На рубеже XIX и XX веков. Дед Натальи Алексеевны продолжает вспоминать…

Краткое содержание: Ржев (1896) — начало трудовой деятельности, расписание дня, случай с велосипедом, случайный выстрел из револьвера, предложение Капитолины Ивановны усыновить квартиранта, вновь у мамы в Киеве, еще одна попытка получить образование, учитель Михаил М., трудная зима 1899 года, катастрофа — провал на экзамене.
Р  Ж  Е  В
                  В это время в Ржеве жил Федя, работая на строительстве, если не ошибаюсь, Рижско-Орловской железной  дороги. Он заметно подвигался по служебной лестнице, зарекомендовав себя, как  исключительно хороший и толковый работник.

                  Вот к нему я и приехал.
                  На его вопрос: как с дальнейшей учебой, я категорически ответил » нет «. Он не настаивал.
А через пару дней я шел с запиской к начальнику железнодорожного депо, а еще через день  я уже   числился  учеником слесарного цеха на среднем ремонте.
                  Трудно представить себе мою радость — ведь я попал к  машинам !
                   Разборка, ремонт, сборка. Разбросанные части чинились, пригонялись, обтачивались, ковались, опиливались. И, на тебе, — снова паровоз  шипит и с торжествующим криком свистка самостоятельно начинает  свою обновленную жизнь.
                 1986 год — есть начало моей трудовой жизни и начало жизни самостоятельной.
                 То, что я поселился  пока у брата, не снижает существа самостоятельности. Я работал. Я получал заработную плату недаром, а за труд и  за этот  труд  я должен был существовать.
                 Однако, нужно сознаться, что в этом моем труде  было  больше поэзии чем, как говорится, пота и крови, несмотря на то, что работа с первоначала была самая грязная.
                Вот пример. В день моего начала работы в депо в средний  ремонт поставили паровоз. Мне и еще парочке таких же ребят  нужно было,  во-первых ,очистить весь паровоз от грязи, накопившейся за время его работы между ремонтами. И мы специальными  скребками грязь счищали  и с  разбираемых  деталей и со скатов, и с рамы, и изо всех закоулков этой старой машины.
               Естественно себе представить, что к вечеру  мы походили на чертенят, у которых чистыми  были  только  глаза да зубы.
               Когда паровоз  был очищен от грязи , нам поручалось  снять кожухи с котлов, с цилиндров, с зонтиков и ,таким образом , с паровоза как бы сдиралась кожа и тогда делалось видно в каком состоянии  тело: где протекало, где обнаруживалась  трещинка и т.д. Затем котел поднимался и выкатывались скаты и закипал ремонт:  ковались детали, вытачивались  втулки, валики, болты. Выстрагивались и пришабривались  подшипники, притирались краны, краны, обтачивались скаты, сменялись дымоходные трубы, менялись  анкерные болты. Да разве перечислишь все, что делается с паровозом и с его частями при среднем ремонте.
          И в этой сложной и слаженной работе находилось  дело и нам- ребятам. Как только кончалась разборка  и очистка паровоза, нам давались несложные работы — поручения по доставке материалов, по  нарезке  болтов, сверловке шайб, а при срочности посылали помогать и в текущем ремонте.
          Время шло весело и быстро. За свою личную веселость и быстроту, я был на хорошем счету и меня  ставили в пример  другим.
           Но депо с его работой не могло закрыть весь остальной мир.
А мир был хорош и широк. Я снова был на Волге. Правда, Волга в Ржеве — реченка, но при ней жили волжане, а не могилевцы. Другой народ — другие песни.
           День мой шел таким расписанием: будила меня хозяйка, чем-нибудь кормила и вручала узелок  с  завтраком. Бежал в депо по пустынным  еще улицам. Начало работы в 7 часов.  В 12 — перерыв на обед.
Снова гудок в час  на работу и до 6 часов.  С вечерним гудком мыли руки  и бежали по домам.  В  7 часов я был свободен заниматься, чем хотел. В моем распоряжении было 4-5-6 часов. Что я делал в это свободное время ? Часто ходил на бульвар.  Там заводились у меня знакомство с учениками  городского училища. Организовался хор.  Появились знакомые девчата. Бульвар отнимал часа  2-3. Дома ужинал и за чтение.  Тут в зависимости от книжки. Нередко приходила хозяйка тушить свет и ворчать. На это она имела право по уговору с часу ночи.
           Но ведь тогда и дополнительное  свободное время перепадало.  В субботу кончали на два часа раньше. Праздников, кроме воскресных  дней, было много. Уделялось много времени хору, и не столько  хору. сколько хороводам.
          Я быстро начал курить и выпивать. А начало этому было положено так. По древнему обычаю с нового рабочего полагались «литки». А это вот что: в первую получку я купил две бутылки водки, сколько-то хлеба  и огурцов  и после работы я, мастер цеха, три бригадира вышли на лужок за депо  и распили поставленное  угощение. При этом, как хозяину угощения, мне пришлось  первому выпить стакан водки. Понятно, я и задохнулся ,опьянел и не понял, как добрался домой. На другой день, жестоко страдая, закурил папиросу.
Ну так и пошло.
           Певчие, по традиции, любили выпить. Нельзя  сказать, чтобы я увлекался выпивкой, да и средства не позволяли, но нет-нет да и выпивал.
          А к этому были поводы. Хор наш начал выступать с концертами и кое-что зарабатывалось и, конечно, тут же пропивалось.
         Но я поспевал  везде.
         У брата был велосипед.
Не спрашивая разрешения, решил я научиться кататься. Улучшив время, когда Федя был в отлучке, я начал учиться. Дело оказалось труднее, чем думалось — конек мой никак не хотел везти меня прямо. Не успевал я сесть в седло, как валился  набок. Или, проехав  несколько прямо, ни с того ни с сего руль свертывал то вправо, то влево и добивался моего приземления. Все же езда кое-как  налаживалась, руль стал послушней, и я решил проехаться по парку. Собственно, это был не парк, а одна аллея, тянувшаяся  вдоль обрыва, поросшего деревьями.
           Дорожка было хорошая, и я был доволен собой и своими успехами. Но тут проклятый руль неумолимо заворачивал  вправо и влево- аллея была неширока и я , к ужасу своему, свернув с дорожки,  полетел в пропасть. Правда, полет мой  был остановлен  встретившимся деревом, в которое я и врезался.
            С большим трудом и болями выбрался я наверх и вытащил своего беспутного рысака, вид которого привел меня в новый ужас, и обратный путь пришлось  его тащить  на собственной спине.
             Второй случай. Задумал я сделать голубятню. Достал ящик, стал  устраивать дверку, увлекся делом.  Дело не ладилось,  подымалась досада, а тут, как назло, проходила корова и, отмахиваясь от мух, смазала меня хвостом. За такую выходку я схватил ее за хвост и, когда она рванулась, то целая култыха, насохшего на конце  хвоста, навоза осталась  у меня  в руках. И только особая любовь  ко мне хозяйки  нашей спасла  меня от новых неприятностей  со стороны Феди.
              Однако, неприятность все же случилась.
              Однажды на столе брата я увидел револьвер. Такого оружия в руках я еще не держал. Вынул из  чехла  и  полюбовался им, прицелился в свое изображение в трюмо  и, не соображав, что револьвер заряжен, нажал спуск. Раздался выстрел, насмерть перепугавший меня. А когда опомнился , то обнаружил в трюмо  дырочку с трещинками во все стороны. Но беда, как говорится , не приходит одна.  Предчувствия домашний скандал, а то и порку, я на работе был злой. Нужно было повернуть поршень , чтобы клиновое  отверстие штока совпало с таким же отверстием крейцкопфа. Не раздумывая долго, вставил конец оправки  в отверстие  и сильно рывком потянул на себя оправку. Оправка выскользнула  и верхним концом стукнула по лбу. Одновременно с оправкой  без чувств упал и я.
           Очнулся в амбулатории. Там зашили рану, а так как я себя плохо чувствовал, то с провожатым  на извозчике отправили домой.
           Ну, тут охи, ахи незабвенной Капитолины Ивановны. Феде пришлось гнев свой значительно сократить и все же, в конце концов, я оказался   в выигрыше.
           Благодаря моей лихости в работе и ранению, я был назначен старшим учеником — бригадиром с зарплатой двадцать пять, а потом и тридцать копеек в день. Это было очень кстати, так как брат уезжал на постройку круго-байкальской железной дороги и я оставался один.
            Переписка моя с Раей продолжалась. Продолжались обоюдные клятвы в верности, но в то же время навертывались невеселые думы. Она   гимназистка четвертого класса, а я ? Она закончит гимназию, будет образованная барышня, а я ? Мечта моя стать помощником  машиниста  могла осуществиться через  шесть-семь лет, а через семь лет она будет заканчивать бестужевские курсы Слесарь и девушка с высшим   образованием никак не клеились.
            По развитию, что отражалось в нашей переписке, я ей не  устпал. Я много читал. Правда, без системы, без руководства, но с книгой  я побывал во многих странах, у многих людей. Нередко  я горько плакал над незадачливой судьбой  какого-нибудь человека и радовался, когда судьба дарила его удачей. Но ведь я и  жил не впример ей, я уже и пожил и немало пережил. Это тоже школа. Однако, все это меня не устраивало. На четырнадцатом году моей жизни встали серьезные вопросы: КАК   БЫТЬ?
            Я далеко перешагнул свои годы. Это я чувствовал в отношениях к себе окружающих. В течение года я получил две прибавки. Сорок копеек  в день, цена для моего возраста была очень большая. Но это не  разрешало вопроса. Капитолина Ивановна предлагала усыновить меня и предоставить возможность учиться. Она очень полюбила меня и жалела. Но когда об этом я написал матери, то получил категорическое  требование  ехать к ней в Киев. Братья и сестра, да и Рая тоже, советовали ехать в Киев, а то, дескать,  один-одинешенек я пропаду.  Как Быть?
             Пересилил  Киев. После  очень трогательных  проводов и слез, отвела меня Капитолина Ивановна на станцию и, в подаренном ею костюме, окончательно распрощавшись, сел в поезд и тронулся  дальше.
 К  И  Е  В
                  Об отце городов русских я знал многое. Знал о его величии и падении, и о новом возвеличивании, как третьей столицы нашего государства. Познакомиться с этим городом непосредственно было моим  желанием.
Киев. Крещатик. Начало 20-ого века
                  И, все же, невесело  ехал я. Не особенно   порадовался и когда  приехал.
                  Мама, Вера и Сережа жили на Пуцкановом (Трухановым) острове в маленькой халупе и скученно. Разводить долго восторгов  свидания не приходилось, и через неделю по приезде , мне, при помощи  земляков, удалось устроиться в мастерские пароходства, в клепальный  цех на шестьдесят копеек поденной платы. Заработок меня обеспечивал, но все остальное не устраивало.
                  Мне надо было учиться. Это я усвоил твердо еще по дороге в Киев. Домашние условия были неудобными во всех  отношениях. Сережа учился в четвертом классе Валькердовской (?) гимназии — ему было место, Вера, уже барышня, имела свои интересы — ей тоже было место. Мать меня считала  еще  ребенком, а я был уже взрослый. Я курил, чему удивлялись и не одобряли. Под случай выпивал, а потому были нотации. Но, главное, с учебой ничего не выходило. Вскоре отыскался сверстник, работавший в одном цеху и готовившийся  экзаменоваться в народные учителя. Паренек был серьезный, настойчивый, убежденный.  Компания была  подходящая и, после семейных  споров, я перебрался в город и снял угол в доме,  густонаселенном всякой беднотой.
           Цель, поставленная Семеном, казалась правильной: не учится вообще, а учиться для того, чтобы  стать народным учителем. Коротко, ясно, близко и реально. Идею эту воспринял и я. Правда, учительство в деревне не совпадало с моими планами, и по учебе я принял это звание, как этап. Там дальше посмотрим, а пока  4 класса гимназии. В то же время я все же расширил программу  и включил  в нее немецкий язык.  Этот добавочный предмет, как дополнительная нагрузка, как перегрузка, сослужил плохую службу.
         Начал я свою учебу, поступив в школу взрослых. Начало было неудобным. Темпы были медлительные. Так медленно двигаться я не мог.
           Мной заинтересовался  преподаватель школы, студент Михаил М., перебивавшийся  с хлеба на квас, репетируя недорослей и бесплатно обучая нашего брата. Не знаю я его судьбы, но в моей душе  образ  этого человека угаснет с последним ударом моего сердца. Я принял его бескорыстное предложение, не вполне отдавая себе отчет, чем жертвует этот, совсем чужой человек.
          Есть немало людей, жалующихся на эгоизм окружающих. Что никому нет до них дела, что каждый  думает только о себе и радуется неудачам  других. В хор таких людей я вступить не могу. В моей, достаточно долгой  жизни, я всегда  имел попутчиков, даривших мне свою дружбу, товарищество и бескорыстную помощь.
            Я задаю себе вопрос — почему у меня иное мнение. Быть может у  меня есть какие-нибудь отличительные черты, какое-то свойство внушать людям приверженность к себе? Так нет. Никакими решительно талантами я не обладал. Никаких способностей  втираться в сочувствие  к себе не было, да и не могло быть. Наоборот, когда мне становилось  трудно, я злился, становился грубым и проще мне было  послать к черту, чем просить помощи и я  не помню, когда бы я помощи просил.  Сказать  бы, что мне везло, а везло потому, что, как мне мать  говорила, я в сорочке родился. Однако, та же мать нередко говорила, что я несчастливый. Да и что значит «везет», счастье, фортуна ?
            Припоминается  мне ответ студента на вопросы профессора:
—   Вот если Вы поднялись на колокольню, закружилась у Вас голова, Вы упали на землю и не разбились.  Как назовете такой случай?
—   Случайностью и назову, г. профессор.
—   Хорошо,- продолжает профессор, — Вы захотели измерить высоту с какой упали, поднялись опять наверх и стали спускать веревку. Отсчитав десять метров, Вы нагнулись, чтобы убедиться, достала ли веревка дна, но не удержались, вновь упали  и опять не разбились.   Как  назовете этот случай?
—   Это ничто иное, как совпадение, — призадумавшись, сказал студент.
—   Прекрасно,- продолжал педагог.- Ну, а если Вы решили проверить, действительно ли, падая с высоты в двенадцать метров, человек остается цел и невредим и Вы, уже не случайно упали, а умышленно спрыгнули и не разбились?
— Привычка, — было ответное слово студента.
             Всякому понятно, что и с первого раза от студента остался бы мешок костей, если только не упал он в воду, на толстый слой снега, на расставленную сетку. Случай может быть, но  и только.
              Счастье, фортуна, выигрыш могут выпасть только случаем.
               Мои встречи с милыми и хорошими людьми не были случайностями, а означали собой лишь то, что этих  милых, хороших людей много. Вот и весь секрет  моего счастья.
               Этих милых, хороших людей я не идеализирую и не с каждым я дружил. Некоторые люди при всех их хорошестях  имели антипатичные  черты. Я их сторонился, но они, эти антипатичные  для меня люди, не были изгоями. Они также имели друзей, имели семьи, предков и потомков. Так что  личная симпатия  или  антипатия не может  быть критерием в определении  качеств человека.
               Дружба людей не всегда видима, но тем ярче она вспыхивает, чем требовательнее случай ее  вызывающий. Общественные  бедствия  всегда вызывают дружества, доходящие до самопожертвования —  пожары, наводнения, войны… В каждом человеке заложена способность проявлять солидарность и дружбу.  Поэтому, когда жалуются на эгоизм окружающих, не является ли сам жалобщик  эгоистом, требующим, быть может, незаслуженно большего к себе внимания и участия, чем это нужно?
              Я не измерял и не взвешивал степени и качества, требовавшейся  мне поддержки, но почти всегда  с избытком  ее находил. Я счастлив этим качеством людей  и мне кажется, что сам-то я не так был щедр на дружбу, но об этом судить не мне.
               Так или иначе, у меня для усиленной учебы, как будто все было налажено.  Я так считал. А на самом  деле? А на самом деле  было вот как…
               Вставать приходилось  в половине шестого утра. Вставание, умывание, уборка, завтрак занимали полчаса. За полчаса же быстрой ходьбы  я к гудку приходил на работу, забегая по дороге в лавочку, купить полфунта сала и фунт-полтора  хлеба на завтрак.  Работал до двенадцати. Затем час перерыв и дальше до  5.30 вечера. В  6 часов вечера я был  дома. Умыться. переодеться, поесть и отдохнуть  требовало  около часа. При таком расписании у меня оставалось три с половиной часа на занятия.  Но расписание часто сбивалось.  Здесь и сапожник, и баня, и купить требовалось и т.п., так что вместо одиннадцати часов приходилось ложиться в час  ночи.
             Но я налег. Мне хотелось стать машиной, автоматом без души и  сердца. Это было очень трудно. Я же веселый непоседа, вечно поющий, вечно движущийся, компанейский  хлопец. Ах, как трудно! Все же  за месяц я втянулся придерживаться расписания. Пять-шесть уроков в день. Через  день приходил Миша, надо было сдавать предыдущее, получать задания.  Нагрузка, как сейчас выражаются, была сверх 100%.
            Сначала мешали девчонки, — дом наш густо был заселен  работавшими  на фабрике  и жившими  в  очень плохих условиях, зарабатывая  восемь — десять рублей в месяц. Я им приглянулся, но в дело вступила хозяйка, и с этой стороны была защита.
             Но случилась горшая беда. Стоял холодный ноябрь, а  бригаде нашей  пришлось работать в кесоне. Это такой деревянный ящик, сделанный по форме бока и дна парохода,  он плотно прижимался  к пароходу: снизу вверх давлением воды, сбоку-  канатами. В местах  соединения ящика  с  пароходом, хотя и делались  прокладки, но постоянно текла  вода. Было сыро, холодно, неудобно.
Надо было или сменить лист или наложить (переклепать) шов. Словом, было тесно, темно, мокро и холодно. И вот я простыл. Пошли болячки, разболелись зубы. Нетрудно  представить состояние и физическое и  душевное. Сорок четыре чирья за зиму и осень переносил, четыре зуба  загнили. И все это такое болючее, а учебная  программа требовала свое, — время шло. Сколько раз  я принимался плакать. Сколько раз впадал  в отчаяние, но люди подбадривали. Миша изводился со мной, хозяйка, как клуша  ухаживала, помогала, чем могла и даже ревела со мной. Но слезами  не поможешь, надо было знать правила.  Очень много всяких правил.  Надо было в августе сдавать экзамены. О, сейчас я бы не выдержал и одной четвертой  части того, во что обошелся мне этот  1899 год.
               С облегчением вздохнул я в апреле — мае месяце. Чирьи пропали, зубы несколько утихомирились.
Вьюги на Днепре не сбивали с ног и  ветры не пронизывали свирепым холодом. С этой зимы я стал ненавидеть зиму, ибо я понял, какая тяжелая вещь для бедняка зима.
Начало 20-го века. Киев. Днепр. Зима.
               Занятия мои продвигались, но конец курсу был еще далеко. Я работал, как машина: сон, работа, учеба, сон, работа, учеба…   Редко, когда пробьются девчонки и оторвут полчаса — час. Пока не появится  грозная для них и милая для меня хозяйка.  Ах, как тянуло на волю, к ребятам, к песне, к игре.
               Но на страже стоял «архангел» Михаил.  Умел он дисциплинировать  волю свою, заражал и других. Нередко уклонялся он от сухих урочных дел в сторону, особенно  при уроках по географии и истории. Говорил о классовом разделении людей, о капиталистах, рабочих, крестьянах, о богатых и бедных.  На  примерах  показывал, как возникают капиталисты, почему и как составлялись  капиталы, как эксплуатируются  рабочие и крестьяне, какое и кому нужны  такие или иные правительства.  Почему нет  хороших  правительств. Говорил о роли царей и роли церкви и о многом другом. Я удивлялся его знаниям жизни. Меня не нужно было убеждать. Я и сам прекрасно понимал, какая пропасть лежит между «табакрошками»  и их фабрикантом, между мужиками и помещиками, между барином и слугой. Но мне такие беседы давали много объяснений  причин и следствий. Приносил мне кое-какую литературу. И хоть некогда было уклоняться  от уроков, все же понемножку и почитывал.
               Экзамены приближались. Заявление подано и принято. Срок назначен. Михаил был уверен, что я экзамены выдержу, я — нет. Я трусил и страстно хотелось мне успешно выдержать испытания. Сережа, брат мой младший, экзаменовал меня и думал, что я подготовился неплохо.
               Но мы все проглядели то обстоятельство, что  при сдаче экзамена на звание народного учителя, пятьдесят процентов относится к закону божьему, к ветхому и новому завету, к славянской грамматике, к царствующему дому, к знанию молитв и тому подобной дребедени.
              Первый экзамен, как главный, был священная история. Два попа с крестами, человек пять еще   каких-то экзаменаторов составляли комиссию. И я очень быстро понял, что провалился, когда получил карточку, по которой должен был сдавать ответы по священной истории.
На половину вопросов я не мог  отвечать совсем. Когда я заявил, что по некоторым вопросам  я не подготовлен, мне сказали, видимо, директор или  инспектор, что в таком случае испытания могут быть перенесены  на будущий год. Я сказал, что другие предметы я знаю хорошо, то один  из попов  ответил  буквально:  » Даже без одной копейки рубля не может быть. Как же Вы хотите, не зная главного предмета, сдать экзамен на учителя? Идите юноша, Вы свободны.
               Я вышел, как пьяный. Я не сразу понял, что год напряженного труда потерян, что цель моя так же далека, как была и раньше. Что произошло крушение  из-за каких-то никому ненужных притчей…
Будьте вы прокляты, черные вороны!
                Домой я пришел влоск пьяный. Плохо я помню, что было потом в пьяном угаре. Пришел в себя  окончательно тогда, когда остался в одних  штанах и куртке, даже без нижнего белья, босиком и без фуражки.
              Похмелье было тяжелое. Что делать? Как быть, куда идти? Или  броситься в Днепр? К матери? — нельзя, стыдно. Невыразимо стыдно. Как с работой? Больше недели не был на работе. И за это по головке не гладили.
              Поздно вечером, украдкой  побрел на квартиру. Хозяйка ахнула: такой я был  пригожий. Она ничего не знала. Я, как ушел, так и не возвращался.  Хозяйка заявила полиции, ходила к матери, подняла на ноги  и родных и девчат, а я как в воду канул. И вот явился, как босяк. Удачно получилось, что у хозяйки осталось немного моих денег.  Одолжил у нее десять рублей  и оделся.
              На работу не приняли. Получил полный расчет. Распродал книги, ликвидировал свое хозяйство и с шестью рублями  в кармане, поехал в Одессу.

Добавить комментарий

Войти с помощью: 

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *