Читатель, кто б ты ни был, читая эту главу о самых дорогих мне людях, читая ее уже после моей жизни, помяни этих хороших людей. Прочти и помяни. Прочти и помяни…
Т.к. я о папе уже писала в своей изданной книге, то начну с мамы. О ее и моих дальних родственниках написал в своих воспоминаниях мой дед — А.Е. Буслов.
Мою маму звали — Татьяна Анатольевна Буслова (20 мая 1913 — 13 ноября 1983).
Я помню ее детскими глазами — очень стройной, с тонкой гибкой талией, большой красивой грудью, обтянутой самодельными вязанными свитерками или красивыми кофточками. У нее были стройные ноги и копна вьющихся темно-русых волос, на просвет с рыженкой. Очень красивых волос.
Москва, 1937. Таня Буслова
Моя мама никогда не была красивой. У нее был крупный нос, на котором она не снимая носила очки. Над своим носом мама охотно посмеивалась. Говорила, что очень сочувствует носатым женщинам. Она считала всех своих родственниц , подруг и знакомых, всех, всех, кроме себя: красавицами, милыми, хорошенькими, находя даже в очевидных дурнушках, приятные внешние качества.
Мама всегда и всем уступала любое возможное для себя превосходство.
С возрастом мама становилась все более интересной. Копна ее волос поредела и поседела… Но по-прежнему мама оставалась стройной и очень подвижной.
Моя мама закончила Московский Университет и по образованию была геоботаник. В студенческие годы была в интересных экспедициях. Самыми любимыми ее книжками были — географические, о путешествиях, природе и животных. Увлекалась мама биологией. С раннего детства была юнаткой, первой пионеркой и встречалась в детстве с Мичуриным.
Она очень любила свою маму. О ней много рассказывала мне. Эти рассказы я могла слушать бесконечно. Свою бабушку я никогда не видала. Я родилась через 3 года после ее смерти.
Женихом моей бабушки был Федор Ефимович Буслов, старший брат моего будущего деда. Он был человек важный, денежный, удачливый. Заседал в первой Государственной Думе, был ее членом. Отличался рассудительностью и благоразумием.
Дед был балалаечником, балагуром, весельчаком, очень способным человеком, но склонным к неожиданным поступкам. Он был высок, голубоглаз, с окладистой русой бородой. Мастер на все руки.
Они полюбили друг друга. В этом, наверно, постарался мой дед Анатолий назло своему благоразумному брату Федору, которому, как мне кажется, завидовал. Тут такая возможность подвернулась: увести «из-под носа» невесту.
Замечу, что моя бабушка была на 7 лет старше Анатолия. Она была мила, очень обаятельна (по рассказам моей мамы похожа на меня и внешностью и характером).
Она бросила свою революционную работу и занялась семьей (гражданская война, разруха, голод). Она родила деду 4-ех детей. Старший Андрей умер в младенчестве. потом родился Сергей, затем Татьяна, а потом моя тетка Наталья, которую дед чуть не нарек Рогнедой (бабушка не разрешила).
Беккера
Своих троих детей бабушка, в основном, воспитывала одна. Она была фельдшером, работала в больнице, подрабатывала уколами и всякой другой медицинской помощью. Помогала медицинской помощью она и своим состоятельным знакомым Беккерам. Они, в некотором смысле, были благодетелями для этой семьи. Моя бабушка говорила моей маме: «Таня, эти люди так всегда помогают нам, что не только ты им будешь обязана всю жизнь, но и твои дети и внуки тоже».
Я сохраняю дружеские отношения с третьим поколением тех, кто в отчаянные минуты так сильно помогал семье моей бабушки. И эту единственную, дошедшую до меня просьбу ( обращенную именно ко мне от моей бедной бабушки), всегда помню и чту.
Борис Валентинович Беккер был инженер-путеец, достаточно известный в России в свое время. Одна из его дочерей — красавица Татьяна Борисовна, вышла замуж за художника Иванова. Она же дала ему псевдоним: Иванов-Вано (Иван Петрович). Он был одним из первых художников — мультипликаторов, народный артист СССР. У них с моими родителями были теплые отношения.
Я всегда рада принять Галю ( их дочь) у себя.
Помочь ей материально или другим способом мне никогда не приходилось. Но душой и сердцем я готова всегда, т.к. всегда помню завещание своей благодарной и незнакомой бабушки. Может быть этим мы с ней и похожи…
Беккеры в семье моей бабушки сыграли большую роль. И не только материально. Образованная Лидия, их старшая дочь окончила Бестужевские курсы. Жена Бориса Валентиновича — Анна Андреевна Беккер (урожденная Юрковская) была дочерью адмирала Юрковского, погибшего в Севастопольской битве (это не совсем так. см. здесь — ЯВ). Л.Н. Толстой вспоминает о нем.
Борис Валентинович состоял в дружеских отношениях с Елизаровыми Марком и его женой Анной Ильиничной Ульяновой. Театры, музыка, поэзия, выставки, литература в их доме заполняла существование семьи. Но и сам быт, или вернее, духовность семьи, выраженная в быту, были предметом не только подражания (не всегда это было возможно), но и восхищения, преклонения.
Красивая посуда, нарядные одежды, всегда цветы, во всем особый вкус, доброта, приветливость, образованность — очень привлекли мою маму и ее сестру. Они восхищенно вспоминали об этой, всегда им интересной, семье.
Много позже в особо праздничных случаях и меня маленькую водили в гости к Беккерам. По этому поводу меня нарядно одевали, правда, уже в гостях. В гостях одевали белые чулки и туфли, распускали косы, завязывали бант. А как готовили меня к этим посещениям, как воспитывали и настраивали…
Всегда помню красавицу Татьяну Борисовну. Русая, нос с горбинкой и выразительные ослепительно голубые глаза.
Меня захватывала эта « игра» в гости. А там в гостях я натыкалась на величественную и холодную красоту Т.Б.
Я загоралась пламенем восхищения моей мамы, но, будучи другим поколением, уже с детства чувствовала притягательность к людям другим с замысловатыми биографиями, не всегда удачными: обиженным, униженным, незамеченным и непонятным. Кроме того Татьяна Борисовна и Иван Петрович были не совсем похожи на Бориса Валентиновича и Анну Андреевну, помогавшим моей бабушке. Они были «продуктом» уже советского времени. Ну, а Галя и Володя с дочкой Верой — мои современники, несмотря на все возможные научные степени, совсем утратили самобытность той среды. Едят кашу, ругаются, стоят в очередях и много читают и много работают, как и все мы…
Жизнь Бусловых на ул. Фрунзе
Семья бабушки жила в коммунальной квартире на ул. Фрунзе, наискосок от Библиотеки им. Ленина (в Москве) в комнате в 9 кв. м. Комната была так мала, что дядя Сережа, тогда мальчик, спал на сундуке в коридоре. По праздникам ели пироги. Всегда у них были хлеб, масло, молоко, яйца. Бабушка ходила в трижды перелицованном пальто и мечтала о мягкой перине, которую ей подарили подросшие дети, собрав деньги от завтраков. В этой малюсенькой комнате были и праздничные дни с гостями и весельем. Именно моей бабушкой была выведена «формула» гостевого, парадного вида дома, которая свято соблюдалась ее дочерьми, а теперь и мною. Вот эта формула:
2. Вымытые окна.
3. Очень важное — белая накрахмаленная до блеска отутюженная скатерть!!
4. Цветы — хоть самые простенькие, хоть маленький букетик в центре праздничного стола.
5. Обязательно пирог. Его запах очень привлекателен.
Но была и еще одна особенность, близкая всем нам и перешедшая к нам от бабушки.
Бабушка не в силу обстоятельств, а из собственного представления красоты стола, предпочитала сервизам разные чашки. Разные по цвету и форме и величине. Стоя одновременно на столе, они создавали пестрый и веселый натюрморт, делая стол еще более радостным и праздничным. Все собранные бабушкой чашечки очень красивые, но не из дорогих. Когда я их вижу, у меня всегда щемит сердце… Вещи, с любовью выбранные, любимые — продолжают жить, а их хозяев давно нет. Все чашки унаследовала т. Ната, к ним присоединились и теткины чашечки, выбранные по этому принципу, а теперь они украшают буфет Иры — дочери тетки. Ира хранит в заботе чашки, но предпочитает пользоваться сервизом. Что касается нашего дома, то мама за свою жизнь собрала свои чашки. Для нее чашечка была самым приятным подарком. Мы и все друзья с удовольствием ей их дарили и пользовались.
Думаю, что праздничный стол моей бабушки, на котором самым главным угощением была красота доставлял удовольствие всем ее гостям, также как и маминым.
Мне очень близко, именно такого рода угощение. Я понимаю японцев, которые созывают гостей на зацветшую лилию (к ней не «прилагается» больше никаких угощений). В мое же время люди огромными компаниями незнакомых людей собираются поесть (свадьбы, юбилеи). Закупаются кафе, рестораны, гремит музыка да и еду вкусной не назовешь. Ради чего это купеческое мещанство?
Вечером мать и ее трое очень разных детей собирались вокруг стола.
Над столом низко висел абажур, освещая именно стол и лежащее на нем рукоделие времен разрухи: спорки, штопки и т.п. Кто-нибудь из них читал вслух! Читали разную и замечательную литературу! Дочери больше любили «про богатых». Для них — Л. Толстой. Бабушка любила читать исторические романы. Она преклонялась перед народниками и их героическими биографиями. Читали Герцена «Былое и думы», Аксакова, Диккенса, Пушкина, Драйзера, Золя, Тургенева, Чехова и много, много другой литературы. Читали и неторопливо обсуждали. Всегда любили и берегли свое мнение и свои воспоминания. Помнили их. И перечитывая потом, позже эту классику — вспоминали вместе с ней те детские вечера, старую Москву и любимую маму, успевшую в суетливой и бедной жизни сделать им на всю жизнь ТАКОЙ подарок.
«Сегодня тебе, Таня, 18 лет…
Из этого огромного богатства (Герцена) — ты
сумеешь найти для себя и жизни много…»
Мама именно с детства знала и бывала во многих музеях Москвы, куда вся семья ходила в свободные дни. Куда позже водили и меня.
Но жили бедно. Одна юбка (зимой и летом), футболка, пара кофточек, одна из которых была праздничная. Донашивали, перешивали, «освежали»… Бантики, ленточки, воротнички…
Тем более смешно, что моя тетка, мечтая в детстве стать популярной писательницей, пыталась написать роман, который начинался словами: «Мы были обедневшие дворяне. У нас было 250 душ крепостных». Осмеянная семьей, тетя прекратила развивать мысль об «обедневших дворянах»…
Моя мама до 15 лет не ела никогда винограда. Попробовать его было маминой мечтой. По всей вероятности, дороговизна, время — не позволяли осуществить мамину мечту.
В детстве она страдала, не определенной врачами болезнью, которая выражалась высокой температурой, бредом, без четких признаков простуды или других заболеваний. В таком состоянии она болела несколько дней. Потом все проходило.
В какой-то раз эта болезнь протекала особенно тяжело. Были приглашены врачи, устроены консультации, приобретены дорогие лекарства, но болезнь все не отступала. Температура дошла до высшего предела. Мама не ела и не пила. Врачи предсказывали близкий исход…
Мама вспоминала, как сквозь бред и температуру увидела у себя в изголовье кровати, что-то такое желанное, которому она не могла из-за болезни дать название… Все время хотелось понять… Собрав все силы, она пыталась приподнять веки. После многих попыток она разобрала, что это был виноград. Зацепившись за него взглядом, она стала поправляться, любуясь розовой, прозрачной большой виноградиной (одной ягодой), которая лежала в рюмочке с водичкой. В виноградине просвечивалась темная косточка.
Где и как нашла среди зимы это последнее и верное лекарство своей дочери бабушка, остается только догадываться…
Бабушка, по воспоминаниям своих детей, никогда не оговаривала плохим неуважительным словом, бросившего ее мужа. Наоборот она рассказывала о его смелости, способностях, остроумии и золотых руках. Взрослые дети высоко оценили ее благородство.
Мне кажется, что она это делала не потому, что продолжала любить бывшего мужа, а потому, что не переставала любить своих детей, которым пыталась сохранить отца и добрые отношения с ним.
Предполагая, что время, опыт и возраст детей правильно их рассудит, расставив все точки над i …
Во всяком случае, когда дед сделал попытку вернуться в семью, дети, к которым бабушка обратилась (к каждому в отдельности) за советом, ответили нет, нет и нет…
Но эта обидная акция была смягчена мудрой и очень сильной женщиной. Она оставила отцу своих детей и надежду помогать и принимать помощь от них после своей жизни. Умирая, она вызвала его и поручила своих детей (маме было 23 год) их отцу. И он вернулся и жил с дочерьми и своим новым маленьким сыном (Тезиком).
Семья моей бабушки жила в коммунальной квартире. Кроме их маленькой комнатки, было еще три примерно такие же. Одновременно росли в той квартире пятеро детей разного возраста.
Однажды моя тетя (10 — 11 лет) получила в школе две пятерки. Она торопилась домой сообщить об этом, почти невероятном, событии. На брата и сестру новость не произвела никакого впечатления. Она позвонила своей маме на работу, но та к телефону не смогла подойти. Покопавшись в телефонной книге, тетка, не долго думая, решила обрадовать своим успехом Иосифа Виссарионовича Сталина…
При восхищенной поддержке всех детей квартиры, она набрала телефон приемной. Вежливый дядька, ответивший ей, начал задавать вопросы о родителях, месте жительства и т.п. Не успел он полностью удовлетворить свое любопытство, как в квартиру ворвались три чекиста в кожанках и сноровисто осмотрев всю коммунальную квартиру и не найдя никого из взрослых, ограничились тем, что строго погрозили детям пальцем, чтобы не смели в дальнейшем беспокоить вождя народа своими мелкими радостями. Слава богу, это был пока конец 20-х годов. Не трудно представить, что произошло бы года через 3 — 4.
Т.к. моя мама была старшей дочерью, то ей поручались хозяйственные дела. Бабушка требовала, чтобы к ее приходу с работы дома был абсолютный порядок. Дети, как и все дети, наводили его за 15 минут до прихода матери.
Однажды бабушка поручила моей маме пожарить котлеты из заранее приготовленного фарша. Не успела бабушка уйти на работу, как мама кинулась выполнять очень понравившееся ей задание. Брат и сестра с завистью присоединились к ней. Очень скоро был «задействован» весь фарш. По предложению мамы они налепили из него собачек, кошек, героев сказок и т.д.
Все дети хорошо ходили на лыжах, на коньках.
Мельниковы
В квартире было еще три семьи, две из которых я хорошо знала, т.к. мои родители поддерживали с ними дружеские очень уважительные отношения.
Во-первых, это была семья из двух человек: художник Дмитрий Иванович Мельников и его жена Ванда Мечиславовна.
Ванда Мечиславовна была полькой. Она говорила по-русски с легким , приятным акцентом. Меня она называла «Наталка», но у нее выходило «Натаука».
До замужества Ванда была цирковой актрисой. Она болталась на трапециях где-то под куполом цирка. Она была грациозна и женственна. Молодому, влюбленному художнику удалось после некоторых препятствий навсегда снять ее с трапеции. Ванда была необыкновенно хороша собой. Темная блондинка с большими серыми глазами, обрамленными как прекрасными рамами тяжелыми белыми веками.
У них в комнате, в которой никогда ничего за всю их длинную жизнь не менялось, висели карандашные рисунки Д.И. Молодая Ванда в профиль и в фас. Но она и в зрелые годы и в старости была прекрасна и очень нетороплива.
Те, более чем скромные, одежды, которые она носила, на ней выглядели, как тонко продуманная причуда хорошего вкуса: воротнички, шарфики, бантики — все было крайне дешево, но смотрелось на ней изысканно, вызывая даже подчас зависть.
Муж освободил ее от всех домашних дел. Она даже не ставила на плиту чайник. Обеды они брали из ресторана.
Жили они очень бедно. Денег хватало только на еду, которую Ванда М. готовить никогда не умела и не хотела.
Дмитрия Ивановича я помню молчаливым, высоким и очень добрым человеком. Я его в детстве любила больше всех друзей родителей.
Беседуя с папой у нас дома за столом, его рука, вроде бы независимо от него начинала двигаться ко мне («коза»). Как я ждала этого момента… Как радовалась этому… Именно в его присутствие я научилась резать ножницами, испортив скатерть…
Дмитрий Иванович учился в художественном училище вместе с П. Кориным у Нестерова.
В силу особенностей своего характера он не был членом СХ, почти не имел заработка. Он, по-моему, страшился всех сложностей отношений в МОСХЕ и всей бесплодности их.
Как хорошо я его понимаю…
Он был необыкновенно талантлив. Но талант у него был исполнительский. Он был великолепным копиистом. Его страстью были импрессионисты. Мне особенно запомнились его копии с Ренуара. Он безупречно чувствовал каждое движение кисти этого художника. Сложнейшее сочетание и переплетение цвета, их фактурность, музыкальность и неповторимость. Нежность обнаженного женского тела, обаятельность Жанны Самари, воздушность среды, в которой находились персонажи произведений Ренуара Дмитрий Иванович ощущал, повторяю, безупречно.
Надо было быть очень и очень искушенным знатоком импрессионистов, чтобы отличить эти копии от подлинников. После смерти Д.И. Корин купил некоторые работы своего однокашника. Не думаю, что это был жест только милосердия. Корин был известным в Москве собирателем искусства.
Жду открытия музея Корина и поэтому тоже.
При своей жизни Д.И. продавал свои работы неохотно и крайне редко.
Чем же они жили???
Его копии украшали высокие стены их маленькой комнатки. Эти работы, часто без рам, повешенные в беспорядке, создавали обаяние жилища художника где-нибудь на Монмартре.
Среди копий встречались работы Д.И., написанные им с натуры. Это был его двор. Двор дома, в котором он жил. Другого ничего не помню.
Это были работы, написанные как бы другой рукой. Необычайно сухи, однообразны и «замылены» по цвету. Мне всегда непонятен этот феномен.
Так (!) копировать с произведений и совершенно ничего не чувствовать с натуры. Может быть это было его личной трагедией, которая определяла всю драматичность их жизни.
Мы с папой, в каждый свой совместный приезд в Москву, бывали у них в гостях. Как всегда слева от двери стояла их железная кровать, за ней громадный шкаф, в котором хранились все имеющиеся вещи. Справа от двери — столик на двоих. За ним, у большого окна мольберт с холстом, закрытым тряпкой, рядом корыто, которое собирала капающую с потолка воду (всегда протекали крыши). На широком подоконнике — кисти, краски, масла, разбавители.
Внешний подоконник оккупировали голуби. Все они имели имена, их внешность привычки, характеры были изучены хозяевами до мелочей.
У них никогда не было телевизора, но всегда висел довоенный, черный, бумажный репродуктор.
Это была бедность… Папа всегда оставлял им деньги (потихоньку). Их принимали без благодарностей.
Дмитрий Иванович Мельников умер в больнице от болезни ног. Ему ампутировали сначала одну ногу, потом другую. Из больницы он так и не вышел.
После его смерти Ванда Мечиславовна — слегла от горя, но прожила еще лет пять, до глубокой старости. Помогали ей соседи.
Молодая Ванда Мечиславовна «вникала» в воспитание соседских детей, что очень раздражало мою бабушку. Которая не понимала, как можно жить ТАК, без детей, забот и не работая. В годы детства моей мамы Мельниковы казались им состоятельными людьми (картины, обеды из ресторана…) А потом казались очень бедными, хотя в жизни соседей никогда и ничего не менялось.
Другие соседи тоже остались друзьями родителей на многие годы..