Цветаеву в подарок. К 120-летию поэтессы.

Перед нами черновик поздравления Юле и Мише (вероятно ученикам НА) с их свадьбой.


Дорогие Юля и Миша!

Вадим Мировицкий (ученик НА, выпуск 1969) сказал, что у вас сегодня свадьба.
Присоединяю свои поздравления к многочисленному хору тех, кто желает вам доброго и прекрасного.
В качестве свадебного подарка примите нетленный девиз многих замечательных человеческих жизней:
«Лучше БЫТЬ, чем иметь!»
А также стихи МОЕГО ПОЭТА.
Здоровья и счастья вам.
Передайте мои поздравления родителям и Игорю.
Наталья Алексеевна
октябрь 1981
Кишинев

 «Моим поэтом» была для Натальи Алексеевны Марина Цветаева.

Сегодня, 8 октября, исполняется 120 лет со дня рождения Марины Ивановны Цветаевой.
Подарить стихи Цветаевой… Думаем, это было не простое решение. Не потому что книги Цветаевой  дорого стоили, потому что в те времена их практически нельзя было достать.
Возможно, она  подарила стихи в той форме, в которой хранила их у себя.
А хранила она стихи в рукописном виде. В архиве — СОТНИ, переписанных от руки, стихов Марины Цветаевой.
Приводим небольшую часть.
В конце сообщения приводится короткая биография Марины Ивановны.

«Я с вызовом ношу его кольцо!..»
                               С.Э.
Я с вызовом ношу его кольцо!
— Да, в Вечности — жена, не на бумаге. —
Его чрезмерно узкое лицо
Подобно шпаге.
Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза — прекрасно-бесполезны! —
Под крыльями раскинутых бровей —
Две бездны.
В его лице я рыцарству верна,
— Всем вам, кто жил и умирал без страху! —
Такие — в роковые времена —
Слагают стансы — и идут на плаху.
3 июня 1914

Легкомыслие! — Милый грех…
Легкомыслие! — Милый грех,
Милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мои вбрызнул смех,
Ты мазурку мне вбрызнул в жилы.
Научил не хранить кольца, —
С кем бы жизнь меня ни венчала!
Начинать наугад с конца,
И кончать еще до начала.
Быть, как стебель, и быть, как сталь,
В жизни, где мы так мало можем…
— Шоколадом лечить печаль
И смеяться в лицо прохожим!
        3 марта 1915

«Мне нравится, что Вы больны не мной…»
     Мне нравится, что Вы больны не мной,
     Мне нравится, что я больна не Вами,
     Что никогда тяжелый шар земной
     Не уплывет под нашими ногами.
     Мне нравится, что можно быть смешной
     Распущенной-и не играть словами,
     И не краснеть удушливой волной,
     Слегка соприкоснувшись рукавами.
     Мне нравится еще, что Вы при мне
     Спокойно обнимаете другую,
     Не прочите мне в адовом огне
     Гореть за то, что я не Вас целую.
     Что имя нежное мое, мой нежный, не
     Упоминаете ни днем ни ночью — всуе…
     Что никогда в церковной тишине
     Не пропоют над нами: аллилуйя!
     Спасибо Вам и сердцем и рукой
     За то, что Вы меня — не зная сами! —
     Так любите: за мой ночной покой,
     За редкость встреч закатными часами,
     За наши не-гулянья под луной,
     За солнце не у нас на головами,
     За то, что Вы больны — увы! — не мной,
     За то, что я больна — увы! — не Вами.
             3 мая 1915

Нежно-нежно, тонко-тонко
Что-то свистнуло в сосне.
Черноглазого ребенка
Я увидела во сне.
Так у сосенки у красной
Каплет жаркая смола.
Так в ночи моей прекрасной
Ходит по сердцу пила.
8 августа 1916
«И другу на руку легло…»
     И другу на руку легло
     Крылатки тонкое крыло.
     Что я поистине крылата,
     Ты понял, спутник по беде!
     Но, ах, не справиться тебе
     С моею нежностью проклятой!
     И, благодарный за тепло,
     Целуешь тонкое крыло.
     А ветер гасит огоньки
     И треплет пестрые палатки,
     А ветер от твоей руки
     Отводит крылышко крылатки…
     И дышит: душу не губи!
     Крылатых женщин не люби!
             21 сентября 1916

«Счастие или грусть…»
     Счастие или грусть —
     Ничего не знать наизусть,
     В пышной тальме катать бобровой,
     Сердце Пушкина теребить в руках,
     И прослыть в веках —
     Длиннобровой,
     Ни к кому нс суровой —
     Гончаровой.
     Сон или смертный грех —
     Быть как шелк, как пух, как мех,
     И, не слыша стиха литого,
     Процветать себе без морщин на лбу.
     Если грустно — кусать губу
     И потом, в гробу,
     Вспоминать — Ланского.
             11 ноября 1916

Клонится, клонится лоб тяжелый,
Колосом клонится, ждет жнеца.
Друг! Равнодушье — дурная школа!
Ожесточает оно сердца.
Жнец — милосерден: сожнет и свяжет,
Поле опять прорастет травой…
А равнодушного — Бог накажет!
Страшно ступать по душе живой.
Друг! Неизжитая нежность — душит.
Хоть на алтын полюби — приму!
Друг равнодушный! — Так страшно слушать
Черную полночь в пустом дому!
        Июль 1918

Маяковскому

Превыше крестов и труб,
Крещенный в огне и дыме,
Архангел-тяжелоступ —
Здорово, в веках Владимир!

Он возчик, и он же конь,
Он прихоть, и он же право.
Вздохнул, поплевал в ладонь:
— Держись, ломовая слава!

Певец площадных чудес —
Здорово, гордец чумазый,
Что камнем — тяжеловес
Избрал, не прельстясь алмазом.

Здорово, булыжный гром!
Зевнул, козырнул — и снова
Оглоблей гребет — крылом
Архангела ломового.

Мука и мука

— «Все перемелется, будет мукой!»
Люди утешены этой наукой.
Станет мукою, что было тоской?
Нет, лучше мyкой!

Люди, поверьте: мы живы тоской!
Только в тоске мы победны над скукой.
Все перемелется? Будет мукой?
Нет, лучше мyкой!

1909-1010

Скороговоркой — ручья водой
Бьющей: — Любимый! больной! родной!

Речитативом — тоски протяжней:
— Хилый! чуть-жи?вый! сквозной! бумажный!

От зева до чрева — продольным разрезом:
— Любимый! желанный! жаленный! болезный!

 

9 сентября 1936

 

 

Вы, идущие мимо меня
К не моим и сомнительным чарам, —
Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни, растраченной даром, 

И какой героический пыл
На случайную тень и на шорох…
И как сердце мне испепелил
Этот даром истраченный порох. 

О, летящие в ночь поезда,
Уносящие сон на вокзале…
Впрочем, знаю я, что и тогда
Не узнали бы вы — если б знали — 

Почему мои речи резки
В вечном дыме моей папиросы,—
Сколько темной и грозной тоски
В голове моей светловолосой.

 
1913
 


Еще и еще песниСлагайте о моем кресте.Еще и еще перстниЦелуйте на моей руке.Такое со мной сталось,Что гром прогромыхал зимой,Что зверь ощутил жалостьИ что заговорил немой.Мне солнце горит -- в полночь!Мне в полдень занялась звезда!Смыкает надо мной волныПрекрасная моя беда.Мне мертвый восстал из праха!Мне страшный совершился суд!Под рев колоколов на плахуАрхангелы меня ведут.
1916

Сегодня ночью я одна в ночи? —
Бессонная, бездомная черница! —
Сегодня ночью у меня ключи
От всех ворот единственной столицы!

Бессонница меня толкнула в путь.
— О, как же ты прекрасен, тусклый Кремль мой! —
Сегодня ночью я целую в грудь
Всю круглую воюющую землю!

Вздымаются не волосы — а мех,
И душный ветер прямо в душу дует.
Сегодня ночью я жалею всех, —
Кого жалеют и кого целуют.

 

1 августа 1916

 

 

Лучина

До Эйфелевой — рукою
Подать! Подавай и лезь.
Но каждый из нас — такое
Зрел, зрит, говорю, и днесь,

Что скушным и некрасивым
Нам кажется ваш Париж.
«Россия моя, Россия,
Зачем так ярко горишь?»
1931
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно —
Где совершенно одинокой

Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий, что — мой,
Как госпиталь или казарма.

Мне все равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной — непременно —

В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведём без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться — мне едино.

Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично — на каком
Непонимаемой быть встречным!

(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен…)
Двадцатого столетья — он,
А я — до всякого столетья!

Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все — равны, мне всё — равно,
И, может быть, всего равнее —

Роднее бывшее — всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты — как рукой сняло:
Душа, родившаяся — где-то.

Так край меня не уберег
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей — поперек!
Родимого пятна не сыщет!

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все — равно, и все — едино.
Но если по дороге — куст
Встает, особенно — рябина…
 
1934
 
 

Цветаева Марина Ивановна
Русская поэтесса. Дочь ученого, специалиста в области античной истории, эпиграфики и искусства, Ивана Владимировича Цветаева. Романтический максимализм, мотивы одиночества, трагической обреченности любви, неприятие повседневного бытия (сборники «Версты», 1921, «Ремесло», 1923, «После России», 1928- сатирическая поэма «Крысолов», 1925, «Поэма Горы», «Поэма Конца», обе — 1926). Трагедии («Федра», 1928). Интонационно-ритмическая экспрессивность, парадоксальная метафоричность. Эссеистская проза («Мой Пушкин», 1937- воспоминания об А. Белом, В. Я. Брюсове, М. А. Волошине, Б. Л. Пастернаке и др.). В 1922 — 39 в эмиграции. Покончила жизнь самоубийством.
Биография
Родилась 26 сентября (8 октября н.с.) в Москве в высококультурной семье. Отец, Иван Владимирович, профессор Московского университета, известный филолог и искусствовед, стал в дальнейшем директором Румянцевского музея и основателем Музея изящных искусств (ныне Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина). Мать происходила из обрусевшей польско-немецкой семьи, была талантливой пианисткой. Умерла в 1906, оставив двух дочерей на попечение отца.
Детские годы Цветаевой прошли в Москве и на даче в Тарусе. Начав образование в Москве, она продолжила его в пансионах Лозанны и Фрейбурга. В шестнадцать лет совершила самостоятельную поездку в Париж, чтобы прослушать в Сорбонне краткий курс истории старофранцузской литературы.
Стихи начала писать с шести лет (не только по-русски, но и по-французски и по-немецки), печататься с шестнадцати, а два года спустя тайком от семьи выпустила сборник «Вечерний альбом», который заметили и одобрили такие взыскательные критики, как Брюсов, Гумилев и Волошин. С первой встречи с Волошиным и беседы о поэзии началась их дружба, несмотря на значительную разницу в возрасте. Она много раз была в гостях у Волошина в Коктебеле. Сборники ее стихов следовали один за другим, неизменно привлекая внимание своей творческой самобытностью и оригинальностью. Она не примкнула ни к одному из литературных течений.
В 1912 Цветаева вышла замуж за Сергея Эфрона, который стал не только ее мужем, но и самым близким другом.
Годы Первой мировой войны, революции и гражданской войны были временем стремительного творческого роста Цветаевой. Она жила в Москве, много писала, но почти не публиковалась. Октябрьскую революцию она не приняла, видя в ней восстание «сатанинских сил». В литературном мире М. Цветаева по-прежнему держалась особняком.
В мае 1922 ей с дочерью Ариадной разрешили уехать за границу — к мужу, который, пережив разгром Деникина, будучи белым офицером, теперь стал студентом Пражского университета. Сначала Цветаева с дочерью недолго жили в Берлине, затем три года в предместьях Праги, а в ноябре 1925 после рождения сына семья перебралась в Париж. Жизнь была эмигрантская, трудная, нищая. Жить в столицах было не по средствам, приходилось селиться в пригородах или ближайших деревнях.
Творческая энергия Цветаевой, невзирая ни на что, не ослабевала: в 1923 в Берлине, в издательстве «Геликон», вышла книга «Ремесло», получившая высокую оценку критики. В 1924, в пражский период — поэмы «Поэма Горы», «Поэма Конца». В 1926 закончила поэму «Крысолов», начатую еще в Чехии, работала над поэмами «С моря», «Поэма Лестницы», «Поэма Воздуха» и др. Большинство из созданного осталось неопубликованным: если поначалу русская эмиграция приняла Цветаеву как свою, то очень скоро ее независимость, ее бескомпромиссность, ее одержимость поэзией определяют ее полное одиночество. Она не принимала участия ни в каких поэтических или политических направлениях. Ей «некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться», «одна всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей…». Последний прижизненный сборник вышел в Париже в 1928 — «После России», включивший стихотворения, написанные в 1922 — 1925.
К 1930-м годам Цветаевой казался ясным рубеж, отделивший ее от белой эмиграции: «Моя неудача в эмиграции — в том, что я не эмигрант, что я по духу, т.е. по воздуху и по размаху — там, туда, оттуда…» В 1939 она восстановила свое советское гражданство и вслед за мужем и дочерью возвратилась на родину. Она мечтала, что вернется в Россию «желанным и жданным гостем». Но этого не случилось: муж и дочь были арестованы, сестра Анастасия была в лагере. Цветаева жила в Москве по-прежнему в одиночестве, кое-как перебиваясь переводами. Начавшаяся война, эвакуация забросили ее с сыном в Елабугу. Измученная, безработная и одинокая поэтесса 31 августа 1941 покончила с собой.
PS Кто может помочь выяснить фамилии молодоженов Юли и Миши.

2 мысли о “Цветаеву в подарок. К 120-летию поэтессы.”

  1. За сутки до своей смерти Наталья Алексеевна попросила ей почитать.. Виринея (ученица НА) читала ей из томика лежавшего рядом с кроватью… Томика стихов М.Цветаевой… Потом Наталья Алексеевна до самой смерти практически на разговаривала… Не знаю какие именно стихи читала Виринея.. Может вспомнит…

  2. Удивительно видеть в наши дни рукописные книги, но, действительно, так было. Книги Цветаевой купить было просто невозможно, передавали друг другу «самиздат». Помню, что в 1977 году мне дали на короткое время почитать рукописный вариант «Повести о Сонечке» М.Цветаевой, я умудрилась взять в прокате пишущую машинку ( тогда это было возможно!), научиться печатать и всю перепечатать, а это довольно объемная повесть. Печатала вечерами и ночами, но это было такое счастье: читать и иметь свой экземпляр. Так же было со многими книгами. А стихи китайских поэтов! Переписывали, восторгались, знали и цитировали друг другу. Книги переплетали в красивую, редкую ткань, у меня сохранились чудные томики. Это был целый мир искусства и любви к книге. Сейчас можно купить и прочитать все( не переписывая и не перепечатывая), что захочешь, но есть ли такое рвение у молодежи — не знаю..

Добавить комментарий

Войти с помощью: 

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *