Василий Ян. Гримасы смерти

Продолжаем публиковать рассказы известного писателя Василия Яна, на забывая обращать внимание, что они публикуются впервые и только на нашем сайте. Другие рассказы В. Яна, выложенные на нашем сайте и тоже впервые опубликованные, см здесь.

В.Ян
Гримасы смерти
Мой друг Петр Дмитриевич, незадолго до своей трагической и непонятной смерти, сидел весь вечер у меня, делился своими планами о поездке в Южную Америку, где в это время началось очередное восстание и стычки правительственных и революционных войск. 

IMG_5531
— Я не могу сидеть спокойно на месте. Я уже ищу в телеграммах, где опять загорелись кровавые огни. Что мне делать здесь, в мирной столице? Я привык проводить время в разъездах, дремать возле костра, чувствовать возле себя дыхание смерти.
Он много рассказывал о своих приключениях и одно из них, приводимое ниже, является интересным не только для читателей, но даже, пожалуй, и с чисто научной точки зрения. Привожу по возможности точно слышанный мною рассказ.
— Мы были совершенно истрепаны. Часть из нас сделалась неврастениками, у другой нервы совершенно притупились, третьи окунулись в воду. Четвертые спали и ели, стараясь ни о чем не думать, все позабыть, и только незначительное меньшинство сохранило бодрость и равновесие, да и то больше живя надеждой на скорый отъезд из проклятого захолустья.
Это было сейчас-же после китайской войны и маленький летучий отряд эсаула Мадритова, где я служил, был оставлен на границе Кореи, среди гор и девственных лесов, в небольшом городишке Тунхулсяне. Раз в месяц приходил интендантский транспорт и привозил почту и новости. Казенный спирт тогда разбавлялся водой и все пили…
Никакой ужас после всего, виденного в походе, не мог уже реагировать на наши больные нервы. Тысячи невинных и виновных жертв войны только что прошли перед нами, мы видели вырезанными целые селения, изнасилованных девочек и женщин, закопанных живыми в яму боксеров, слышали хруст разбиваемых черепов, на наших глазах пылали священные храмы и города, лилась кровь, грабились заповедные дворцы богдыханов. Мы кичились своей цивилизацией и вели себя варварами.
Поход кончился и нас поставили в Тунхулсяне. Единственным разнообразием в нашей скучной, одуряющей обстановке были китайские казни. Нужно было быть совершенно нервно-больными,  как мы, чтобы почти с удовольствием прочитывать часто официальное приглашение местного тифангуаня (градоначальника) пожаловать в таком-то часу в поле у городской стены, где будут совершены казни над такими-то и такими-то преступниками. И мы шли, или весело, гурьбой, со смехом, точно нам предстояло веселое представление.
Много таких казней видел я, но одна из них оставила во мне такой ужас на всю жизнь, что воспоминание о ней живо, точно все это было вчера.
Стоял жаркий маньчжурский август. Горный пейзаж, окружающий Тунхулсян, был очаровательно-прелестен, но никто из нас, нервно полубольных людей, не смотрел на эту роскошную растительность, на синеватые горы, на скалистые пороги быстрой реки Хуанхэ. Мы томились от скуки, безделья, от неизвестности.
В один из таких дней мы получили приглашение присутствовать на казни. Почти все с радостью ухватились за приглашение, которое сулило убить час-другой подлого времени.
Мы отправились. Посреди поля, кругом постоянного места казни, уже собралась большая толпа зрителей китайцев, и туземные полицейские энергично наводили порядок своими лопатообразными бамбуковыми палками.
Толпа расступилась и дала нам почетное место впереди. Вскоре со стороны города послышались протяжные трубные звуки и показалась обычная процессия. Впереди шли полицейские, разгонявшие народ, далее китайские солдаты в красных передниках с большими кругами на груди и с ружьями в руках; за ними стража с трезубцами и мечом, символом власти, и, наконец, — окруженная солдатами простая манчжурская арба на двух высоких колесах; на ней сидели связанные осужденные с засунутыми за воротник большими красными стрелами.
Сзади ехал китайский чиновник, под наблюдением которого должно было свершиться правосудие, — окруженный колесницей… Трубы непрерывно гудели, заглушая мольбы и брань осужденных.
Как всегда, их грубо стащили с колесницы и стали срывать одежду. Толпа зрителей стихла, напряженно следя за процедурой. Осужденных было в этот день четверо: старик, лет шестидесяти, — за поджог, два его сообщника, лет по сорока, и стройный красивый маньчжур, лет тридцати, судившийся за разбой. Все четверо спокойно стали на колени рядом, шагах в пяти друг от друга,  обнаженные по пояс, и их загорелые, бронзовые тела, с запекшейся кровью от пыток, так и блестели в горячих лучах маньчжурского солнца.
— Посмотри, — шепнул мне сосед товарищ, — как хорошо сложен крайний!
Действительно, осужденный за разбой был сложен дивно, а лицо было не только красиво, но и интеллигентно. Товарищ шепнул, что под видом хунхуза власти сейчас быть может расправляются с кем-либо из интеллигентных китайцев, получившим образование за границей и принадлежавшим к тайному либеральному обществу…
К каждому казнимому подошел солдат и оттянул за косу голову вниз, заставив этим кожу шеи натянуться.

IMG_5532 IMG_5533 IMG_5534
Палач, — молодой, мускулистый человек, в новых китайских синих штанах, босой и обнаженный по пояс, с длинным кривым мечом в руках, весело переговаривался со зрителями, видимо рисуясь перед ними.
Трубы снова загудели, и чиновник дал знак начинать. Толпа смолкла совершенно…
Палач подскочил к первому и, тряхнув над головой мечом, ослепительно блеснувшим на солнце, — сделал прыжок к старику. Раздался звук удара и голова покатилась по земле.
-Хао, хао! (хорошо, хорошо) – прогудела толпа, очнувшись и хваля ловкий удар палача.
Второй удар был также хорош и вызвал тоже одобрение зрителей. С третьим было хуже. Устала ли рука палача, или неправильно легло острие на шею, но последняя оказалась разрубленной только наполовину, и казненный упал лицом на землю, весь заливаемый темной кровью.
Гул недовольства прошел по толпе. Палач отбежал назад, сделал прыжок вперед и снова ударил.
Но и тут клинок пришелся по темени и только рассек череп несчастному.
— Пу-хао, пу-хао! (скверно, скверно) – загудела толпа уже негодуя на палача.
Я в это время посмотрел на следующего, то есть на стройного маньчжура. Он стоял, повернув голову к своему израненному соседу и смотрел спокойно на окровавленную его голову. И вдруг этот человек, которого через несколько секунд ожидала участь его  соседей, крикнул палачу: «Пу-хао!» И он произнес это не тоном жертвы, а тоном зрителя, охваченного страстью к удачному удару палача.
Из волнующейся толпы выскочил палач-любитель, на ходу сбросил свой халат, вырвал у профессионального палача меч, поднял за косу мучающегося и сразу отделил туловище от головы.
Одобрение прогудело по его адресу.
— Хао-хао! – воскликнул сосед-маньчжур, которому предстояло сейчас пасть.
Теперь очередь была за ним и он спокойно опустил голову.
Часть лица его была видна нам. Оно не выражало ничего, кроме покорности судьбе.
Первый палач сделал снова прыжок и нанес удар.
-Хао-хао! – пронеслось в толпе. Словно срезанная бритвой, голова отделилась от туловища и покатилась к нашим ногам.
Туловище билось в конвульсиях, из шеи фонтаном хлестала кровь, но голова лежала у наших ног, неподвижная, бледная, с открытыми глазами, еще не подернутыми, хорошо нам знакомой дымкой смерти. Лицо выражало спокойствие, рот был сжат.
— Очевидно, моментальная смерть! – сказал кто-то из нас, — Раз! И все кончено, finita la comedia!
Стоявший около меня китайский полковник Чан-Чжан-Юань хотел столкнуть ногой голову в приготовленную яму. Он занес свою ногу, собираясь сильным ударом в лицо отбросить голову, нога его уже двинулась по направлению к отрубленной голове, но вдруг остановилась в своем движении. Чан, нервы которого во много раз были крепче наших, вскрикнул от ужаса…
Мы все ясно увидели, как отрубленная голова, до того спокойно лежавшая у наших ног, широко открыла глаза, которые выразили неописуемый ужас, и все мускулы на лице сократились в ужасную гримасу страдания, страха и полной беззащитности. И мы все поняли, что это был ужас перед наносимым в лицо ударом ногою Чана, и голова, сознавая полное свое бессилие предотвратить этот удар, изобразила на лице ту гримасу ужаса, которую сделал бы всякий живой человек, связанный по рукам и ногам, видя что сию секунду ему будет нанесен сильный удар в лицо.
Голова смотрела на ноги Чана несколько мгновений, потом мускулы расправились, глаза стали тускнеть, было очевидно, что жизнь покинула ее. Какой-то китаец схватил ее за косу и швырнул в яму.
Мы расходились под впечатлением только что виденного, нимало не сомневаясь в том, что голова несколько секунд жила, все видела и все сознавала.
— Случайное сокращение мускулов… наши расшатанные нервы!… — старался объяснить происшедшее кто-то из нас. Но согласных с этим мнением не нашлось. Слишком очевидно была проявлена жизнь в этих глазах, слишком жизненно выразился ужас именно ожидания удара… Это надо было видеть своими глазами, надо было пережить эту секунду-другую, чтобы поверить…
После этого я больше не ходил на казни…

IMG_5535

Добавить комментарий

Войти с помощью: 

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *