Продолжение. См. раздел «Автобиография деда НА».
Содержание: Поездка в Одессу. — Пешком обратно в Киев. — Работа и подготовка к экзаменам. — Провал еще одной попытки получить образование. — Революционная деятельность. — Уход от шпика. — Разговор в жандармерии. — Через Харьков в Манчжурию.
… Получил полный расчет. Распродал книги, ликвидировал свое хозяйство и с шестью рублями в кармане, поехал в Одессу.
Старая Одесса
Была давняя мечта постранствовать по свету, вот я и решил искать работу на кораблях.
Хоть и битый был я парень, не маменькин сынок, не с колен няньки, а все-таки глупый и наивный хлопчик.
Ни на какой корабль я не поступил, а объегорить меня объегорили. Сидел я в каком-то портовом трактирчике и пил чай. Со мной разговорился сосед, не то кочегар, не то босяк. Кто, откудова, да зачем приехал ? Узнал, что я за птица, предложил устроить меня на место за три рубля и бутылку водки. Потом сходил за нужным человеком. Бутылку мы распили тут же и затем пошли с «нужным человеком» в порт.
Дойдя до каких-то ворот со сторожем, поговорив с ним, «нужный человек» потребовал три рубля и велел подождать, пока он позовет нас. Прождали с полчаса. Тогда приятель мой вроде как забеспокоился, пошел разыскивать «нужного человека». Меня сторож в ворота не пропустил. Я стал ждать. Когда, в скором времени, у ворот стал другой сторож, то он велел мне у ворот не торчать — не полагается. Я ему рассказал, в чем дело и почему я тут стою.
— Дурак, — ответил он.- Тут сто лет простоишь, а твои босяки сидят и пропивают твою «зеленую». Ищи ветра в поле. И кто таких дураков рожает на свет, — закончил он.
Что же делать ? Денег-то остался рубль с копейками. Три дня хождения по судам ничего не дали. Что делать дальше? И какой дьявол дернул меня ехать в Одессу. Тоже моряк нашелся!
Правда, насмотрелся на пароходы. Ну, и на корабли. Страшно смотреть, как кормой к пристани станет. Особенно большие пароходы были «Добровольного общества» — «Москва» и «Саратов».
В дальнейшем приходилось мне видеть и большие пароходы, но в тот раз я был поражен размерами этих морских громадин.
Вот собственно, и все, чем памятна мне Одесса.
Ну, разве еще тем, что бродя по молу, любовался медузами, да тем, как меня обманули.
Потянуло назад в Киев. Как-никак там мать, брат, сестры — семья. А тут пропадешь. Точно к такому же заключению пришел и полицейский, которому я пожаловался на одесских жуликов.
— Езжай, паренек обратно. Тут тебя за пиджатишко зарежут. Денег нет, пешком иди. Ничего, дойдешь, а где и подъедешь.
Продал я на базаре одеялишко свое, подушечку, пару белья. В общем, набралось денег рубля четыре. Билет стоил шесть рублей. Конечно, правильно было бы купить билет хотя бы на пол-дороги, а там как-нибудь перебиваться, Но я решил идти пешком.
На следующий день, расспрашивая дорогу, я выбрался на магистраль и зашагал. Промаршировал я, в общем, шестьсот двенадцать верст. Из них подъехал верст сто пятьдесят.
В двух случаях подсаживался в товарные поезда, и за мной, и за другими «зайцами» гонялись кондуктора- а в последнем случае проехал от Мотовиловки до Киева в пассажирском поезде.
Не лишним будет рассказать про этот переезд.
Признаюсь откровенно, я устал. Две недели беспрестанной маршировки изнурили. Башмаки сбил, идти было трудно. Пробовал пешком, да напорол на острый камень ногу, загрязнил что ли, так как распухла. И вот на станции Мотовиловка стою и думаю, как бы попасть в поезд. Поезд подходит. А нужно вам сказать, что в те поры поезда сопровождали обер-кондукторы. Сейчас есть какие-то начальники поездов, так совсем незаметные люди. Ну, обер-кондукторы были очень заметные люди. Во-первых, они почти все были пузатые, сюртуки были обшиты галунами. С таким же галуном фуражка, на плечах жгуты. Одним словом, сразу бросались в глаза на станции три человека. Начальник станции с красной фуражкой. Это, люди говорили, для того красная, чтобы известно было кого ругать. Вторая фигура — жандарм. Ну, жандарм — это без объяснений понятно, и третья фигура — обер-кондуктор.
Обер-кондуктор. 1861 год.
И вот, к такому толстенному щеголю я и обратился: «Ваше высокоблагородие, явите божескую милость, провезите до Киева. Вот, видите ноги распухли, не могу до дому дойти».
Глянул это он на меня с своего высокого высока и буркнул, чтобы я пошел в задний вагон. Я быстренько проковылял к заднему вагону, взобрался и сел на свободное место. Тут же и поезд тронулся. Тут же, как из-под земли, появился кондуктор: «билет!?»
— Мне разрешил обер-кондуктор, — отвечаю.
— На следующей остановке сойдешь, а то в ревизию попадешь.
Я знал, что до Киева только одна остановка и будет. Доехали до остановки. Поезд стоит одну минуту. Увидев кондуктора, я притворяюсь заснувшим. И как меня он не тряс, я не мог проснуться, пока не тронулся поезд, а как тронулся, я проснулся, но кондуктор от меня отстал. Так и доехал до Киева.
В пути тоже были всякие случаи комического характера.
По приезде я отправился к матери. Ну, тут понятно, что приехал — это очень хорошо, а вот, что без работы — это плохо. Правда, укоров не было, но и так понятно.
Я, впрочем недолго гулял- устроился на пароход смазчиком на один-два рейса. Тут уж к машине я подошел вплотную. Немудреная работа, а без нее нельзя. Большой пароход, большая машина, а без смазки все это ничего не стоит. Это мне внушал машинист. Но это было мне уже известно по работе в депо. Без всяких упущений с моей стороны я сделал два рейса и пароход завели в затон. Дальше я не нужен был на пароходе, и перечислен был в медницкую мастерскую.
Восстановил свою старую квартиру. Хозяйка была очень рада, ребята и девчата тоже. И я собирался жить в свое удовольствие. Деньгами я был обеспечен. Семьдесят пять копеек в день или, примерно до двадцати рублей в месяц меня вполне устраивало.
Мастерская теплая, работа легкая. Пайка, несложная полуда, гнутье труб по шаблону, заливка подшипников — вот, в основном, та работа к которой я был приставлен. А к медникам, да к котельщикам отношение в ту пору было лучшее, чем к прочим рабочим. Потому и ставки были выше.
Однако не долго я наслаждался. Разыскал меня мой бывший репетитор Миша М. и с места в карьер взял в работу: «Как не стыдно молодому способному человеку опускаться в мещанское болото?! Как не стыдно сознательному рабочему быть безактивным»!?
И так далее и тому подобное.
По совести говоря, мне и самому несладко было, что я, вроде, остыл, отказался от самообразования, от просвещения. Правда, в библиотеку знакомство я возобновил. Без книжки не ложился и зачитывался до гудка. Но это было все же не то.
Практика же показала, как трудно совмещать учебу и работу. Повторить свой подвиг я боялся и думать. Думалось мне подписаться на журнал «Вестник знания» и по его курсу проходить подготовку. Тут я никому не обязывался, определенных целей не ставил. Пойдет — хорошо, не пойдет, ну что ж, — значит кишка слаба.
Но Миша был не из тех, которые отказываются от своих целей и, в конце концов, я сдался. Доводы были такие: 1 — Я повзрослел- 2 — Начало сделано- 3 — Если гимназист проходит годовой курс за девять месяцев, то я могу пройти курс за семь месяцев- 4 — В моем распоряжении было девять с лишним месяцев, — так сказать запас- 5 — Условия работы были лучше- 6 — Не будем делать глупость и попадаться в лапы попам, а проходить нормальную гимназическую программу- 7 — Готовиться для сдачи экзаменов за пять классов- — все это было убедительно в увещеваниях, в мечтаниях. Когда же я взялся за дело, картина получилась иная.
Во мне боролись два Я. Одно за высокую цель знаний и просвящения, другое — не против этого, но против тяжелой нагрузки. Это другое Я просто боялось такой тяжелой работы. Оно хотело жить с удовольствием.
Все же я сдался и начал. Программу мы уже точно изучили, подробно знал, с чем я должен предстать на экзамены. Ошибки не могло быть. И потянулись снова уплотненные дни и ночи.
Должен все же признаться, дело мое шло несколько проще. Работа была иная и я нередко заглядывал в книжку и на работе. Знаете, в таком деле и час дорого стоит. Этими часами я составлял время для театра. В контрактовом доме, на Подоле, в тот сезон шла драма, а я нашел связь. В нашем доме жил декоратор, и я получил допуск в театр. Драмы ставились сверхдраматические: «Убийство коварной», «Красавица ночи», «Один против всех», — все с убийствами, самоубийствами, изменами и так далее. Но иногда ставились и исторические пьесы.
Киев, 1899. Вид на Подол.
Зато читать уже было некогда. Выписанный «Вестник знания» складывался стопочкой на полке. Разбрасываться не приходилось.
Не единственная цель просвещать меня была у Миши. С середины зимы я стал распространять листовки, воззвания и брошюрки. Миша был социалист-революционер. Лозунгом этой партии было : » В борьбе обретешь ты право свое».
Я не разбирался в разнице партий, а то, что я носил и рассовывал по ящикам, мне нравилось. Нравилась жестокая правда. Особенно нравилось, когда ругали царя и его слуг.
Я был предупрежден, что если меня поймают на месте, так сказать, преступления, то не миновать высылки в Сибирь, и я должен был обещать быть очень осторожным. За зиму и за весну перетаскал революционной литературы пудов десять и не попался.
Весной, как обычно, штаты сокращались. Пароходы выходили из затонов, в мастерских оставался только основной костяк.
В это же время набирались рабочие на Южно-Русский завод. В это же время Мише потребовалось, чтобы я обязательно попал на этот завод. И я на него попал даже без уменьшения в заработке. Но здесь я скоро попался на месте «преступления». Проходя через кузницу, я закурил от уголька и сунул в золу несколько свернутых листовок и направился дальше. При выходе из цеха меня остановил пожилой рабочий, сказавший: «Ты чего здесь делаешь?» По коже у меня «прошелся мороз», волосы на голове зашевелились. Понятно, я сказал, что ничего особенного: прикурил и иду в свой цех. Словом, это оказался социал-демократ, решивший установить, кто на заводе распространяет эссеровскую литературу. Еще, короче говоря, я и Егору Петровичу помогал распространять эсдековскую литературу. Большой разницы я не видел.
Егор Петрович сколачивал кружок, но я, помятуя запрещение Миши вступать в какие бы ни было кружки, от кружка отказался. А кроме того и некогда было.
На заводе этом проработал я месяца два, так как случайно попал в скандал. Рабочие надавали тумаков мастеру, выгнали из цеха. Тут случился и я. Нечего говорить, что этому делу я очень сочувствовал, хотя не знал ни мастера, ни в чем дело. Поэтому меня только уволили с завода без, так сказать, последствий.
До экзаменов оставалось немного времени и я решил работы не искать, а заняться подготовкой. Жил я скромно и деньжонки были.
Казалось, все хорошо. Усиленно прошел всю намеченную программу. Повторил пройденное. Но, как говорят, не судьба: » Знать любить не рука мужику-вахлаку да дворянскую дочь.»
Как бы то ни было, экзаменационная комиссия к экзаменам подходила предубежденно и спрашивала с них и больше и жестче, чем с учащихся гимназистов.
Я провалился по математике и словесности. Не совсем складно получилось и с немецким языком.
Снисходительности не было и «зарезать» легко.
Человек привыкает. Вторая неудача отразилась не так больно и остро. Все же с горя пропил всю наличность. Попоил водкой ребят, покормил конфетами своих табактошек и стал искать работу.
Несмотря на то, что в пароходных мастерских начали набирать рабочих, меня не взяли. Почему?
— Медников пока не надо.
— Берите в клепальщики.
— Клепальщиков еще пока не надо.
— Но ведь набираете?
— Набирали, а сейчас не надо.
Вот чертовщина! Можно бы поступить на завод Гретора, но очень далеко, а я решил перебраться к матери: Вера выходила замуж, а Сережа перебрался в город в какое-то общежитие. У него были свои дела — он занимался репетиторством, чем и жил. И поэтому в городе ему было удобней.
Я поступил в Арсенал. Теперь у меня времени было много и я постепенно втягивался в партийную работу. Стал посещать биржу. Это было странное явление. Вечерами на улицу Александровскую выходила молодежь с политическими интересами.
г. Киев, начало ХХ века. Подол, ул. Алексанровская, ц. Рождества
Тут были и эсдековцы, и эсеровцы, и бундовцы, и рождавшиеся максималисты, и анархисты и др. Впрочем, надо сказать, что настоящих неустроенных рабочих на этих биржах не встречали. Эта биржа, несомненно, очень помогала охранке вести учет, наблюдение и устанавливать связи- я не сразу понял опасность этой игрушки и чуть было не всыпался.
В результате знакомства с биржей был организован кружок. Я запросил Мишу дать пропагандиста. Он отказал. Попробовал я сам, но остался собой недоволен — мало знал. Все же пришлось пообещать через неделю провести еще одно занятие. Миша меня предупредил быть очень осторожным, и я в назначенный день переменил место собрания. Поэтому народу явилось человек пять. А в тот же вечер, на квартиру, назначенную раньше, был налет полиции. Дело обошлось благополучно ничего не нашли, а захваченных двух хлопцев и девушку на другой день освободили.
С биржей якшаться я перестал. В эту зиму много читал и занялся » Вестником знания». Кроме того выписал журнал «Природа и люди» и «Нива» из-за приложений.
Сравнительно с нынешним временем литература была дешева. В самом деле: за год (семь рублей) я получил толстенную книгу самого журнала, двенадцать книжек литературного приложения и двадцать четыре книги не помню уже какого классика.
Работалось хорошо. Работая аккордно, зарабатывал до двадцати пяти рублей в месяц. Осторожненько продолжал распространять литературу и заводить знакомства.
Зимой, в отсутствии матери, уехавшей в гости к сестре и помолиться богу, я провел у себя несколько кружковых занятий — собраний своих островских ребят. Жило тут три двоюродных брата, два брата Орловских и несколько приятелей из мастерских. Время проводили весело и полезно.
С весны мне поручено было иметь связь с нелегальной типографией, организованной в Яру около Райгородка или Китайгородка, не помню точно. На оползне киевских гор, густо заросших деревьями, стояла хорошо укрытая избушка. Дорог ни к ней, ни вблизи ее не было. Добирались к этой избушке так, чтобы не делать тропинки, с разных сторон. В помещении был зеркальный станок, наборная касса, ну и всякие вроде валиков, краски, верстачок и тому подобное. Тут же находилась и кровать нашего печатника.
Работал в типографии дезертировавший из какого-то полка солдат.
Подпольная типография.
Я должен был доставлять бумагу, краски и продукты для печатника, помогать ему при спешной работе и, наконец, выносить продукцию. Темнота ночей мне отлично помогала и дело налаживалось.
Но по каким-то причинам городская или высшая организация решила спешно перебросить типографию в другое место, и мне пришлось сильно помучиться. Собственно говоря, нового места я не знал, видимо, по условиям конспирации. Мне приходилось выносить частями имущество типографии в определенные места и передавать их определенным лицам. Было и так, что некоторые части я увозил на остров и зарывал их в песок, а кто-то вырывал и доставлял дальше.
Однажды со шрифтом (фунтов двадцать) ( один фунт 0,4 кг — А.А.Б.) в мешке выбрался я утром в город. Того, кому я должен был передать, на месте не оказалось. Поэтому я решил пропустить день работы и увезти шрифт на остров. Пробираясь по Житомирской улице к съезду, мне почувствовалось, что я не один. Уронив папиросу и подымая ее, я увидел, следовавшего за мной, субъекта в котелке.
Мне это не понравилось. Спрятаться некуда, дворы неизвестные, а может быть и не шпик. Я ускорил несколько ход и, поворачивая за угол, взглядом искоса увидел тот же котелок. Дело — дрянь. Выбравшись к съезду, я был счастлив вскочить в пролетку извозчика и, пообещав рубль на водку, если не опоздаем к пароходу, на бодрой лошадке лихо стал срускаться с горы. На повороте мне показалось, что шпик отстал, но я ошибся: он дороги лучше знал и как-то спрямился, выпрыгнув на дорогу не так далеко от меня. Но я был на лошади. Однако скоро шансы сравнялись: он подцепил тоже извозчика. Мой возница хотел заслужить чаевые и вез отлично. Но и вот и пристань, народу кругом много. Пришлось применить хитрость.
Катер «Парубок», перевозивший пассажиров на Остров, обычно останавливался у пристаней верхнего плеса, я же, всучив по дороге извозчику рубль с четвертаком, соскочил у какой-то пристани нижнего плеса. Нырнуть в народ не составляло труда. Все пристани соединялись мостками, и я весело стал перебегать с пристани на пристань. «Парубок » стоял на месте, и я спустился вниз и скромно занял место за котлами. Я еще имел возможность, когда отваливший катер повернулся к пристани кормой, увидеть котелок, добежавшего до верхней пристани, шпика и недоуменно озиравшегося вокруг.
По этому случаю и по другим примерам я понял, что за мной следят. Тщательно перерыв все свои вещи и книги, сжег или надежно спрятал все лишнее, я притаился. То есть как притаился?
Во-первых, известил Мишу, что я под наблюдением- во-вторых , после работы, а в воскресенье и днем заходил в трактирчик на Александровской улице, брал маленький графинчик, немного закуски, чтобы все обходилось не дороже двадцати копеек, и маленькими рюмочками распивал свой графин. Эти операции я умел растягивать на час. Затем не торопясь направлялся домой или в библиотеку или в церковь.
Примерно, недели через две посетила меня полиция. Основательно все перерыли, пересмотрели и ничего не могли взять с собой в качестве вещественного доказательства. Не тронули и меня. Однако, еще через неделю я разговаривал с жандармским полковником. Разговор был короткий и, примерно, такой: « Вот что, молодой человек, я у Вас ничего не спрашиваю. То, что мне надо знать, я знаю и предлагаю: или или. Или мы Вас вышлем в административном порядке, или Вы из Киева исчезаете. На размышление — три дня. Можете идти. Да, кстати, сейчас очень нужен народ за Байкалом на строительство железных дорог.
Далее последовали звонок и «Проводи!»
Собственно говоря, я был еще несовершеннолетний, у меня ничего не обнаружили. Так что прав и оснований для высылки не было. Но административная высылка ни в каких законах и не нуждалась.
Что же было делать? Нарываться? На это охоты у меня не было. С другой стороны, строительство железной дороги на Востоке, где работал брат Федя, не так страшно и скорей заманчиво. Решил уехать. Это решение ускорилось вторым вызовом в жандармерию и напоминанием срока.
Надо ехать. Взял расчет. Передал через ребят Мише, что я уехал. Собрался и уехал.
Но не в Забайкалье, а в Харьков. Думал устроиться на паровозостроительном заводе. Там я не устроился, но нашел дружка, с которым в топке холодного паровоза проехал до Иркутска, а оттуда, где «зайцем», где как добрался до станции Манчжурия Китайской Восточной железной дороги.