, слушая его.
Очень полюбили мы самостоятельную работу — не изложения писать, не зубрить наизусть длинные стихи и прозу, а сочинять, творить самим.
Однажды Игнатий Дмитриевич стремительно влетел в класс, велел достать тетради, ручки и писать о том, кто и как провел летние каникулы. Класс заскрипел ручками.
Не далее месяца назад я заблудился в заполярной тайге, пробыл в ней четверо суток, смертельно испугался поначалу, потом опомнился, держался по-таежному умело, стойко, остался жив и даже простуды большой не добыл. Я и назвал свое школьное сочинение « Жив ».
Никогда еще я так не старался в школе, никогда не захватывала меня с такой силой писчебумажная работа. С тайным волнением ждал я раздачи тетрадей с сочинениями. Многие из них учитель ругательски ругал за примитивность изложения, главным образом за отсутствие собственных слов и мыслей. Кипа тетрадей на классном столе становилась все меньше и меньше, и скоро там сиротливо заголубела тоненькая тетрадка. «Моя!» Учитель взял ее, бережно развернул — у меня сердце замерло в груди, жаром пробрало. Прочитав вслух мое сочинение, Игнатий Дмитриевич Рождественский поднял меня с места, долго пристально вглядывался и наконец тихо молвил редкую и оттого особенно дорогую похвалу: «Молодец!»
Когда в 1953 году в Перми вышла первая книжка моих рассказов, я поставил первый в жизни автограф человеку, который привил мне уважительность к слову, пробудил жажду творчества.
На уроке русского языка учитель наш так разошелся, что проговорил о слове «яр» целый час и, когда наступила перемена, изумленно поглядев на часы, махнул рукой: «Ладно, диктант напишем завтра».
Я хорошо запомнил, что на том уроке в классе никто не только не баловался, но и не шевелился. Меня поразило тогда, что за одним коротеньким словом может скрываться так много смысла и значений, что все-то можно постичь с помощью слова и человек, знающий его, владеющий им, есть человек большой и богатый.
Впервые за все время существования пятого «Б» даже у отпетых озорников и лентяев в графе «поведение» замаячили отличные оценки. Когда у нас пробудился интерес к литературе, Игнатий Дмитриевич стал приносить на уроки свежие журналы, книжки, открытки и обязательно читал нам вслух минут десять — пятнадцать, и мы все чаще и чаще просиживали даже перемены, слушая его.
Очень полюбили мы самостоятельную работу — не изложения писать, не зубрить наизусть длинные стихи и прозу, а сочинять, творить самим.
Однажды Игнатий Дмитриевич стремительно влетел в класс, велел достать тетради, ручки и писать о том, кто и как провел летние каникулы. Класс заскрипел ручками.
Не далее месяца назад я заблудился в заполярной тайге, пробыл в ней четверо суток, смертельно испугался поначалу, потом опомнился, держался по-таежному умело, стойко, остался жив и даже простуды большой не добыл. Я и назвал свое школьное сочинение « Жив ».
Никогда еще я так не старался в школе, никогда не захватывала меня с такой силой писчебумажная работа. С тайным волнением ждал я раздачи тетрадей с сочинениями. Многие из них учитель ругательски ругал за примитивность изложения, главным образом за отсутствие собственных слов и мыслей. Кипа тетрадей на классном столе становилась все меньше и меньше, и скоро там сиротливо заголубела тоненькая тетрадка. «Моя!» Учитель взял ее, бережно развернул — у меня сердце замерло в груди, жаром пробрало. Прочитав вслух мое сочинение, Игнатий Дмитриевич Рождественский поднял меня с места, долго пристально вглядывался и наконец тихо молвил редкую и оттого особенно дорогую похвалу: «Молодец!»
Когда в 1953 году в Перми вышла первая книжка моих рассказов, я поставил первый в жизни автограф человеку, который привил мне уважительность к слову, пробудил жажду творчества.
«Учитель» В.П.Астафьев
Рождественский Игнатий Дмитриевич
(10 ноября 1910- 3 июля 1969 г.г.)
Игнатий Дмитриевич Рождественский родился в Москве. Его дед по матери дворянин Николай Иванович Бландов был основателем первого в России молочного завода. Бабушка будущего поэта Мария Евграфовна Бландова была литератором, дружила со многими писателями своей эпохи.
Отец поэта Дмитрий Рождественский был управляющим на молочных заводах Бландовых. Мать — Екатерина Николаевна, выпускница Сорбонны, знала несколько иностранных языков, любила и понимала музыку, хорошо разбиралась в живописи и литературе. Она и привила интерес к искусству, литературе своим детям. Игнатий рос в атмосфере общей любви. В доме постоянно звучала музыка, читались стихи, на праздники устраивали спектакли…
Октябрьская революция 1917 года перевернула жизнь семьи, она покидает Москву, когда мальчику едва исполнилось 10 лет. Волею судьбы семья Рождественских оказалась в Красноярске.
В 1927 году, когда Игнатию было семнадцать лет, в газете «Красноярский рабочий» появилось его первое печатное стихотворение «Полк обороны».
После окончания школы Игнатий уезжает в Новоселовский район ликвидатором безграмотности и учителем начальной школы деревни Камчатка, затем переезжает в село Чалбышево Пировского района. Здесь он встретил молодую учительницу Евгению Злотину, ставшую его женой. Двоих сыновей и трех дочерей воспитали они за долгую совместную жизнь.
В 1934 году молодая семья уезжает в Туруханск. Два года Рождественский учил старшеклассников Туруханска, одновременно учился и сам. Заочно с отличием окончил Иркутский педагогический институт.
Енисейский Север заворожил поэта суровыми метельными зимами, мечтательными белыми ночами, и, конечно, людьми особенного склада:
Здесь тепла земле недоставало,
Люди здесь суровые на взгляд,
Здесь к тебе присмотрятся сначала,
А потом с тобой заговорят…
1936/37 учебный год Игнатий Дмитриевич начал в Игарке. Город еще только строился, и как учитель и поэт Рождественский отдал его становлению немало сил.
«Мы читали и слушали стихи Пушкина, Некрасова, Лермонтова, — писал много лет спустя бывший игарский школьник Виктор Астафьев. — Мы любили творения этих великих поэтов, но они писали и про дворян и про «немытую Россию», а вот про нас, про Заполярье, про Игарку писал Игнатий Дмитриевич. И нам, конечно же, стихи его казались самыми прекрасными… В 1941 году Игнатий Дмитриевич выехал в Красноярск. Уехал и навсегда оставил в наших сердцах любовь к литературе и великому русскому языку».
Газеты края не раз писали об интересной работе учителя И. Рождественского, о прочных знаниях его учеников. Но лучшее подтверждение его педагогического дара, умение разглядеть божью искру, талант в ребятишках, на которых, как говорил Виктор Астафьев, «многие учителя рукой махнули и считали несчастьем великим их учить».
Каждая книга поэта как путешествие по краю. Игнатий Дмитриевич был бесконечно предан ему, считал себя сибиряком, «и не рвался в теплую Москву», как писал в посвящении другу известный советский поэт Лев Ошанин. Он не мог представить свою жизнь без ставшей родной Сибири. Его девизам было: «Я себя не мыслю без Сибири, без моих родных сибиряков».
О книге стихов «Поклон вам, милые края» можно говорить как о главной книге. Это был последний поклон бесконечно любимой сибирской земле, прощание с Севером, тайгой, Енисеем.
Прошуметь бы ливнем щедрым
Над просторами земли,
Чтобы легче стало кедрам,
Что там кедрам, даже недрам,
Чтобы камни расцвели… 2 июля 1969 года поэта и учителя не стало.
Здорово, когда учитель может научить смотреть, видеть и любить!!! Таких учителей не много. Повезло ученикам. Повезло и нам с НА.
«и не рвался в теплую Москву», как писал в посвящении другу известный советский поэт Лев Ошанин. Он не мог представить свою жизнь без ставшей родной Сибири. Его девизам было: «Я себя не мыслю без Сибири, без моих родных сибиряков». Да, согласен, очень хорошо было поэту в Сибири, в СССР, вот от такой чудесной жизни взял и повесился!
В Ваших словах слышится ирония. Я не знаю причин ухода поэта, но знаю, что они бывают и от условий жизни и от трагического стечения обстоятельств.
На фотографии не поэт Игн. Рождественский. Это поэт Николай Рябеченков. Досадная ошибка.
Действительно, очень досадная ошибка. Исправили.
привет првет
Мы знаем, эту статью вместе с комментариями читают не только ученики настоящих учителей, не только талантливые педагоги, но и те, кто просто хочет познакомиться с сибирским поэтом Игнатием Дмитриевичем Рождественским. Желая быть более внимательными к нашим гостям, приводим подборку стихов поэта.
ПЕРЕД ЗАПЛЫВОМ
Нам пора: в порту пробили склянки,
Синий парус приподнял рассвет,
От росы чуть клонятся саранки,
Дрожь идет по глянцевой листве.
Нам пора, ведь в это утро яркое
Облака сомнений унесло,
На причале — легкие байдарки,
На плечах — послушное весло.
Поплывем, товарищ закадычный,
Манит, плещет пенистая глубь…
Наши руки крепки и привычны
К молоту, винтовке и веслу.
1936
СНЕЖНИЦА
Не зря зовешься ты Снежницей,
Лесная станция моя.
Через сугробы не пробиться
В твои буранные края.
Снежницу снегом забросало,
До крыш поселок замело,
В снегу не видно краснотала,
Кругом бело, бело, бело.
Лежат снега на горных склонах,
По кручам бродят облака,
А ты сквозь ночь огнем зеленым
Сигналишь мне издалека.
И я смогу сквозь снег пробиться,
Преодолеть громады гор…
Лесная станция Снежница,
Маяк, манящий семафор.
1946
КНЯЖЕНИКА
Благоуханье княженики
Прольется в комнате моей,
И вспомню край, где чащи дики,
Где птиц пронзительные крики,
Где звезды в пологе ветвей.
Где голубой дымок рассветов
Струится над зубцами скал,
Где желтовато-фиолетов
Таежной ягоды накал.
Где реки мчатся в гневном гуле,
Срываясь с хмурых горных гряд…
Да, мы опять с тобой вдохнули
Тайги и детства аромат!
Да, мы с тобою отыскали
Тропинки первых наших встреч,
Чтоб там, на дальнем перевале,
Костер, как в юности, зажечь.
И словно бурей подхватило,
И словно взвихрило волной…
Откуда в ней такая сила —
В сибирской ягоде лесной?
1946
****
Ох и холодно, звезды и те посинели,
И Венера от стужи ушла в облака.
Бросив вызов морозу и дикой метели,
Ты идешь по застругам, озябнув слегка.
Ох и ветрено здесь, на границе России,
Ни сорок не увидишь, ни шустрых синиц,
Не двойные вставляют тут рамы —
тройные,
Надевают лохмашки поверх рукавиц.
Как артистка, уходит луна за кулисы,
Хилый ельник морозом сражен наповал,
Отдают тебе мех черно-бурые лисы,
Мех, что звезды и шорохи ночи вобрал.
Гулко колются льды, и летят снеговеи,
Круг полярный, как обруч, лежит на пути.
Ты шагни за порог, разожги камелек
поживее,
Пусть погреются звезды, к себе их
впусти.
А меня? Нет, не стану напрасно
проситься,
Все равно никогда не поладим с тобой.
Вот я слышу, как тихо скрипят половицы,
Или, может, то снег заскрипел голубой.
По полярному кругу иду неуклюже,
Без объятий твоих мне житье — не житье.
И, не выдержав дьявольской стужи,
Разрывается кедр, словно сердце мое.
(1963)
ЗРЕЛОСТЬ
Я, конечно, чуточку жалею
О поре, когда, начав свой путь,
Юность выходила к Енисею
Свежести в ладони зачерпнуть.
У костра рыбачьего сидела,
Веслами бурлила быстрину,
Из трущобы вызволяла смело
Северную робкую весну.
Мужества хорошее начало,
Мускулов тяжелое литье.
До сих пор еще не отзвучало
Первое признание твое.
Жду тебя, как прежде, постоянно,
И никак не угадаю я —
Что там: прядка теплого тумана
Иль косынка легкая твоя.
И остановлюсь я на мгновенье
И никак, никак не разберу:
Или ты запела в отдаленье,
Иль волна плеснулась на ветру.
Жизнь тобой по-прежнему согрета,
И с тобой красны мои дела…
Как весна переходила в лето,
Так и юность в зрелость перешла. ***
Мне не встречалась женщина в Саянах,
Свежее и красивее, чем вы.
Вставали горы четким полукругом,
Звенели хоры птичьих голосов,
Я с вами шел росистым летним лугом
Всего лишь только несколько часов.
Все было чисто, празднично и ново,
Сияли льды серебряным огнем,
Я в этот день вам не сказал ни слова
О чувстве неизменчивом моем.
Но вспомню вас — и сердце встрепенется,
И манит вновь в саянскую тайгу,
И если вновь увидеться придется,
От вас уйти я больше не смогу.
***
Любовь у нас немножечко иная
Чем у других. Мы вместе много лет,
Но я тебя как следует не знаю
И, видно, так и не узнаю, нет.
Ни на перроне зимнего вокзала,
Ни у реки бурливой по весне
Слов, от которых сердце замирало,
Ни разу ты не говорила мне.
А я их ждал не днями, а годами,
Я бредил ими, тосковал о них,
Не угасало ожиданья пламя
В краю пурги и в далях ледяных.
