Владимир Федорович Тендряков (1923 — 1984)

На блаженном острове коммунизма

 (Отрывок. Полный текст рассказа можно найти здесь.)

Далеко приглушенные голоса, сдержанное праздничное брожение. А тут безмятежно стучит дятел. Отрешенная тишина, хочется говорить вполголоса.
Из боковой аллейки появился прохожий, идет нам навстречу. И мы замолчали, невольно испытывав смущение — идущий навстречу человек нам хорошо знаком, зато нас он, разумеется, знать не знает.. Как держать себя в таких случаях: пройти мимо, сделав вид, что не узнали, — противоестественно, но естественно ли здороваться, не будет ли это принято за подобострастие, не получим ли мы в ответ безразличный взгляд и оскорбительно-вельможный кивок? Извечная рефлексия русского интеллигента, раздираемого самолюбивыми противоречиями по ничтожному поводу. Встречный приближается и здоровается первым. Без вельможности. Леонид Ильич Брежнев.
В глубине леса раздаются выстрелы. Нет, мы не вздрагиваем и не переглядываемся недоуменно. Маниакальная мысль — не покушение ли? — не приходит нам в голову. Явно какое-то праздничное развлечение. Не спеша идем навстречу выстрелам, провожаемые стуком невспугнутого дятла.
Поляна среди леса. Две кучки зрителей. Прямо на траве — несколько стульев и два стола, на одном лежат ружья, другой весь заставлен затейливыми фарфоровыми безделушками — призы за удачную стрельбу. Возле столов — Хрущев, Мжаванадзе[2] и еще какие-то лица, мне совсем незнакомые.
На расстоянии сотни шагов почти незаметные, поросшие травой землянки, из них в воздух вылетают тарелочки, одна за другой через равные промежутки времени. Они разлетаются от выстрелов высокого, холено полного молодого человека.
Молодой человек отстрелялся, положил ружье, удалился с горделивой и независимой осанкой. Должно быть, он близок к Хрущеву настолько, что может вести себя в его присутствии свободно, без смущения и раболепства[3]. Зато Мжаванадзе явно не по себе. Он старается быть поближе к хозяину и в то же время боится оскорбить излишней близостью, сохраняет неустойчивое расстояние в полтора шага, отрывисто хохочет. Он сейчас очень похож на алкаша, попавшего в чистую компанию, жаждущего, но не очень надеющегося, что ему поднесут спасительную стопочку.
Хрущев хозяйским жестом указывает Мжаванадзе на стол:
— А ну-ка!
И Мжаванадзе с готовностью хватает со стола ружье. В синее небо летит тарелочка. Бац! — вдребезги! Новая тарелочка… Бац! — вдребезги!.. Еще, еще, еще… Мжаванадзе с веселым лицом, выражая всем телом предельную вежливость, осторожненько положил ружье на прежнее место. Ему уже протянули приз — фарфоровую статуэтку, густо покрытую позолотой. Он прижимает ее к паху.
Хрущев решительно стягивает с себя пиджак.
А в стороне из тесной кучки зрителей раздаются замечания откровенно насмешливые: мол, держись, посыплются сейчас черепки. Я с любопытством оглядываюсь — интересно, кто это позволяет себе так вольно высказываться в адрес главы государства? Узнаю среди зрителей тяжеловесную Нину Петровну[4], понимаю, что тут собралось семейство Хрущева. Эти могут себе позволить.
В расшитой «антисемиточке», расставив короткие ноги, розовые уши настороженно торчат — Хрущев на изготовку с ружьем.
Взвивается в небо тарелочка. Бац — мимо! Тарелочка падает к земле. Вторая… Бац — мимо!.. Бац! Бац! — тарелочки целы… Оцепенел с прижатым к паху позолоченным призом Мжаванадзе.
Только одну тарелочку из десяти разбил Хрущев. Он положил ружье и сел на стул. Полные плечи обмякли, руки повисли, отполированная голова опущена, уши, невинно розовые, обиженно торчат в стороны — неутешно мальчишеское во всей рыхлой фигуре. Право, так и хочется подойти, погладить по лысой макушке: «Брось, лапушка, горевать. Эка беда, на другом сноровку покажешь».
А в стороне безжалостно посмеиваются:
— Настрелял уток — не унести.
И стоит перед убитым Хрущевым Мжаванадзе, прижимает к паху золоченый приз, мнется и не знает, куда смотреть. Вот уж кому не позавидуешь…
И вольные шуточки со стороны семейства… 
Вдруг Хрущев встает. Тело его, только что обмякшее, становится сбитым, движения скупые, лицо не в шутку сурово, и розовые уши торчат уже не обиженно, а почти угрожающе.
Шуточки со стороны не прекращаются, но Мжаванадзе вышел из столбнячка, облегченно распрямился, с преданной собачьей надеждой смотрит, как Хрущев берет ружье.
Рукава «антисемиточки» подтянуты, ноги расставлены, тяжелым корпусом вперед, голова склонена — бычок посреди дороги, объезжай кругом! 
Летит тарелочка… Выстрел! Осколки осыпаются на землю. Выстрел!.. Осколки!.. Выстрел! Выстрел! Выстрел!.. Черт возьми! Возможно ли это? Лишь одна тарелочка падает целой на траву.
Хрущев победно кладет ружье.
Я не знаю, было ли тут холопское жульничество. Не знаю, каким способом выбрасываются в воздух тарелочки. Можно ли за несколько минут сделать так, чтобы они сами по себе разлетались в воздухе, да еще согласованно с выстрелами. Но если это и ловкий фокус, то в него всей душой поверил и сам Хрущев.
Он положил ружье и прошелся… Просто взад-вперед возле столов. Плечи его играли, грудь и живот, соперничая, рвались вперед, голова вздёрнута, походочка с радостным содроганием, как у плясуна, входящего в круг, на расстоянии чувствовалось, что каждый мускул под тугим жирком, каждая жилочка возбуждены. Нужно быть воистину гениальным актером, чтоб столь нешаблонно, столь доподлинно разыграть победное счастье — и плечами, и животом, и ногами, ушами даже! Ой нет, так вести себя может лишь человек, который действительно переполнен торжеством, хотел бы, да не в силах его скрыть — распирает!

Сейчас он с детской непосредственностью радовался одержанной победе — разбил-таки тарелочки, доказал свою сноровку! Ай да я!
К нему сразу же бросились с фарфоровым призом. Он с серьезной важностью, не без величия, как и подобает государственному мужу, принял его и… бросил взгляд на приз Мжаванадзе. А Мжаванадзе ликовал, Мжаванадзе весь лучился — слава те, господи, пронесло! — умильно заглядывал в глаза Хрущеву…
И улыбка сползла с лица Мжаванадзе, он перехватил взгляд хозяина и опустил глаза к своему призу, который обеими руками стеснительно прижимал к стыдному месту: ей-ей, случилась небольшая оплошность — на затейливой фарфоровой статуэтке Мжаванадзе явно больше позолоты… Хрущев изучающе разглядывал не принадлежащий ему приз.
И Мжаванадзе вскинулся, с готовностью протянул:
— Сменяемся, Никита Сергеевич.
Нет, я ничего не придумываю ради красного словца, всё было именно так, как я рассказываю, прошу верить. Да, да, Хрущев сменялся, взял приз Мжаванадзе, на котором оказалось больше позолоты. И оба были явно довольны этим обменом.
Тут по всему лесу загремело радио:
— Дорогие гости! Просим вас к столу. Дорогие гости! Просим вас!..
И все потянулись к большому полосатому тенту, растянутому среди сосен. Под ним тесно стояли длинные столы. Я там был, мед-пиво пил…

Хрущев на встрече с интеллигенцией в шатре у пруда на «дальней даче». 1960 год.

Март 1974 г.

^[1] Верейский Орест Георгиевич (1915—1993) — русский советский художник, график. Выдающийся иллюстратор художественной литературы.
^[2] Мжаванадзе Василий Павлович (1902—1988). Первый секретарь ЦК компартии Грузии (1953—1972). Его многолетнее правление в республике было отмечено небывалым расцветом коррупции, скрыть которую не удалось даже в советское время. Герой социалистического труда.
^[3] Речь, скорее всего, идет о сыне Хрущева — Сергее Никитиче.
^[4] Нина Петровна — жена Н.С.Хрущева.