Неопубликованная книга деда НА

Оказывается, у деда НА кроме воспоминаний есть  готовая (но неизданная) книга для детей, состоящая из предисловия и 12 коротеньких рассказов. Для детей, — потому что он обращается к детям и пишет о своем детстве.
Сравнивая предлагаемые рассказы с воспоминаниями, общим находишь сам факт события. но не его описание. Он не сокращал текст и не заменял  одни слова  другими. Он о том же писал по другому.
Нам представляется, что рассказы будут интересны не только детям.
 
 
«В О С П О М И Н А Н И Я     И З    В Р Е М Е Н     Д Е Т С Т В А»  
А.Е. Буслова

ПРЕДИСЛОВИЕ.

            Раньше, чем познакомить моих юных читателей  с моими детскими воспоминаниями, я хочу сказать несколько слов о своем детстве вообще.
            В нашей небогатой крестьянской семье  было, кроме родителей, девять человек детей. Я был восьмым. Жили мы плоховато, потому что отец часто пьянствовал, и вся забота о семье лежала на матери. Сейчас не могу представить, как она со всем справлялась: поле, огород, сенокос, скотина. Летом работа от зари до зари.  Зимой —  прядение, ткачество холстов. Надо было всех одеть, обуть, обмыть. Да, это была настоящая героическая русская мать.
           Помимо бесправного труда, беспрерывного труда, матери хотелось оторвать нас от рабского мужичьего труда. И ей кое-что удавалось.
           Но наказаньем  божеским в семье был  я. Ни увещевания, ни порки, ни озверелый отцовский бой не действовали. Не успевали сходить с тела рубцы от кнута, розги или палки, как я зарабатывал новые. Не могу сказать, что наказывали несправедливо. Но что поделаешь, если так ловко сел на ветку воробей, а в руках рогатка.  Раз… воробей  вспорхнул и улетел, а треск оконного стекла предвещал порку. Что поделаешь, если хочется сделать западню, а самым лучшим материалом являются кирпичи на трубе и, первый же  оторванный кирпич выскальзывает из рук и падает в трубу, загораживает дымоход и дым валит в избу.      Что ж, это не стоит наказания?
             Сейчас власть запрещает бить детей, а во времена моего детства рекомендовалось бить. Ну и били дома, в школах, в бурсах и где придется. Били и кого следует и кого не следовало.
             Я за себя не обижаюсь и моя любовь к матери от ее дранья не уменьшилась.
             Вот, ребята, какие были дикие порядки в мое детство.

К О Т Я Т А

              Лежа на печке утром, я услыхал знакомый писк — пищали котята. Значит, кошка окатилась. Захотелось их достать, но с печки рука не доставала. В избе никого не было, я слез на лавку, но и сбоку рука до котят не дотягивалась. Я попытался пролезть в щель головой. Но и засунув голову в щель, все же до котят не достал.  И до котят не достал, и голова моя застряла  в щели — ни туда, ни сюда. И как я ни поворачивался,  голова  моя засела в щели прочно.
             В избу вошла мать. Увидев меня в таком положении и не зная, что я заклинился в щели, решила воспользоваться моим удобным для шлепка положением, шлепнула как следует по попке, но тут же поняла  в какую беду я попал.
             Тут уж не до шлепков. Стала помогать мне и так и сяк, и масла пустила. А я уже ободрал  и уши и виски. Пришлось разобрать угол печи. Недели две я ходил, свернув голову набок.

К О З А   —   В О З Д У Х О П Л А В А Т Е Л Ь Н И Ц А

            Я и ватага моих друзей играли около мельницы в лапту. Это была увлекательная игра, нынешний  футбол против лапты никуда не годится.
             Подперев колом крыло мельницы, чтобы крылья не вертелись, мельник ушел в хату, должно быть обедать.
             Немного погодя на дороге появился еврей, за которым на веревке следовала  коза. Подойдя к мельнице, еврей привязал козу к крылу мельницы и тоже пошел в хату.
             Коза тянулась к траве, терлась об кол, пока кол не повалился. Крыло начало двигаться, веревка потащила козу. Коза послушно пошла на поводе,но он стал подыматься выше и выше. Коза было уперлась,
замотала головой, но пришлось ей стать на задние ноги, а затем повиснуть на веревке,подымаясь все выше и выше и, отчаянно болтая ногами, мякать.
          Мы, бросив игру, помирали со смеху, наблюдая  необычное положение козы и ее пляску.
          На поднятый шум из избы выскочили и мельник,разразившийся хохотом, и владелец козы с воплями.
          А коза продолжала свои манипуляции,совершая воздушный полет.Второго полета она не совершила, потому что мельницу остановили и козу отвязали.
           Все было бы хорошо, если бы этот полет козы не приписали мне и не отодрали бы меня лозиной.

Н А     П А С Е К Е

             Чтобы  хоть на  время избавится от моих фокусов, меня отправили к деду на пасеку.
              Пасека была за Днепром, километрах в четырех за сосновым бором, на солнечной полянке.
              Многие из вас, ребята, наверно, не знаете, как хорошо бывает в таких местах. Бор задумчиво о чем-то шумит- белые облака на небесной синеве  куда-то плывут и плывут  меняя свои очертания- осинки трепыхают листочками, торопливо рассказывая что-то друг другу- пчелки звонко гудят, стремительно отлетая от ульев за нектаром, и в то же время другие пчелки, нагруженные нектаром и цветосной пыльцой, тяжело подлетают к ульям и исчезают в летках.
            Пасека  была небольшая, колод на пятнадцать. Как раз было время отлета молодых роев.
            Отец мой тоже занимался пчеловодством   и поэтому я знал технологию этого дела, несмотря на то, что  мне всего-то было  лет 7 — 8.
             Деду надо было отлучится недалеко к леснику — своему куму — и меня оставили караулить.
            Я  осмотрелся: лукошко с холстиной и ножом  было у избушки, значит все в порядке.
             Дед не ожидал отроения, но как на мою беду, оно произошло немного спустя после ухода деда.
             Я заметил, что из одного улья начали высыпать пчелы больше и больше.  И тут я заметил, что нет воды.Брызгая водой на отлетающий рой, его легко тут же посадить на какой-нибудь куст. Но для той же цели, если нет воды, употребляется  песок.
             Я на всякий случай кричал: дед! дед! дед!
             А рой мой метался около улья, выжидая матку и, как только она вылезла, отделился от улья для  отлета. Я начал засыпать его песком. Поэтому или по другим причинам сел он шагах в пятидесяти от улья на куст.
            Надо было снимать, не дать рою улететь. Лукошко оказалось под рукой. Рой повис большой грушей на ветке и ветку эту я начал срезать  ножом.  В азарте я как-то мало чувствовал, что пчелы не остаются в долгу. Не щадя своей жизни, они вонзали свои жала, где только можно.
           Все же  я кое-как ветку срезал, тихонько  опустил в лукошко и закрыл холстиной.
           Только на это меня и хватило. Ведь это были  полудикие лесные пчелы. Они изжалили меня  так, что я катался по земле, кричал, орал, ревел и не знал, что делать.
           Спасибо, дед скоро вернулся, но пока это «скоро» совершилось , я весь опух, глаза закрылись и я мог  только безутешно рыдать несмотря на утешения деда.
            Однако всему бывает конец. Я уснул и на утро проснулся зрячим, только тело нестерпимо зудело.
            За мое отличие на огромный  кусок хлеба  дед положил целый сот меда.
            Таким образом я поймал первый и последний  в своей жизни рой пчел.

Н А    П О К О С Е

          Хорошо  на заливных лугах во время сенокоса. Утром с росистых лугов подымается пар. На небе  образуются пушистые облака, как корабли плывущие в какие-то далекие заморские  края. Солнце отдает свое тепло ликующей земле. А на земле самобранные ковры, пестрящие цветами самых различных  оттенков. Местами блестят  зеркала озер, отражающие  синеву неба. Вот так лежал бы, наслаждаясь  красотой природы, но я участник общей работы, тон которой задает жвиканье кос. Надо ворошить сено. Оно подсыхает  быстро. Надо сгребать в валы, надо его копнить, а копны подтаскивать к месту будущего  стога. Работы много для больших, хватает и для маленьких, ловить кузнечиков, да кувыркаться в сене некогда.  
         Но вот по лугам зазвенели косы — полдник. В большой миске дымится  вкусная похлебка, пахнет заправленным салом. Разбираем ложки, по куску хлеба  и начинаем аппетитно кушать.
         Полдник — это не обед. Это перекуска. И снова  жвик-жвик косы и снова мелькают грабли.
         Я взбираюсь на лошадь. С одной стороны от хомута тянется  длинная веревка. Я объезжаю копну и с другой стороны к хомуту  прикрепляют второй конец веревки.  трогаю коня и за мной следом плывет копна. Доезжаю  до места, отвязываю с одной стороны  веревку, заворачиваю  коня и еду за другой копной. Солнце печет, пот заливает глаза. Лошадь  ногами и хвостом отбивается от оводов — того и гляди слетишь на землю.
          Но опять  зазвенели косы. Обед.
          Сестры с матерью  начинают готовиться к обеду. Отец вынимает из телеги бредень и я, как мужчина, захватив ведро, отправляюсь с отцом на ближайшее озеро за рыбой. Разматывается  бредень, отец заходит в глубину по шею, я свое крыло тяну  по берегу. Потом отец начинает заходить, я замедляюсь, сходимся и  тащим добычу на берег. Добыча хорошая, добрая — ведро хорошей озерной рыбки: линьки, карасики, щучки. больше не надо.
         Женщины дружно очистили рыбу, вода уже  кипела  и через полчаса мы ели знатную уху.
         Тут взрослым полагалось поспать, а я же и другие соседние ребята помчались купаться.
         Вторая часть дня проходит в возведении стога. Веселая работа. Вершит стог сам отец, подают вилами сено две сестры  и мать, я подвожу копна. Вроде как конвейер на заводе.
         Неожиданный перерыв: в копне обнаружили змею да злую. Вместо того, чтобы подобру-поздорову  удирать, змея изогнулась, высунула раздвоенный язык и сипит: не подходи, мол. Но мать ловко поддела ее вилами и отбросила  от стога, а сестры и я ее прикончили.
         Далее работа продолжалась без перерывов.
        По заранее намеченному плану я должен был к ужину наловить раков. Поэтому я бросил работу раньше. Обсмолив ранее найденную дохлую сороку, захватив лукошко, я побежал к рачьему месту, где раков было очень много.  Погрузив под обрывом берега лукошко, я придавил на дне его камнем сороку, а сам пошел в другое место и стал ловить руками. Это очень просто. Обыкновенно раки сидят в пещерках в обрывистых  местах. Остается только шарить рукой по обрыву, пока не нащупаешь добычу. Иногда рак, бывает, схватит за палец клешней, но это не больно. Примерно за час я их наловил штук 20 — 25 и бросил  ловить, потому что они норовили расползтись.  Собрав пойманных раков в подол рубашки, я побежал к тому месту, где затопил лукошко с сорокой. Лов оказался неплохой: в лукошко забралось раков штук пятьдесят, да такие здоровые, зелено-черные. Словом, освободив лукошко от камня и приманки и, добавив наловленных руками, я имел больше поллукошка добычи. При варке вышло полтора ведра вкусных раков.

» Б  А Р Ы Н Я»

              Вы уже знаете, что я был большой непоседа, поэтому у меня было очень много дел. Правда, мои дела матерью назывались вредным баловством потому,  что  она не успевала нашивать заплатки на штаны и рубашку.
              Между всякими делами нужно было сбегать в один из оврагов порвать и поесть боярышника. Эта ягода у нас  называлась «барыней». В этих делах был у меня неразливный дружок  Степка Оленев. Он лучше всех  знал в каком саду легче всего добыть яблок, где раньше поспевает терн, как далеко до ближайшей бахчи с арбузами и т.д. И вот, в одном из таких деловых путешествий , мимоходом я захватил сыпной тиф. Это у нас называлось  горячкой. Конечно, меня как-то лечили, так как я узнал, что последним консультантом  у меня был, живший по соседству, гробовщик. Впрочем, он  меня не лечил, а только снял мерку.
        Уж не знаю, по этой  ли или по другой  не менее важной причине, я как-то  открыл глаза, увидел знакомый  потолок и услыхал: мама, живой! Это восклицание, как потом я узнал, относилось ко мне. Да, я, наперекор консультанту и сверх ожидания домашних, очнулся, чтобы жить.
         А за время моей болезни Степка мой неустанно маячил перед нашим домом, выжидая моей поправки. Узнав, что я пришел в себя, он заглянул в окошко и, увидев, что около меня никого нет, влез ко мне с визитом. Я был еще слаб и мало понимал его разговор, но предложение принести мне «барыни» я одобрил. Степка  исчез.
         На другой день, подкараулив отсутствие посторонних, он тем же путем влез в комнату и преподнес мне целый картуз крупных, сочных «барынь». Но я был еще беспомощен и сам есть не мог. Тогда Степка в избытке чувств (о, дружба, это ты) напихал мне полный рот ягоды. Я стал  давиться. Друг мой испугался и наутек. На мое счастье при поспешном бегстве  он разбил стекло. Звон стекла  привлек ко мне мать, которая и помогла мне отдышаться.  Улики были налицо. Степка получил трепку, а ко мне приставили сестру.  Наперекор этой охране, а может быть благодаря ей, я стал быстро поправляться.

Г Р У Ш А

            Домов за пять от нас был у меня, одних со мной лет, приятель Марко. В саду у них  росла огромная груша.  На этой груше росло бесчисленное  количество  плодов. Но груша была такая высокая, что с земли залезть на нее было трудно. Но так как росла она близ сарая, то добирались до ее веток по коньку сарая и тогда уже могли  лазить по всему дереву.
            И вот однажды произошел случай, крепко засевший в моей памяти. По обыкновению до груши добрались мы по сараю. Без особых затруднений набили мы свои пазухи грушами и намеревались тем же путем возвратиться на землю. Мы стали приноровляться, потому что скат был крутой и нужна была большая осторожность. и вот тут случилась беда: приятель мой, отпустив конек, начал скользить вниз по скату.  Единственно, за что он мог уцепиться, это за мои ноги. Что он и сделал. Но благодаря тому, что у меня за пазухой  было много груш, я тоже упустил верх и, вслед за Марком, заскользил вниз.
         На нашу беду к крыше сарая были прислонены несколько  штук сенных вил. Понятно, мы тут же подняли неистовый крик. Также понятно, что наше путешествие продолжалось всего несколько секунд, и в  такой срок помочь  нам было невозможно. В результате мы оба повисли  на вилах. Я отделался сравнительно благополучно — рогом  пропороло  мне рубаху, на ней я и повис. У Марко не только пропороло штаны у пояса, но и бок. Нас сняли. Я, получив от кого-то подзатыльник, умчался домой, где мне тоже попало, а Марко унесли в больницу.

З Л О С Ч А С Т Н Ы Й       К А В А Л Е Р И С Т

           Вам, ребята, приходилось иметь такие моменты, что что-то  хочется  сделать, выкинуть какую-нибудь  штуку, какой-либо  фортель, а не знаешь, как именно использовать такое боевое настроение.
          Вот и у меня случилась такая минутка. Мне уже давно хотелось прокатиться на свинье, а случая подходящего не было. А тут, как на грех, свинья, похрюкивая, что-то чавкала в корыте и на дворе никого не было. Пользуясь тем, что свинья увлеклась едой, я подошел сзади и удачно ее оседлал. Свинья, видимо,  была  огорошена такой неожиданностью. Но в следующий момент она, завизжав, начала вертеться на месте, рассчитывая сбросить меня. Я  же, уцепившись за щетину обоими руками, удерживался. Тогда, желая как-нибудь  избавиться от непривычного  груза, она бросилась в открытую калитку.
           Может быть, езда эта кончилась бы более благополучно, если бы у калитки не было высокого порога.  И вот, когда  мой «рысак» брал препятствие — перескакивал  порог — я не удержался и так стукнулся головой об  столб, что очнулся в хате на лавке, а мать, сквозь слезы, удивлялась — как это так получается, что я до сих пор еще не оторвал себе башки.
М Е С Т Ь 
или продолжение сказания о злосчастном кавалеристе.
          Есть такие люди, которые считают свинью неряхой, ожерой и очень глупым животным. Но  это неверно, потому что  свинья любит чистоту, умеет выбрать вкусный корм и, довольно умное животное,  в чем мне пришлось лично  убедиться и даже пострадать.
          Дело было на пасху. Раньше перед этим праздником наши крестьяне  семь недель постились, то есть в течение этого времени не ели  ничего мясного, молочного, яичного и рыбного. Другими словами, в  течение семи недель люди питались картошкой, капустой, салатами, огурцами и тому подобными растительными  продуктами. На этой же пище выдерживали и детей. Вполне понятно, что люди тощали и скучали по молочному, мясному… На  Пасху же разрешалось  кушать все. К этому празднику готовились  задолго. Варили, пекли всякие вкусные вещи как поросятину, окорока, птицу всякую и особенно много заготовляли круто  сваренных и раскрашенных  в разные цвета яичек.
            После длительного поста, люди набрасывались на скоромную пищу и от невоздержанности нередко болели поносами.
            То же случилось  и со мной. После воздерживания  мы, ребята, просто сказать, обжирались всякой снедью.
            Надо упомянуть, что к этому празднику, мне прислала  сестра матросский  костюмчик. Вам не понять, сколько тут было радости и гордости.
            И вот, будучи в этом костюмчике, я почувствовал неладное с моим животом и, не теряя времени, помчался  за сарай, но …случилась катастрофа. Такая катастрофа, что пришлось снять штанишки и раздумывать, как их очистить от праздничных  кушаний, прошедших через желудок и кишечник.
            Но долго раздумывать не пришлось, потому что из-за угла  показалась свирепая хрюкающая морда, знакомой  нам по кавалерийской езде, свиньи. Единственным спасением  был плетень, на котором я моментально очутился. Свинья же имела более вредный расчет: за мной она не погналась, а остановившись около штанишек она, не долго думая, начала их рвать. Можно вообразить мое отчаяние и мои вопли, когда я увидел свои, такие красивые, синенькие  с белыми каемками, штанишки, превращенные в грязные лоскутья.
           На вопли сбежались старшие. Свинью отогнали, меня с осады сняли, но штанишки мои безвозвратно и бесславно погибли.
           Так отомстила мне свинья за то, что я на ней совсем немножко прокатился.

З А      Б О Р О Н О Й

          Я хочу, друзья мои, рассказать вам небольшой случай, характеризующий  как нас, крестьянских ребят, приучали  к работам.
          Было мне лет 6 — 7 , то есть такой возраст, когда крестьянские ребята понемногу начинают втягиваться  в работу.
          В один погожий день на моей обязанности было забороновать под какую-то культуру участок земли. Работа простая —  сидеть на лошади, которая тащила за собой деревянную борону и только стараться не наделать  плешин (огрехов).
         Я уже порядочно поработал, лошадь устала и надо было сделать передышку. Сняв с бороны валик, подвел коня к меже и пустил его  подкормиться, а сам пошел на край огорода, где мать резала картошку, подготовляя  ее  к посадке. Для собственного подкрепления забрался  в торбу, отломил скибку (кусок) хлеба, достал  кусок сала и с аппетитом стал насыщаться. Подъевши добро, пошел к лошади. Но она не разделяла  моего намерения и, когда я близко подошел, она быстро повернулась задом и легонько  толкнула меня копытом в живот. От этого «легонько» я отлетел аршина на три и, не столько от боли, сколько от неожиданности, заревел. Откуда-то появился отец. Выломав  из плетня ладную дрючину, излупил лошадь и, не спрашивая меня вскинул на лошадь. Что было делать? Под желудком, все-таки, здорово болело, однако, превозмогая боль, я вновь начал бороновать.
             К вечеру и боль утихла.

О Т В Е Т С Т В Е Н Н Ы Е         О Б Я З А Н Н О СТ И

            Мне восемь лет. К числу разных домашних мелких поручений у меня появился  ряд серьезных работ. Весной возил навоз на поле-  дома накладывали навоз отец или мать, а возил уж  я. Сядешь на  лошадь или на грядку  и неспеша  доедешь до поля. Там вывернешь боковые доски и деревянным крюком сбросишь навоз. Водворив доски на место, заворачиваешь назад. И так раз десять в день. Вывозка продолжалась с неделю.
            Получилось так, что кроме меня из детей, некому было работать. Старшая сестра была замужем и жила в Киеве. Вторая за нею  сестра училась в школе повивальных бабок в Могилеве- старший брат учился в железнодорожном училище в Гомеле- следующая сестра уехала к старшей в Киев.
            Налицо оставались трое — Вера, я и Сережа. Ну, Вера — девочка, Сережа — малыш, выходит, что в работниках надо было быть мне.
           В числе приписанных мне работ, была перевозка воды. Колодцев  близко не  было, и приходилось воду возить из Днепра.  На двухколесной тележке была укреплена бочка с отверстием на верху и с затычкой внизу заднего  дна. Запрягалась, обычно матерью, лошадь, я взбирался  на доску, положенную впереди бочки, и, опираясь на переднее днище, я совершал  поездку. Днепр был далеко. Надо было проехать через  весь город, затем по крутому спуску выехать на берег, в удобном месте заехать в реку и ведром налить сверху воды. Вообще процедура была не из легких.
            Затем следовало тщательно закрыть отверстие, выбраться на берег и подняться с тяжелой бочкой на гору. Тут уж я снова  забирался на бочку и , горделиво посматривая на окружающих, ехал домой.
             В этих поездках было две неприятности: первая — это надо было проезжать мимо еврейской школы, и там всегда был страшный гвалт, все ученики наперебой и во весь голос  заучивали свои уроки, а страшное было то, что по нашему поверью, евреи похищали ребят для каких-то ритуальных потребностей- и вторая неприятность заключалась в том, что ребята подкрадывались и вытаскивали  затычку, благодаря чему я однажды приехал домой с пустой  бочкой. Надо было смотреть и вперед  и назад. За водой приходилось ездить почти каждый день, а когда топили баню, то и два раза в день.

П Е Р В О Е       Н О Ч Н О Е

              В этом же году на меня была возложена обязанность ездить в ночлег ( в ночное).
              Между прочим, вспоминается  мне «История моего современника» В.Г.Короленко. По существу это автобиография. Он также проходил описываемые мною годы, и все описываемое им, всякие случаи из его жизни вряд ли были колоритнее случаев и переживаний, составляющих мой мир. Однако, его автобиография  считается  художественным произведением, а мое писание — так себе: мочало — солома. Впрочем, это экскурсия в сторону, возвращаюсь к теме.
           Конечно, первый-второй выезд в ночное можно было бы описать как что-то особенное, героическое. Но, к сожалению, первые мои выезды  были самые трудные  и неприятные.
           Правда, мне уже много раз приходилось ночевать в поле, на сенокосе, на пчельнике. Но там я был со своими и никаких на мне обязанностей. Тут другое дело, — не успел я вслед за другими приехать  на место выпаса, спутать коня и снять оброть, как вместе с другими  малышами надо было натаскать топлива и, пока я шарил  по кустам, собирая это топливо, большие парни, развалясь у костра, поужинали и, раскуривая цигарки, рассказывали всякие всячины.
           Примостившись  кое-как к огню, на быструю руку опорожнил  свою торбу. А тут надо было посмотреть в какую сторону движется лошадь и подогнать ее ближе к огню, а ночь темная и видно плохо. За день  все-таки наморился так, что как прилег, так и заснул.
           Ну, а какая летом ночь — заря с зарей сходится. Не выспишься и встанешь мокрый от росы, а утром — холодно.
           Вскочил, а где лошадь? На все нужны опыт и сноровка. В первые-то разы пока сядешь на лошадь —  измучаешься, пока оброть накинешь, а солнце не ждет. Опоздаешь привести лошадь — и дома попадет.
Конечно, в последующем  дело налаживалось, а первое время — трудное. Так что в первые поездки не до геройства было, а реветь приходилось и на ночлеге и дома.

Н А     В О Л Г Е

                Мне было, наверное, одиннадцать лет, когда мы после Саратова жили в г.Камышине, и где я близко познакомился с Волгой. Этим годом состоялось временное перемирие у матери с отцом и поэтому отец появился в семье.
              Для какой-то надобности была приобретена лодка, которой иногда тихонько от отца я пользовался.
              Впоследствии  я много раз  бывал на Волге и на всем ее протяжении. Видел  я  Волгу у  Ржева,  Рыбинска, Костромы, Нижнего Новгорода, Самары, Сталинграда, Симбирска и  других мест. Немало по ней плавал. И вот мне кажется, что  за время моего с ней знакомства — лет за пятьдесят  пять — она заметно обмелела и переместилась.
            Затем в моем  детстве, мне так  представляется, на ней было значительно оживленнее. Быть может раньше было меньше железных дорог и поэтому для переброски всяких грузов Волга использовалась интенсивнее. Во всяком случае, моя последняя поездка по Волге от Ульяновска до Сталинграда в 1943 году, разочаровала меня в транспортном могуществе этой реки.
         Я помню Волгу, загруженную беспрерывными плотами, караванами нефтеналивных судов, караванами барж с хлебом, красавицами белянами, грузовым и пассажирскими  пароходами и другими видами речного флота.
          Если сказать, что 1943 год не показателен из-за войны, то не оживленней Волга была и в 1940 году, когда мне пришлось быть в Саратове.
           В начале 1900-х годов, я помню Волгу густо насыщенной запахами смоленых канатов- запахами воблы, горами возвышающейся у пристаней- запахами гниющей древесины от плотов, причаленных к берегам, от штабелей древесины, выкаченной на берег- запахами арбузных корок, усыпавшими берег и плывущих по воде и другими запахами.
          Все это покрывалось людским многоголосьем, громом ломовых возов, свистками судов и, иногда, воплями верблюдов.
          Вот такой жизнедеятельный, пахучей и шумной я помню Волгу, когда мне было десять-одиннадцать лет: 1894 -95 -96… годы.
          Конечно, то, что было во время  Оно, ушло безвозвратно, да и сама Волга в недалеком будущем  превратится  в цепь бассейнов («морей») — Сталинградский, Куйбышевский, Рыбнинский и другие, с короткими между ними протоками.
           Конечно, нужно думать, что транспортное  значение этой водной артерии не уменьшится, а увеличится, но жизнь ее потеряет  всю ту яркость красок, которой насыщены песни о Волге.
           Конечно, новые поколения будут слагать какие-то новые свои песни. Для этих поколений наши песни будут  песнями сказок. У них не будет Некрасовых, Пушкиных, Шевченко потому, что у них не будет бурлаков, не будет рабской неволи и нечеловеческой эксплуатации.
            С нами, с концом  ХХ столетия,  кончается  эпоха силы и насилия.
            Но  я снова уклонился от своей темы: ведь как-никак я привожу осколки из истории моего современника.
             Однажды я, похитив ключ от лодки, собрал компанию ребят для поездки  за Волгу. «Капитаном» был я, потому что лодка была моя и, потому, что я оказался старшим по возрасту. Погода благоприятствовала и мы, «ничтоже сумняшися», отправились в дальнее плавание. Переправились через реку не без трудов. Снесло  нас далеко и пришлось, пользуясь более медленным течением, подняться вверх с километр. Но за свои труды мы были вознаграждены. После спада воды во многих ямах и вымоинах  было много застрявшей рыбы. Конечно, более крупная была уже выловлена, но нас удовлетворила и мелкая, которой  мы сварили целое ведерко. Конечно, купались, солились в песке, вновь купались. Однако, это все пришлось прекратить, так как ни с того ни  с сего небо начало хмуриться. Надо было возвращаться, чем мы немедля и начали заниматься во все наши десятилетние силы.
              Вскоре стала задача — кто опередит: мы ли раньше переплывем или гроза раньше поймает нас на реке. Правильнее было бы переждать грозу  на левом берегу, но…
              Не доехали мы и до середины, как стало ясно, что мы опоздали. Налетел шквал, немедленно поднялась все усиливающаяся волна, лодку начало качать, грести стало трудно. А еще труднее, что ребята загрустили.
              А буря развертывалась  во всем своем диком величии. Далеко еще до берега. Ослепительно  блеснули зигзаги молнии, тут же грянул удар грома. В душеньку «капитана» забрался страх. Но все же он знал, что нельзя, чтобы закружило лодку, и поэтому все его силы были направлены на рулевое весло.
             Я не заметил, как было выбито одно из гребных весел, но заметил, что оставшееся весло мне  помогает. Как бы там ни было, нас несло на стоявшие у берега баржи. Наше бедственное состояние заметили и, несмотря на хлынувший дождь, люди забегали  по баржам с веревками и баграми.
            Команда моя на все голоса взывала о помощи. Мне кричать было некогда. Я только думал, как бы нам не удариться с налету о баржу и не заметил, как два багра очень своевременно уперлись  в дно лодки и нас мастерски завели за корму баржи, где мы сразу оказались в заводи. Затем нас обвели вокруг руля второй баржи, и мы оказались у берега.
            Мы были спасены, и я зарыдал совсем не по-капитански.
            После этой переделки домашний нагоняй показался  мне пустяком.
ХХХ
            Я не волжанин, но от приволжья я получил многое, и за это Волга  стала моей любимицей.
            На Волге я соприкоснулся  с большой культурой – электричество, музей, театр, библиотека. Там я перестал  чувствовать  себя мужиком и как бы  переродился. Там я познал, что  такое любовь и там я начал зарабатывать  свои копейки.
           Об одном из  случаев на Волге  я и хочу здесь  рассказать.
           Я всякое свободное время любил  болтаться у пристаней, у разных причалов и у других подобных оживленных  мест. Как-то  несколько дней я наблюдал  выгрузку  бревен на берег и складирование их в длинные и высокие штабеля. Особенно  в этом деле мне нравилось, как  мальчишки, сидя на лошадях, вывозили бревна с берега на штабеля.  Я прямо  завидовал им.
            Но вот однажды какой-то  распорядитель  сказал мне: Слушай, мальчик, ты вот, я замечаю, без дела слоняешься по целым дням. Поработай-ка на лошади, а я тебе заплачу.
            Мог ли я отказаться от такого счастливого случая: показаться на лошади в седле, да еще получить  плату? Конечно, я тут же согласился и тут же был водворен на седло. Седло, правда, оказалось деревянное, безо всякой подстилки, но это меня не смутило и я принялся за работу.
            Работа оказалась простая. У берега веревкой, привязанной к вальку от постромок, зацепляли за  конец бревна. С другой стороны  был такой же наездник. Мы должны были, не отставая и не перегоняя один другого, вытаскивать бревна на стеллажи и по ним вытаскивать бревна на штабеля. В пути нельзя было останавливаться и для этого у нас были нагайки.
            Первым неудобством было то, что во время продвижения постромки поднимались все выше и выше. Когда же бревно вкатывалось на штабель, концы освобождались, а постромки свисали до земли.
            Второе неудобство было в том, чтобы не  зацепиться за уже уложенные бревна.
            В дальнейшем я понял, что не так-то просто «гарцевать».
Вскоре почувствовалось твердое и постоянно колеблющееся сиденье. В общем, проработал  я около полдня. Когда же слез с лошади, получил заработанные 15 копеек и направился домой, то это было не так просто: шел  я полусогнутой  раскорякой — плохо разгибалась спина и в кровь стер задницу. Словом, с неделю я помнил, что мне стоил первый заработок. Больше я не завидовал таким «джигитам».
КОНЕЦ   «ВОСПОМИНАНИЯМ  ИЗ   ВРЕМЕН   ДЕТСТВА»     
А.Е. БУСЛОВА
PS
В введении Анатолий Ефимович добрыми словами вспомнил свою мать Ирину Захаровну Буслову (Шпак), назвал ее героической женщиной, которая фактически одна вела хозяйство большой семьи, старалась не только вырастить детей, но и вывести их в люди.
В начале 1920-х годов ее не стало и он с сожалением обнаружил, что предметов, связанных с ее жизнью, практически не осталось.
Псалтырь
в русском переводе
Москва
В Синодальной типографии
1907
Незабвенной матери моей Ирине Захаровне Бусловой
… и это все, что осталось…
А. Буслов
апрель 1922 года
В настоящее время эта книга хранится у одного из внуков Анатолия Ефимовича .
PS

Добавить комментарий

Войти с помощью: 

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *