Полина Богдеско
Кишинев, Молдова
О Наталье Алексеевне
Моя мама тоже училась у Натальи Алексеевны. Когда она поступила в художественную школу, то была очень маленькой, скромной девочкой, и Наталья Алексеевна все время подшучивала над ней, обращаясь к ней по имени-отчеству. Мама краснела при этом и слова из нее было уже не вытянуть… В ту пору они занимались в другом здании, которое почти не отапливалось. Все выходили в коридор якобы точить карандаши, а на самом деле – погреться у единственной печки…
Когда я была в классе седьмом или восьмом, мама привела меня к Наталье Алексеевне. Мы опоздали к поступлению, в первом классе я не училась, меня сразу взяли во второй, поэтому многое для меня поначалу было непонятным – какая-то композиция, еще что-то…. Наталья Алексеевна вела у нас спецпредметы – композицию, рисунок и живопись. Скульптуру и историю искусств преподавали другие учителя.
Как-то у нас была тема по композиции «Ты в волшебном мире»: мы должны были изобразить этот мир и привезти оттуда доказательства, что он волшебный… То есть, ты рисуешь тот мир и клеишь на планшет доказательства.
Точно не помню, но у меня была некая абстракция, нарисовала какие-то кости рыбные… Наталья Алексеевна говорит: «Я тебе обязательно принесу настоящий рыбный скелет!» На следующее занятие она действительно принесла мне настоящие скелетики рыб. «Ты посмотри: какие они красивые! Я даже не знаю, какой ты выберешь! Правда, когда я шла по улице, то упала и скелеты рассыпала. Люди подумали, наверное, что я ненормальная, раз ношу в сумке кости … Но это неважно: главное, я принесла тебе обещанное!»
Сказочными предметами из волшебной страны, которые я привезла, стали обрезанные наполовину бабушкины катушки от ниток (я их приклеила), куколку какую-то странную прикрепила, из половины чашки сделала голову рыбы, приделав к ней тот самый скелетик… Что-то еще там было, уже все не припомню. Рисунок небольшой той волшебной страны находился в центре, а вокруг него – доказательства, сделанные в виде коллажа.
Все это было очень странно. Я не ожидала такого. Это было первое задание подобного рода. Но потом стало ясно, что так будет всегда! Наталья Алексеевна будила в нас фантазию и никогда не била по рукам, никогда не говорила, что так нельзя, что так неправильно. Были вещи, которые мы должны были знать (постановка света и пр.), но на первом месте было желание что-то сделать.
Даже давая нам домашнее задание, она не говорила: «Напиши цветок какой-нибудь, что стоит у тебя дома!» Она рассказывала нам про работы Ван Гога, а потом говорила: «Вот у вас дома есть же какие-то старые башмаки? Вы же должны видеть, насколько они красивы!» И мы рисовали обувь – свою, родителей – и приносили наброски в акварели или в карандаше. Рисовали до тех пор, пока Наталье Алексеевне не понравится… Очень много вариантов делали.
На занятиях по живописи нам давался не один натюрморт, чтобы мы писали его с разных сторон, а несколько натюрмортов, обычно штуки три. Ты мог выбирать, какой захочешь. Потому что у каждого свое настроение, своя колористика. Но рисунок был один.
Еще у Натальи Алексеевны был такой прием: клеить бумажки на работу. Это новшество появилось как раз тогда, когда она занималась с нашим классом. Мы клеили бумажки на те части предметов, которые считали наиболее выразительными, а потому они должны были ярче играть: на каком-то яблоке, скажем, выделялся наиболее интересный фрагмент… То есть мы рисовали на планшете натюрморт, обклеивали его бумажками, а потом уже писали.
С композицией было то же самое. Это был странный подход, но Наталья Алексеевна очень на нем настаивала и по-другому делать не разрешала.
И композиции у нас были очень разные. Их было, по-моему, три. Последняя оставалась загадкой. Где-то через три месяца, когда полугодие уже заканчивалось, она нам говорила: «Вот вы проходили мимо базара, а замечали, как там красиво? Какие там люди особенные? Какая там золотистая рыба? И висит выпечка! И вот я вам задаю такую тему: нарисовать красивую часть базара!» Или говорилось нечто иное в этом же роде. И мы должны были в свое свободное время ходить и смотреть, что нам понравится: какой-нибудь прилавок или еще что-то…
Один раз у нас была композиция «Выпечка». Наталья Алексеевна говорит: «Все булочки – они же такие красивые! Сочные! Вот – смотрите на меня: я сама как булочка!» Она много шутила по поводу того, что полновата… А когда мы уставали, начинала рассказывать нам какие-нибудь истории волшебные. Мы должны были, конечно, продолжать работу, но бросали все и сидели, завороженно ее лушая…
Как-то у нас была композиция «Рыба на чем-то». Рыба должна была лежать на газете, журнале или на какой-то разукрашенной бумаге, которые требовалось наклеить на бумагу, нарисовав только рыбу и фон. Помнится, у меня была странная рыба золотистая с большим квадратным лбом. Не знаю, как она называется. Наталья Алексеевна очень удивилась: где я нашла такую? Покупать нам ту рыбу было дорого, поэтому я просто посмотрела, как она выглядит, и нарисовала!
Программа по композиции требовала нечто другое (вторая композиция, например, могла быть связана с кубизмом), но Наталья Алексеевна никого не слушала и давала нам то, что считала нужным – просто разные композиции. Только перейдя к другому педагогу, мы поняли, что все работают по-иному, не как мы… Наши работы были тоже особенными, не как у всех. И это ценилось. Наталью Алексеевну даже не осуждали, не пытались с ней бороться, потому что все знали: бессмысленно! Настолько это сильный человек, что ты явно не одержишь победу.
Приходя к Наталье Алексеевне, мы всегда так волновались! Потому что очень уважали ее. И когда она тебя спрашивала: «Что Вы принесли?», ты (то краснея, то бледнея) доставал свою работу… Она молча рассматривала ее, а потом начинала показывать работы старых мастеров: «Вот, смотри – какой здесь мазок! Как он его положил! Как чувствует форму! Как это сочно! Как красиво! Ты понимаешь, как следует это сделать? Посмотри – вот так!» И затем уже начиналась конструктивная критика твоей работы… Потом ты шел на свое место и дорабатывал ее.
Были у нас и разные игры. Существовал, например, микрофон (обычная лампочка, одетая сверху в какую-то тряпочку, на которой было написано НА – как на микрофонах ТВ-программ), и у нас брали интервью, например, в твой день рождения. Помню, Катя Холод пришла как-то и говорит: «Мама родила мне братика!» По этому поводу Наталья Алексеевна сразу же взяла у нее интервью! Все мы таким образом что-то рассказывали и учились излагать свои мысли…
Нельзя, конечно, не вспомнить и наш «Волшебный шкаф». Там было множество всяких предметов, которые сделали сами ребята (в том числе, разные куколки, из которых Наталья Алексеевна ставила нам натюрморты) или которые они принесли из дома для натюрмортов (красивые баночки, горшки, венички и прочее) за все то время, пока Наталья Алексеевна работала в «художке» и когда в школе не было денег. Шкаф тот (такой красочный!) еле закрывался, но, уходя, мы должны были его каждый раз запирать. А еще у нас стоял большой (просто гигантский!) букет, но мы его не писали, так как этого еще не заслужили. Делал это только пятый класс – уже закончившие школу ребята, которые не хотели ее покидать и с которыми Наталья Алексеевна занималась бескорыстно.
Урок у нее длился обычно дольше установленного – 4-5 часов, но Наталья Алексеевна делала перерыв на обед, и мы пили чай. Если мы что-то не успевали сделать, то она приглашала некоторых (2-3 человек) приходить заниматься в субботу с пятым классом. Это была такая честь! И если тебя пригласили, то ты не имел уже права проспать или опоздать!
Пятый класс формировался из тех, кто закончил школу до нас. Все время, пока мы учились, они продолжали оставаться пятым классом. Но когда Наталья Алексеевна стала плохо себя чувствовать, она хотела оставить себе только пятый класс. Однако пришлось и от него отказаться…
Учительница, к которой мы попали после ухода Натальи Алексеевны, тоже организовала себе такой пятый класс. И по-прежнему ребята из моего выпуска ходят туда заниматься. Традиция прижилась.
Когда мы ходили на пленэр, то сначала должны были рисовать людей, потом нас распускали по парку. Мы рисовали друг друга: выбирали место, где кто-то должен был стоять и позы разные принимать. Каждый раз состав наш менялся, и получалось так, что к концу пленэра у каждого была стопка рисунков с изображениями однокашников.
Мама рассказывала, что они прежде ездили за город. У нас же все проходило в центральном парке (возле главного собора), чтобы ребятам было удобно добираться туда после школы. И вот идешь ты утром в школу с железным стульчиком, с папкой большой, потому что не знаешь, что будешь рисовать. У тебя акварель, баночки с водой, и рюкзак еще с книжками… Мама мне возила супчики в термосах, чтобы я кушала на улице за пару минут до того, как начнутся занятия. Конечно, пленэр можно было пропускать: не было определенного количества работ, которые ты обязан был сдать, но ты же это все для себя делал!
Только однажды я была у Натальи Алексеевны дома, когда она попросила мою маму вести вместо себя практику. Мы тогда пришли, и они вместе с мамой решали, какие оценки выставить, какие у кого работы, кто как работал. Мне было странно видеть свою маму в роли преподавателя… И все говорили: «О, Полина, у тебя будут высокие оценки!» Я же маму просила: «Не ставь мне только двойки, пожалуйста!» Я работала дольше всех, потому что от меня требовалось больше всех…
Наш выпуск был последним у Натальи Алексеевны, двенадцатым. Когда я заканчивала художественную школу, последний год нам уже преподавала не она. По состоянию здоровья не могла работать и отдавать своим ученикам столько времени и сил, как прежде, так близко к себе уже не подпускала, домой мы к ней не ходили, как прежние ее ученики… Слушая рассказы ее уже взрослых выпускников, возникало чувство, что это был совсем другой человек. С нами она была более закрытой, мы познали ее, к сожалению, не в полной мере, но воспоминания о ней все равно очень яркие и теплые.
Лето 2015 года
PS На фотографиях Полина Богдеско с одноклассниками на открытии памятной доски, посвященной Наталье Алексеевне Васильевой в ДХШ им В. Щусева. Кишинев, 2012.