И нынче жду, как прежде, терпеливо,
Они во сне мне слышатся, а ты,
А ты молчишь, как северная ива,
Что поднялась из вечной мерзлоты.
Да, многое не так, как бы хотелось,
Совсем не так… И все же до сих пор
Застенчивости уступает смелость
И мненьям и годам наперекор.
Да, нравом мы с тобой ни в чем не схожи,
И не всегда была ты мне близка.
И не всегда желанна мне… И все же
Я без тебя, как ночь без огонька.
***
Все вокруг такое русско-русское,
Все кругом родное из родных.
Яблоня сияет белой блузкою,
Сотканною из цветов своих.
Забрела ракита по колено
В синеву лесного озерка,
Иволга поет самозабвенно
В сумерках зеленых ивняка.
Прославляя полночи сиянье,
Веющей сиренью и сосной,
Соловьи вступили в состязанье
С местного эстрадой областной.
Нет, нигде мне не дышалось легче,
Ветры все печали унесли…
Ученица, дочь тверской земли,
Говорит мне: «Ландыши расцветши…»
Вместо принятого — «расцвели».
НОВОСТРОЙКА
Станки стояли прямо на снегу,
К морозной стали руки примерзали,
И задыхалась вьюга на бегу,
И в белых вихрях затерялись дали.
Через сугробы шли грузовики,
Стонала вьюга тяжко и уныло,
Но не смолкали гулкие станки
И гневно стружка под резцом бурлила.
Из ледяной, непроходимой мглы,
Из омута клубящейся метели
Орудий смертоносные стволы,
Как молнии багровые, блестели.
Еще не.воздвигали корпуса
И котлованы только намечали,
Но мы творили нет, не чудеса…
Мы просто фронту честно помогали.
***
Я к Енисею прихожу, как к другу,
Мне трудно жить без голубой реки.
На всю необозримую округу
Поют разноголосые гудки.
Стою еще горячий от работы
Над Енисеем в дружеском кругу,
На корабли, на горные высоты
Смотрю и насмотреться не могу.
С волнением и гордостью читаю
Я теплоходов новых имена
И в плаванье большое провожаю
Лобастова, Мецайка, Шангина.
Приветствую знакомых кочегаров
И водоливам крепко руки жму.
Пары разводит «Адмирал Макаров» —
До Минусинска путь лежит ему.
Я прохожу вдоль шумного причала,
Взлетает крана мощная стрела…
Здесь первое признанье прозвучало,
Здесь песня спета первая была.
От барок тянет терпкою сосною,
Над сопкой занимается рассвет,
За глиссером, что мчится быстриною,
Как хвост кометы, вспыхивает след.
Я к Енисею прихожу, как к другу,
Мне трудно жить без голубой реки.
На всю необозримую округу
Поют разноголосые гудки.
Проснись, когда встают туманы,
Чуть отрываясь от земли,
Когда зарею осиянны
Леса блистают, как кремли.
***
Когда трава росой примята,
Когда под крыльями сосны
Новорожденные маслята
На мир глядят удивлены.
Не прозевай обабки в спешке,
Что все в росинках, как в резьбе,
Гляди, смешные сыроежки
Ватагой кинулись к тебе.
Дрозды настраивают гусли,
Лесное славя бытие,
И подосиновик ли, груздь ли
В лукошко просятся твое.
Тумана прядь к тебе прильнула,
Ворсистый мох побеспокой.
Что это? Солнце ли блеснуло?
Нет, это рыжик под рукой.
Проснись и, устали не зная,
Спеши в заветный лес с утра…
Пришла, пришла пора грибная,
Великолепная пора
ЗДЕСЬ ВСЕ ТВОЕ
Здесь все твое! Весь край суровый,
И широта и высота
От малой веточки кедровой
До исполинского хребта.
Здесь все твое! Луга и нивы
Цветы, туманы, облака
И ветра мягкого порывы,
И трав шумящие шелка.
Здесь все твое! Владей умело
Всем, что завещано тебе.
Здесь все твое! Впрягайся в дело,
Вовек не кланяйся судьбе.
Бери судьбу, как молот, в руки,
И никогда не выпускай!
Нас ждут станки и виадуки,
Большое поприще науки,
Заждался нас таежный край.
И сколько, сколько незажженных
Нас ждет земных, лучистых звезд,
Пускай в тайге, на горных склонах
Опоры встанут в полный рост.
Пускай поднимутся плотины
Из енисейской быстрины,
Мы непреклонны, мы едины,
Творцы, разведчики весны.
Не могу найти его стихотварения «Мои ученики», помогите если моежете…
С благодарностью за просьбу даем ссылку на «Мои ученики».