Продолжаем публиковать неизвестные рассказы Василия Яна. Большинству людей на русскоязычном пространстве он известен как автор трилогии «Нашествие монголов», в которую входили популярные романы «Чингис-Хан», «Батый», «К последнему морю». Представляемый рассказ написан в военном 1943 году в Ташкенте.
Все рассказы В. Яна, впервые опубликованные на нашем сайте, можно найти здесь.
Ташкент, 1942 Василий Ян с женой
В.Ян
Дамская перчатка
(из рассказов старого туркестанца)
Старые туркестанцы – особое племя, их можно узнать издали по особенно бодрой походке. Они, обыкновенно, сухие, с прямой спиной, с легким загаром даже в зимние месяцы. В них много достойной энергии, — они, ведь, воспитали свою живучесть под палящим солнцем Средней Азии, вскормленные абрикосами, дынями, бараньими курдюками и вспоены добрым теплым вином из винограда тринадцати сортов. Они не боятся верховых коней, могут проехать и на верблюде, бегущем в развалку рысью, а чай пьют подсыпав в свою чашку щепотку соли.
Они быстро сходятся, — их сближают воспоминания, а рассказов о необыкновенном, причудливом прошлом у них столько, что каждый вечер с участием старого туркестанца кажется слишком коротким.
Один из таких старожилов Средней Азии, Леонид Кузьмич Северин, как-то рассказал мне диковинный случай из своей длинной скитальческой жизни, что заставило меня вспомнить много имен и лиц, давно забытых, умерших, или рассеянных по великой равнине нашей беспредельной Родины.
Постараюсь, возможно точнее, передать его рассказ.
— Это было тогда, «когда легковерен и молод я был», но еще никого не любил, если не считать одной жестокой Бестужевской курсистки, упрекавшей меня, что я «недостаточно сознателен», и оставшейся в далеком, родном Питере. Я тогда только что приехал на службу в маленький чистый городок с прямыми, распланированными улицами, обсаженными стройными тополями и белой акацией, с журчащими прозрачными арыками, — они текли с гор, бывших недалеко. Казалось, что эти горы нависли над городом, а в другую сторону простиралась беспредельная песчаная степь.
Он назывался тогда крепостью и имел военную администрацию. Главным начальником края был генерал – серб, худощавый красавец, небольшого роста, с черной бородой и огненными глазами. Его шёпотом называли «генерал-ракета», — до того легко он распалялся гневом, быстро отдавал приказания, внезапно выезжал на ревизии и был беспощаден в своих наказаниях, налагаемых на провинившихся военных приставов, любителей получать от населения «подарки», или больших и малых начальников воинских частей.
Я только что приехал и остановился в «Парижских номерах», содержавшихся очень толстой и массивной француженкой с хриплым, низким голосом. Звалась она мадам Гитар, никогда не расставалась с папироской, закушенной в углу рта, и смеялась протодьяконским басом. Она могла без конца рассказывать анекдоты про генерала Скобелева и его поход из Красноводска в Геок-Тепе. Мадам Гитар, говорят, была маркитанткой в войсках Скобелева, торговала вином, знала в нем толк, и у нее во всякое время можно было раздобыть бутылку доброго токая, шампанского и черного портера, излюбленного напитка «Белого Генерала».
В этом своеобразном городке были еще три француженки. Тоже скобелевская маркитантка, мадам Рено; она держала «Французские номера». Сухонькая, маленькая, аккуратная, мадам Рено ненавидела мадам Гитар, как соперницу-конкурентку, разводила великолепные цветы, а покупателями у нее были офицеры гарнизона, подносившие их своим командирам и дамам сердца. Остальные две – Люси и Мари, держали «Французскую кондитерскую» на главной улице. Люси, крупная, пышная блондинка, была прочно абонирована начальником Управления Государственных Имуществ, старым «штатским генералом», а миниатюрная хохотунья Мари имела покровителем крайне ревнивого молодого армянина, владельца магазина железных изделий, в том же доме, что и кондитерская. Иногда он внезапно приходил в кондитерскую, чистя шомполом большой старинный револьвер, когда слышал через стенку, что Мари слишком свободно и долго разговаривала с каким-нибудь юным поручиком или усатым казачьим хорунжим.
Город жил по сигналам, доносившимся из крепости: в тихом воздухе, сквозь рев ослов и стон верблюдов, слышались звуки трубы, игравшей «зорю», и протяжные стройные голоса солдат, певших вечернюю или утреннюю молитву.
Когда я приехал в этот сказочный город на границе песков и персидских пограничных гор, я себя почувствовал в стране, похожей на Фенимора Купера или Майн-Рида. Первое, о чем я страстно мечтал, — конечно, завести дивного верхового коня, поселиться в крошечном домике среди сада на окраине города, самому ухаживать за конем и на нем делать поездки в полудикие окрестности.
В моем номере гостиницы мадам Гитар было две двери: одна выходила прямо на улицу, и я имел от нее французский ключ, другая выходила во внутренний двор, на террасу, расположенную виде буквы «П». Внутри был садик с цветами. Таким образом, не беспокоя хозяйки гостиницы, я мог выходить. Все дома этого города были одноэтажными из-за боязни землетрясений. Беленькие и нарядные, они утопали в зелени.
Сразу же я был приветливо встречен в русских семьях, как чиновников, так и военных. Были еще кавказцы и татары, но они держались обособленно. Совсем замкнуто жили персидские семьи, в которых женщины ходили в просторных черных балахонах, шароварах. Туркмены жили вне города в своих кочевьях; некоторые группы их войлочных юрт находились совсем близ окраин.
Стал я бывать изредка в Военном собрании и в Клубе Велосипедистов, где устраивались танцы и веселые маскарады с интригами и неожиданными знакомствами. Но, вообще, я держался замкнуто и настороженно. Я все боялся, чтобы меня не опутали женские чары и ласковые мамаши взрослых дочерей «на выдании».
Меня манили бирюзовые дали, таинственные персидские горы и более далекие скитания по Азии. «Семья, дети – все это еще придет», — думал я. – А теперь это выбьет меня из колеи, из намеченного плана путешествий, и я сделаюсь чиновником за столом с пачками срочных бумаг и архивных дел. Нет, нет! Какими угодно путями, но я добьюсь поездки в Индию, загадочный Индо-Китай!… А тем временем, я уже переписывался с одним петербуржцем, который искал спутника для совместной поездки в Центральную Африку.
Однажды среди лета я вернулся к себе в номер в полной темноте. Я провел вечер в Военном собрании вместе с моим новым знакомым, командиром туркменского конного дивизиона, подполковником Маргания. Об этом замечательном человеке я расскажу после. Он проводил меня до гостиницы и медленно пошел дальше тяжелыми, твердыми шагами. Я открыл французским ключом дверь и захлопнул ее за собой. Меня поразил нежный аромат духов, мне неизвестных. Откуда мог он появиться в моей комнате? Я постоял минуту неподвижно, — тишина. Я зажег спичку – все пусто. Один предмет привлек мое внимание и я поспешно зажег свечу. На моем письменном столе, на только что начатой рукописи фантастической повести «Конь, винтовка и пустыня» — лежала длинная женская перчатка… Да, серая замшевая перчатка с маленькой руки, но уже сохранявшая форму узких, длинных пальцев…
Я осторожно коснулся перчатки, чтобы убедиться, что это не сон, не бред… Положим, в Военном собрании я вместе с подполковником Маргания выпил не мало: несколько рюмок водки, бутылку мадеры и шампанского Удельного ведомства. Положим, в моей голове бродили стихийные волны то грустных, то веселых настроений, но это еще не основание для фантастических происшествий в моей квартире. Я заложил входную дверь засовом, быстро скинул все с себя и лег в постель, — скромную, узкую, походную.
Глаза слипались. Время шло. Я хотел спать, но одновременно неясная, мучительная тревога меня волновала. Сон улетал…
Вспоминались отдельные моменты вечера: мазурка в громе военного оркестра, в которой отличался специально из-за нее вылезший из-за карточного стола артиллерийский капитан Тумковский, лихо проносившийся через залу, и его соперник по мазурке молодой стройный поручик Гамрекели, танцевавший, выделывая необычайные «па», точно в родной ему лезгинке.
Вспомнились всегда мудрые советы большого, грузного Маргания, летом ходившего в белой черкеске с газырями из слоновой кости, — на фоне которой его черная, как смоль, борода казалась особенно черной.
— Ты не торопись покупать коня. Подожди, я тебе найду необычайного. Сейчас ты можешь достать и очень хорошего коня, но таких «очень хороших» много. А я тебе разыщу первейшего жеребца, золотисто-рыжего, или вороного, какой тебе понравится, но от породистой крови йомуда с широкой грудью, или настоящего поджарого ахал-текинца, у которого от ушей и до холки тянется голая полоса вместо гривы. Ко мне скоро приедут мои друзья из кочевья, родовые вожди туркмен, и я их расспрошу.
Марагния, или Мерген-Ага, как его звали в народе, славился своими тремя жеребцами, высокими и сильными, способными нести на себе семипудовое тело богатыря-кавказца, умевшего в дивном сборе, гарцевать на бешеном дьяволе на военных парадах впереди своего лихого конного дивизиона.
За стеной у мадам Гитар пробило два.
Я очнулся от легкого забытья. Сквозь заделанное металлической сеткой окно бледное лицо луны бросало серебристые лучи внутрь моей комнаты, осветив квадрат на полу и желтую шелковую ширму перед окном. И вдруг я увидел на прозрачной створке стройный силуэт женщины… Она находилась в моей комнате!
Как же я, почувствовав аромат ее духов, не догадался заглянуть за ширму? Если она вошла до моего прихода, то стоит за ширмой уже около часу… Мне вспомнились разговоры о том, что на днях в гостинице мадам Рене обнаружено тело молодого армянина без головы, которая таинственным образом исчезла. Все вещи постояльца были в целости. Предполагали, что убийство совершено из политических мотивов тайной революционной организации.
Мелькнула также мысль: не подослана ли незнакомка начальником жандармского управления, генералом Малыхиным, «выясняющим» и следящим за каждым вновь прибывшим.
Мое сердце сильно билось. Дыхание захватывало. Странное приключение. Что-то необычайное, романтическое предстояло в знакомстве с этой стройной тенью.. Я не хотел тут же вспугнуть ее шаблонными фразами, обычными вопросами… Я решил молчать, ждать и притворился спящим.
Луна утонула в облаках. В комнате стало почти совсем темно. Легкое веяние ветра и сильный аромат заграничных духов.
Незнакомка была уже рядом со мной. Она наклонилась. Я следил, приоткрыв один глаз. Потом закрыл его.
«Нужно быть дерзким» — подумал я. – «Все же подожду. Посмотрим что она будет делать дальше».
Нежная рука слегка коснулась моих волос и погладила их… Ароматные уста на миг прижались к моим губам… Что парализовало меня в эту минуту? Почему я никак не откликнулся на безмолвный призыв? Но платье уже прошуршало, незнакомка отошла к столу. Зашелестела бумага, точно по ней бегал карандаш.
Так же бесшумно тень скользнула к двери. Я слышал звук отодвигаемого засова. Повернулся ключ в замке…
«Иногда нерешительность есть высшая форма решительности» — вспомнил я одно из мудрых правил. – «Но она уйдет и я ничего не узнаю… Пусть будет так!! – лихорадочно проносились мысли. Дверь скрипнула и закрылась. Тень была уже на улице.
Я подождал еще несколько мгновений, а может быть минут. Я закурил папиросу, потом встал, накинул бухарский халат и зажег свечу. Поперек моей рукописи неровными строками было написано:
«Когда завтра вечером, проходя, как обычно, вместе с Марганией мимо дома под старыми каштанами вы услышите пение вальса, остановитесь. Хозяйка пригласит полковника зайти. Заходите и вы. Для вас будут неожиданности».
На моем столе дамской перчатки уже не было.
Я снова лег и крепко уснул. Вскоре я очнулся от неистового стука в дверь. Я подошел. Дверь сотрясалась от ударов, способных разбудить не только дом, но и всю улицу.
— Телеграмма. Срочная. Отворите!
Я сунул в карман халата мой маленький револьвер, снова зажег свечу и открыл дверь.
В комнату буквально ворвались, как взбесившиеся буйволы, три молодых армянина. Одним из них был владелец магазина железных изделий Аванесов, с огромным револьвером в руке. Второй бросился к моей кровати, и, бухнувшись на пол, стал шарить под ней.
— Никого нет! – сказал он трагическим шёпотом.
Третий обошел комнату, заглядывая в углы.
— Чему я обязан вашим ночным посещением? – Спокойно спросил я Аванесова. – Я имею законное право всех вас пристрелить, но предпочитаю мирный разговор. Что вам нужно?
— Он очень ревнивый, — сказал один из трех. – У него убежала любимая девушка. Мы ее ищем по всему городу. Она ему грозила, что, если он будет так ее ревновать и бить, она убежит к молодому человеку, который собирает жуков и скорпионов и живет у мадам Гитар.
— Если бы я застал ее здесь, я бы убил вас, — сказал, заикаясь Аванесов. – Извиняюсь, очень извиняюсь. Кровь ударила мне в голову.
— Пустяки! – (вся эта история мне стала нравиться, — есть о чем рассказать Маргании) – Но я не собираю никаких насекомых. Правда, до меня тут, кажется, жил какой-то молодой ученый, энтомолог, собиравший фаланг, скалопендр и тарантулов. Но он уже уехал и я занял его комнату.
— Еще раз извиняюсь, — сказал Аванесов, — пожалуйста, приходите ко мне в магазин: я угощу вас отличным армянским вином, старым. А, если нужно, я вам продам по своей цене хороший револьвер Кольта, или другой. Заходите.
— Спасибо, непременно.. А не уступите ли вы мне этот большой револьвер сейчас, здесь? Сколько он стоит?
Аванесов посмотрел на меня подозрительно, задумался, взглянул на товарищей. Те одобрительно закивали.
— Вот, что я сделаю для вас, — сказал Аванесов с сияющим лицом. – За беспокойство, за то, что вы меня не застрелили, я вам дарю этот револьвер. Если вы поедете в уезд, туркмены будут вас бояться и уважать. Это от чистого сердца и на добрую память.
— И Аванесов осторожно положил револьвер на мой стол и рядом еще добавил коробочку с патронами.
— Сколько же я вам, все-таки должен?
— Вай-вай! Не стоит и говорить! Это просто мой подарок.
Еще раз извините! – Он сильно потряс мою руку и наивно добавил шёпотом: — Я так рад, что не застал ее у вас! Может быть она у католического священника?
Ночные гости ушли. Я улегся на кровати. Заснул так крепко, что утром меня с трудом добудился всадник Туркменского дивизиона, посланный Марганией.
– Полковник Мерген-Ага приказывал: молодой баяр пускай сейчас приходит. Есть конь самый первый.
Через четверть часа я был в аккуратно убранном, чистом садике с персиковыми и абрикосовыми деревьями. Посреди – небольшой дом, где в спартанском одиночестве, окруженный только своими джигитами, обитал командир дивизиона. Он вышел ко мне навстречу в красной шелковой рубашке, подпоясанной узким ремешком. Пройдя в кабинет, он сел за большой письменный стол перед кипой служебных бумаг. В соседней комнате, через открытые двери, виднелась тахта, покрытая великолепным персидским ковром. На ней, подобрав под себя ноги, сидели два старика туркмена в огромных черных папахах и тихо разговаривали.
После моего рассказа о ночном вторжении Аванесова, Маргания забарабанил пальцами по столу.
— Не нравится мне это! Вам надо уезжать. Вы сели на муравейник. Аванесова я знаю давно. Очень хитрый и даже опасный. Все армяне-дашнакцутюны его друзья. Этот револьвер он вам подарил, чтобы вы на него не пожаловались. И неизвестно кто кого уже убивал из этого револьвера. А все это вам поможет совсем в другом деле. Арутюнов! – крикнул он.
В кабинет вошел черноглазый солдат-вестовой и вытянулся в дверях.
— Что делают ханы?
— Ваше высокородие! Сейчас они будут пить чай. Пока курят чилим.
— Где их кони?
— Вернулись с водопоя, ваше высокородие. Я им задал ячменя.
— Ступай.
Вестовой вышел.
— Ко мне приехали два хана, один из Теджена, другой из Серакса. С ними верховые кони первейших статей. Советую вам договориться с тедженским ханом относительно его золотисто-рыжего жеребца. Он молод, всего три года, мягкого нрава, — его еще не сделали злым пьяные конюхи. А воспитан конь нежными руками туркменских девушек. Думаю, что Дурды-бай вам его уступит рублей за триста, а, если вы ему пообещаете еще ваш алтатар (револьвер), да еще такой большой, — он и торговаться не станет.
– Я вам буду очень признателен, полковник, если вы мне поможете в этом деле.
— А с армянином будьте настороже и подальше, сюда приехали армянские революционеры, бежавшие из Турции. Они занялись всякой мелкой торговлей и мастерят также медные тазы и чайники и чинят самовары. Все славные ребята. Но мне мои друзья рассказывали, что вслед за революционерами сюда пробрались шпионы, не наши, а тоже из Турции, чтобы выследить первых, а затем на родине устроить резню их родственников. Здешние армяне разоблачили одного такого шпиона, принявшего мусульманство армянина, и задушили его. А когда тело остыло, они отрезали голову так осторожно, что не пролили ни одной капли его черной крови. Они отослали эту голову его матери: — «Полюбуйся, старая, какого предателя своего народа ты родила». Мать не пролила ни одной слезы, а выбросила голову сына за городом на свалку, чтобы там ее изгрызли собаки, а сама повесилась… Держитесь подальше от здешних тайных, закулисных историй.
Мы условились вечером пойти в Военное собрание. Мне казалось, что я поднимаюсь на вершину счастья: в ближайшие дни я, кажется, стану собственником коня необычайной красоты, чему помог револьвер. Уплату денег мне разрешено было производить по частям.
* * * * * * * *
Когда рассерженное лицо багрового от злости солнца скрылось за песчаными барханами, и дневная душная жара сменилась вечерней, очень относительной прохладой, я переоделся в легкий чесучовый костюм, и мы вдвоем с Марганией медленно направились по длинной, прямой улице под развесистыми каштанами. Мимо проносились парные наемные «фаэтоны», блистая никелированными спицами колес на резиновых шинах. Конями лихо правили, обгоняя друг друга, кучера-кавказцы в белых парусиновых балахонах. Цвет города, нарядные дамы в легких кисейных платьях, мчались в этих фаэтонах за город, на Гауданское шоссе. Рядом с экипажами, или отдельными кавалькадами, гарцевали военные всадники в белых кителях и фуражках.
Около одного дома нас остановил знакомый дипломатический чиновник при начальнике края, прозванный «хлопушка с сюрпризами»; он всегда был полон новостей, самых сенсационных, которые рассказывал, делая сосредоточенное лицо, точно сообщая государственную тайну.
— Наш пограничный сосед, хан Бужнурдский, объявил себя независимым и предлагает нам признать его самостоятельным эмиром. А что скажет Тегеран? А как отнесется к этому Лондон? Прямо голова пухнет от забот. В низовьях реки Атрек штабс-капитан пограничной стражи, Яснопольский, нагнал проскочивший тайными горными тропами богатейший караван с контрабандой и после горячей перестрелки задержал его. Он получит за это огромную премию, около пятидесяти тысяч, и в счет этой премии уже кутит во всю. Оказывается, что караван вез контрабанду для хана хивинского, главного контрабандиста наших степей. Провозили шелка, серебро, зеленый чай, опиум.
Из дома доносились гармоничные звуки рояля, пленительный вальс. Нежный женский голос запел старинный романс. На террасе было много гостей, слышался смех, приглушенный разговор и звон чайной посуды.
Я вспомнил ночную записку: — «Когда будут петь вальс…» Потом, позже, я записал этот романс. Вот он:
Есть звуки… В них нежность есть, и пыл.
Они мне долго сердце услаждали.
В былые дни я страстно их любил, —
Свиданье с ней они мне предрекала.
Те звуки – вальс. Мы были с ней вдвоем.
И этот вальс привлек ее вниманье.
Его напев с тех пор нам стал знаком,
Я имя дал ему: «свиданье».
Когда с утра, бывало, у окна
Я ожидал условного сигнала,
В другом окне являлася она
И тихо вальс заветный напевала.
И весь тот день напев ее звучал;
Он полон был для нас очарованья.
Спускалась ночь… А вальс не умолкал.
Мы расставались – до свиданья…
(Слова Фета. Муз. П.Булахова)
Из палисадника приблизились две женщины в легких, светлых платьях. Одна из них обратилась к Маргании:
— Милый Малахия Кваджиевич! Что же вы остановились и не заходите? Все мы жаждем вас увидеть. Тащите с собой и вашего юного спутника. Мы его еще не знаем, а уже спорили: кого он больше напоминает: Ленского или Печорина?
— Зайдем на минутку, — сказал мне Маргания, и мы отправились на террасу.
Я представился незнакомым лицам. Чарующее внимание дам. Подтянутые поручики и корнеты. Подавая руку с холодным, корректным видом, они шаркали ногами, звеня шпорами. Чашка душистого чая с клубничным вареньем и бисквитами.
С одной из моих собеседниц мы прошли в залу, где снова зазвучал рояль, и уже другой голос спел новый романс, тоже вальс:
Только станет смеркаться немножко,
Буду ждать, не дрогнёт ли звонок.
Приходи, моя милая крошка,
Приходи посидеть вечерок.
Потушу пред зеркалом свечи,
Я камин растоплю до бела.
Стану слушать веселые речи,
Без которых мне жизнь не мила.
Стану слушать те детские грезы,
Для которых все блеск впереди.
Каждый раз благодатные слезы
У меня закипают в груди.
До зари, осторожной рукою,
Вновь платок твой узлом завяжу
И вдоль стен, освещенных луною,
Я тебя до ворот провожу.
«Два различных голоса?» — растерянно подумал я. – Которая из двух ночная тень? А, может быть, есть еще третья?
Хозяйка дома, с красивым, холодным лицом, жена подполковника генерального штаба, корректная и сдержанная, похожая на англичанку, любезно пригласила меня бывать:
— По пятницам мы всегда дома.
Мы с Марганией оставались не долго и ушли в Военное собрание.
Меня кольнуло только одно: мне показалось, что дамы пересмеивались, глядя на меня. Что-то их веселило. – «Неужели они знают что-либо из сегодняшнего приключения? Не может быть! Но что во мне они нашли смешного? Два вальса и, неожиданно, две разные певицы вместо одной, которую я надеялся увидеть и разгадать загадку. Первой оказалась сама хозяйка дома, вторая нервная, очень подвижная светлая блондинка с вьющимися волосами, в розовом платье, с обнаженными руками выше локтей. А, может быть, ни та, ни другая?
В Военном собрании мы попали на кутеж капитана Яснопольского, который приглашал к столу и угощал всех приходивших офицеров. Было, как говорится, разливанное море. Нас тоже пригласили принять участие в пирушке и усадили за длинный, покрытый белоснежной скатертью стол, уставленный бутылками, бокалами разных цветов и всевозможными закусками.
Мне только не понравилось, что подполковника Марганию Яснопольский усадил рядом с собой, а мне было указано место в противоположном конце стола, где группировались молодые офицеры.
— «Что за местничество?» — думал я, нахмурившись. – Положим, я еще молод и не для чего мне лезть в одну компанию с полковниками, но, все же как-то вышло не совсем деликатно. Разве за дружеским столом не все равны?» Поэтому я пил очень мало, только касался губами стакана, когда «тамада» провозглашал торжественные здравицы. По-видимому, это заметил охмелевший Яснопольский и стал ко мне привязываться:
— Презираю мальчишек, которые стараются из себя изображать взрослых. Пусть сперва послужат, как нам приходится, на границе, среди суровых скал, и в снег, и в дождь, всегда под угрозой получить пулю затаившегося за камнями контрабандиста или бродячего разбойника. Да и вообще, терпеть не могу «штрюцких», развязных «шпаков», — им место в Клубе Велосипедистов, а не среди славного воинства.
Я накаливался. Нужно было чем-то ответить. Некоторые офицеры, подняв бокалы, демонстративно кричали:
— Браво, капитан Яснопольский! Верно! И я с вами!
— Капитан совершенно пьян сегодня, — заметил мой сосед, пехотный поручик. – Не обращайте на него внимания. Он начнет привязываться ко всем.
А капитан Яснопольский отпустил на мой счет еще какое-то по-видимому, оскорбительное замечание, так как сидевшие в его конце стола офицеры разразились громким хохотом.
Я встал, достал из бумажника двадцатипятирублевку, спокойно положил ее около своего прибора и, стараясь сохранить хладнокровие, направился к выходу.
Яснопольский хотел броситься вслед за мной, но его удержали за руки Маргания и другие соседи.
— Мальчишка, нахал! – кричал Яснопольский. – Я его вызываю! Сумеет ли только он держать в руке пистолет!
Выходя, я слышал, как Маргания громко сказал в затихшем зале:
— Вы нездоровы, штабс-капитан Яснопольский. Не касайтесь моего друга. Честь имею! – и Маргания вышел вслед за мной. Он нагнал меня уже на улице.
— Я буду с ним драться, — говорил я, дрожа от ярости. – Я прострелю его развязный язык и покажу, умею ли я стрелять.
— Он не стоит того, чтобы на него обращать внимание. Занимайтесь вашей литературной работой, а капитану будет объявлен выговор от председателя Собрания; ему запретят в нем показываться некоторое время. Сперва и ко мне тоже привязывались расходившиеся задиры, но я двоим на дуэли прострелил ляжки, и после этого от меня отстали.
Маргания проводил меня до дому.
— Я жалею, что сел за его стол. Жалкие люди, кто в пьяном виде теряет голову.
Когда на другой день утром я пришел в свое «Горное управление», начальник призвал к себе, запер дверь и стал расспрашивать:
— Что у вас произошло вчера в Военном Собрании? Правда ли, что вы и этот пограничный штабс-капитан грозили друг другу револьверами и обменялись выстрелами? Все говорят об этом.
Я рассказал точно, как было дело.
— И полковник Маргания вышел вместе с вами? Это серьезный, очень проницательный, умный человек. Но, все-таки, вас ожидают неприятности. Вас требует к себе немедленно начальник края. Вот записка от его адъютанта. Ведь, генерал человек бешеный и вас прикажет расстрелять, как беспокойного и опасного. Здесь действуют законы военного времени. Да и в моем управлении не придется больше оставаться. Что за горный инженер, который в почтенном собрании палит из пистолета в мирных посетителей? Постарайтесь оправдаться, хотя это вам вряд ли удастся.
Я прицепил к кителю, как полагается в парадных случаях, прямую, тонкую шпагу, захватил белые перчатки и через пол – часа был в приемной начальника края.
Обаятельный личный адъютант, поручик Григоревич, рассказывал очередные анекдоты группе военных в парадной форме со всеми орденами, ожидавшими своей очереди представиться начальству. Все, сдерживая смех, поглядывали на дверь кабинета «генерала-ракеты».
— Генерал вас уже ждет, господин Северин, пожалуйте на жестокую расправу, — сказал мне, пожимая приветливо руку, молодой адъютант.
Я прошел в дверь кабинета. Маленький генерал стоял около стены, на которой висела подробная карта края, и внимательно слушал объяснения полковника Маргания и дипломатического чиновника. Высокий Маргания в черной черкеске, перетянутой серебряным поясом, с серебряными гозырями и солдатским крестом Георгия на груди, плавным жестом руки указывал путь от Каспийского моря к Хиве и обратный – к персидской границе. Тут же стоял дипломатический чиновник с портфелем.
Маргания славился, как тонкий знаток края, старожил, объездивший степи Кара-Кумов вдоль и поперек. Он говорил:
— По этому пути, от Мангишлака к Хиве, прошли войска генерала Ломакина. В этом походе участвовал генерал Скобелев, тогда еще в чине ротмистра. Очень трудный был поход…
— А по какому пути ходят в Персию караваны с контрабандой, направляясь в Хиву?
— Позвольте вам доложить, — прервал дипломатический чиновник. – У меня об этом ведется целое дело.
— Не прерывайте!- ответил строго генерал, подняв ладонь.
Маргания продолжал:
— Имеется много параллельных путей от Персии к Хиве. Главные через Узбой, — старое русло Аму-Дарьи. Контрабандисты знают много путей, а, самое главное, — много тайных колодцев в этой песчаной пустыне, где без проводников проехать трудно, почти невозможно.
— Так, так, хорошо, дальше!
— Вот по этой длинной караванной дороге от Хивы до Геок-Тепе прошел батальон подполковника генерального штаба, Куропаткина. Туркмены до сих пор находят следы тяжелых пушечных колес на глинистых местах, хотя прошло уже двадцать лет.
— Отлично! – генерал резко повернулся ко мне:
— Господин Северин. Здравствуйте. Я предлагаю вам проехать по караванному пути от нашего города до Хивы и обратно до Кзыл-Арвата. Там пересечете железную дорогу и проедете до Чикишляра на персидской границе. Как горный инженер, вы составите самый беглый, первоначальный отчет о ваших наблюдениях над почвами и колодцами на пройденном пути. Обо всем мне доложите. Благодарю вас, полковник Маргания, благодарю вас, Андрей Константинович. Я имею еще сказать несколько слов господину Северину.
Оба ушли, а я остался один, ожидая расправы грозного генерала.
— Садитесь!
Я сел на кончик кресла, держа на коленях фуражку с белыми перчатками. Генерал нервно закурил папиросу.
— Мне рассказали много версий о вчерашнем случае в Военном Собрании. Но я доверяю словам всегда беспристрастного полковника Маргания. Я очень уважаю вашего батюшку, мирного и почтенного ученого, и хотел бы, чтоб и вы занимались научными исследованиями, а не… Одним словом, я крайне возмущен, когда слышу о ненужных и глупых столкновениях между штатскими и военными. Это совершенно недостойно! Разве это не одни и те же хорошие русские люди? Нужно быть сплоченными и едиными, особенно в условиях жизни на далекой окраине, в пограничной зоне.
Мы всегда должны быть готовы ко всему. Одобряю, что вы немедленно ушли, но швырнуть деньги на стол – это по-мальчишески! Да, я даю вам ответственное поручение. В Хиве держитесь так же осторожно и постарайтесь повидать хана Хивинского. Запомните: ни в коем случае не проговоритесь, что хотите с ним беседовать по моему поручению. Это должно пройти, как ваша собственная инициатива. В разговоре, как будто случайно, упомяните об усилившейся контрабанде. Любопытно, что по этому поводу скажет хитрый старый контрабандист? И ни слова вашему начальнику, болтливому инженеру Марковскому. Сделайте доклад непосредственно мне. Сейчас же обратитесь от моего имени к подполковнику Старосельскому. Вы получите в прогонные и двух джигитов-проводников. Отправляйтесь в путь немедленно. Из Хивы пришлите короткую телеграмму о дне выезда обратно. Да! Счастливого пути! – и генерал крепко сжал мне руку своей маленькой жесткой ладонью.
Адъютант задержал меня:
— Ну, что? Как генерал? Можно поздравить со встрепкой, или туча пролетела мимо?
— Все великолепно! Генерал чудесный человек!
Вскоре я был в доме под каштанами, где накануне слушал старинные вальсы. Денщик в белой косоворотке, подпоясанной красным шнурком с кистями, провел меня в гостиную, сказав:
— Его высокородие скоро будут. Просили подождать.
Я стоял среди изящно убранной гостиной и думал о неожиданностях, которые мне стала приносить Средняя Азия. Рассматривал картины английских прерафаэлитов, в строгих рамках красного дерева, развешанные по стенам.
Услышав шорох, я оглянулся. Дверь в соседнюю комнату, по-видимому спальню, была полуоткрыта. Виднелся зеркальный шкаф. В отражении показалась во весь рост женская фигура, спиной ко мне, совершенно обнаженная. Точеные руки поправляли прическу, затем в них мелькнуло шелковое японское кимоно. Спустя некоторое время через гостиную прошла, любезно поздоровавшись со мной, хозяйка дома, в строгом английском костюме, и я видел в окно, как она села в ожидавший ее экипаж. В руках ее были серые замшевые перчатки…
В.Ян.
1943 г.
Ташкент.