От сайта НА: Продолжаем публиковать тексты благодарных учеников о своих учителях. На этот  раз выступает художник из г. Тирасполя  Радованов Виктор Иванович. Он  преподает в городской Детской художественной школе, стаж работы в которой перевалил за пол века.

Виктор Радованов
Тирасполь, Приднестровье

О моих дорогих учителях

На столе передо мною старая слегка пожелтевшая от времени (как-никак пятьдесят семь лет прошло) фотография – виньетка нашего выпуска в родной седьмой школе. С неё смотрят на меня такие дорогие мне лица наших замечательных преподавателей и совсем юные лица моих одноклассников…

Витя Радованов — третий ряд снизу, третий справа

Всё дальше и дальше уходят от нас наши школьные годы. Многое видится как бы сквозь дымку прожитых лет, отсеивая всё мелкое, незначительное и случайное…
И чем дальше от нас школьные годы, тем отчётливее осознаёшь, какой неизгладимый и добрый след оставили наши учителя.  Больше и больше начинаешь понимать, какой колоссальный труд вложили они, сколько сил и времени отдали, чтобы сделать из нас — послевоенных сорванцов — настоящих людей. И сейчас, будучи уже педагогом с более чем 50-летним стажем работы, всё более ясно и отчётливо представляю себе, сколько любви к детям, невероятного терпения, верности своей прекрасной и такой нужной профессии проявили они за эти годы! Практически о каждом из наших школьных учителей можно было бы написать очень поучительную книжку, они заслуживают этого!

Иван Павлович Севров

Одним из самых любимых моих школьных учителей был преподаватель рисования и черчения Иван Павлович Севров. Он преподавал у нас рисование с пятого по седьмой класс и черчение с седьмого по выпускной десятый класс. Высокий, худощавый брюнет с густыми слегка волнистыми волосами, в которых поблескивала редкая проседь. Его продолговатое лицо крупными чертами и внимательным взглядом добрых глаз казалось мне лицом настоящего художника.
Только много лет спустя после его смерти от его падчерицы Нелли, моей одноклассницы, я узнал, что по образованию он был архитектором. Но в душе – безусловно, художником, а по призванию замечательным педагогом. Он был интеллигентом высшей пробы. Одет мой любимый учитель всегда был просто, скромно, но очень опрятно. Меня всегда привлекал к себе его необычный мягкий, слегка «окающий» говор и неповторимая интонация, манера разговаривать с учениками ровным спокойным голосом как со взрослыми людьми. За все годы учёбы (с 5-го по 10-й класс) я никогда не слышал от него не только какого-нибудь грубого слова, даже разговора на сколь-нибудь повышенных тонах.
Единственный случай припоминаю где-то в классе шестом или седьмом. Дело было так: последним уроком в тот весенний день должен был быть урок рисования. Во время переменки перед этим уроком в классе, не помню уж по какому поводу, возникла какая-то «заварушка» — кто-то из мальчишек «сражался» на указках, кто-то «отвешивал» кому-то «шелобаны» и все буквально «ходили на головах». Шум и гам стоял невообразимый!
Прозвенел звонок на урок, но никто в классе и ухом не повёл. Вскоре после звонка в класс вошёл Иван Павлович и остановился у стола. Но никто не обратил на него никакого внимания. Простояв так возле стола минуты 2-3 и укоризненно глядя в класс на не в меру разошедшихся учеников, он вдруг поднял журнал, громко хлопнул ним по столу и громко крикнул: — «Да сколько же можно!» И тут все опешили – наш всегда тихий, спокойный Иван Павлович, никогда не повышавший голоса так вдруг «гаркнул» на нас. В классе воцарилась полная тишина. А Иван Павлович как ни в чём не бывало продолжил: — «А сегодня на уроке мы с вами …» и, назвав тему урока, стал спокойно проводить урок.
Иван Павлович умел заинтересовать учеников буквально на первом же уроке, не только словом, но и практическим показом на доске, умел очень интересно , эмоционально рассказывать об искусстве, о художниках. Меня, во всяком случае, его рассказы о художниках , которые он сопровождал показом репродукций   из журнала «Огонёк», тогда для многих из нас недоступного, увлекали чрезвычайно, и слушал я их боясь пропустить хоть одно слово.
Иван Павлович всегда внимательно относился к ученикам, старался выявить способных к рисованию и стремился привлекать их к рисованию с натуры, участвовать в оформлении классных и общешкольных стенгазет, придумал и научил нас выпускать сатирическую «световую» газету «Колючка». Рисунки для неё мы с моим другом Виталиком Папушиным, а иногда и с Мишей Руденко, который был старше нас на 2 года рисовали тушью и акварельными красками на стёклышках размером шесть на шесть сантиметров, покрытых желатином. «Колючка» эта раз в неделю демонстрировалась через диаскоп на экран (белую простыню) в нашем школьном битком набитом зале. И она всегда вызывала живую реакцию зрителей.
Иван Павлович старался устраивать в школьном коридоре на втором этаже «персональные» выставки рисунков наиболее способных учеников, на каковых иногда демонстрировались и наши с Виталием и Мишей работы.
Никогда не забуду его работы над росписью на задней стене сцены в школьном зале, к которой он привлёк меня и моего друга Виталия. И теперь я понимаю, что не потому, что ему была так уж нужна наша помощь, а чтобы на личном примере подогреть наш интерес к живописи. Роспись эту он выполнял гуашевыми красками, добавляя в них для большей прочности немного какого-то клея.
На наших глазах и при нашем (пусть и минимальном) участии возникало раннее утро на озере. С переднего плана бежала к нему по траве тропинка, слева – кусты, окружённые разноцветьем полевых цветов. За ними – силуэты камышей. Справа – невысокие, тонкие деревца, столь характерные для наших пейзажей по берегам Днестра в то время. Над кустами, камышами и сквозь узорчатую листву деревьев поблескивала вода, отражавшая розовеющее небо и зеленовато-голубоватые силуэты деревьев на противоположном берегу озера…
Больше недели после уроков продолжалось это «волшебство» возникновения картины на стене «из ничего», так как никаких эскизов мы у нашего учителя не видели (да и слова такого мы тогда не знали). Сначала на наших глазах Иван Павлович угольками из пережженных без доступа воздуха веточек ивы закончил набрасывать прямо на стене рисунок упомянутого пейзажа и начал писать небо. Краски он разводил в стеклянных банках. Затем пробовал цвета на кусках каких-то старых обоев, после чего начал широкими флейцами (названия этих необычных широких кистей мы тогда впервые услыхали от него) расписывать стену. Нам с Виталием поначалу было доверено готовыми красками, под руководством нашего любимого учителя расписывать нижнюю часть неба, до которой мы могли дотянуться – верхнюю начинал расписывать сам Иван Павлович, и быстро, пока краски не успели высохнуть, начинали «мазюкать» мы с Виталием. А он только подправлял, где получалось что-нибудь не так. И во время работы шёл постоянный рассказ. То как самому пережечь без доступа воздуха веточки ивы, то как получить тот или иной цвет, то что такое перспектива. Именно тогда мы впервые услыхали слова «воздушная перспектива»… Позже, уже к концу работы над этой росписью нам было доверено пририсовывать, где нужно травку и некоторые цветочки, раскрашивать стволы деревьев, веточки деревцев и кустов. Пока шла работа над этой росписью, Иван Павлович никого (даже диретора!) не пускал в зал, чтобы не мешали работе. И мы с Виталием страшно гордились, что нам было оказано такое доверие, и мы смогли принять посильное участие в этом «волшебстве». И с тех пор любовь к пейзажу, волшебству восходов и закатов навсегда вошла в мою жизнь и по сей день заставляет чаще биться сердце, а руки тянуться к кистям и краскам…

Автор статьи Радованов Виктор Иванович

Даже такой, казалось бы «сухой» предмет, как черчение Иван Павлович умел объяснять так, что становилось любопытно, умел придумывать необычные задачи и головоломки на развитие пространственного мышления. Все наши одноклассники к выпуску черчение знали хорошо, умели работать сознательно, и все, кто хотели, смогли поступить в технические вузы и успешно их окончить.
Когда я в 1957 году после окончания десятого класса поступил в Кишинёвское Республиканское художественное училище имени И.Е. Репина, благодаря Ивану Павловичу черчение я тоже знал хорошо. А в училище преподавателем черчения у нас на первом и втором курсе была молодая симпатичная учительница по фамилии, насколько помню, Анисимова (имя и отчество её я, к стыду своему запамятовал). В нашей группе было несколько студентов старшего возраста, отслуживших в армии. Они иногда любили ставить её в тупик какими-нибудь «каверзными» вопросами или сложными задачами-головоломками по предмету. И частенько она, смущаясь, что не знает ответа, говорила: — «отстаньте, мне некогда отвечать на все ваши дополнительные вопросы, спросите на перерыве у Радованова, он всё знает». И не было случая, чтобы я не смог им ответить. Настолько прочные знания по предмету дал мне мой любимый школьный учитель…
Много лет спустя после его смерти, его падчерица Нелли, которую я уже упоминал выше, дала мне почитать толстую общую тетрадь, в которую он выписывал высказывания об искусстве, свои размышления по этому ( не только) поводу, записывал разные заинтересовавшие его сведения и случаи. Эти записи помогли мне более глубоко понять и оценить этого прекрасного человека, педагога и художника.